- Я не придумываю, это правда.
- Я не обвиняю тебя в неискренности. Просто ты сама не знаешь, что говоришь. Ты признаешь, что растерялась.
- Разве?
- Причина твоей растерянности совершенно ясна. Я нравился тебе или, как ты любезно выразилась, ты любила меня, когда была маленьким, невинным ребенком, а я, писатель, был интересным гостем твоего отца, и все такое прочее. Теперь ты взрослая, а я намного старше тебя, но мы неожиданно оказались в одном мире - мире взрослых. Даже если не говорить о небольшом потрясении, пережитом тобой сегодня вечером, ты, естественно, удивлена и, возможно, даже обрадована, обнаружив, что в некотором роде мы ровня. Что же должно произойти с твоей старой привязанностью к человеку, которым ты привыкла восхищаться, когда была маленькая? Закономерный вопрос? Может быть, и нет. Но мое непростительное поведение сделало его закономерным. Мое идиотское объяснение поразило, позабавило, взволновало тебя и толкнуло на ответное объяснение, -бестолковое, неясное, о котором ты завтра пожалеешь. Вот и все. Слава богу, уже метро.
Мы спустились по ступенькам на станцию и остановились, глядя друг на друга, в ярком свете около билетных автоматов, неподвижные среди снующей толпы. Поглощенные друг другом, мы не замечали ничего вокруг, словно были одни в тишайшем парке или на огромном пустынном тибетском плато.
- А мой поцелуй тоже был бестолковый и неясный? - сказала Джулиан.
- Ну, садись в метро, и спокойной тебе ночи.
- Брэдли, ты понял, что я сказала?
- Ты сама не знаешь, что говоришь. Завтра все покажется тебе дурным сном.
- Посмотрим! Во всяком случае, ты говорил со мной, ты спорил.
- Говорить тут не о чем. Я просто самым безответственным образом хотел продлить удовольствие и не расставаться с тобой.
- Значит, мне не надо уходить.
- Нет, надо. Все кончено.
- Нет, не кончено. Ты ведь не уедешь из Лондона, да?
- … Я… не уеду из Лондона, - сказал я.
- Мы увидимся завтра?
- Возможно.
- Я позвоню около десяти.
- Спокойной ночи.
Я не положил рук ей на плечи, а наклонился и легонько коснулся губами ее губ. Затем повернулся и по ступенькам вышел на Черринг-Кросс-роуд. Я шагал, ничего не видя, расплывшись в счастливой улыбке.
Кажется, я спал. Меня то пронзал толчок блаженства, то я снова проваливался в сон. Тело ныло от мучительного и сладкого желания и сознания того, что оно может быть удовлетворено. Я тихонько стонал от счастья. Я состоял не из костей и плоти, а из чего-то иного, восхитительного… Из меда, из помадки, из марципана - и в то же время из стали. Я был стальной проволокой, тихо дрожавшей в голубой пустоте, а в теплых сокровенных глубинах сознания билось изумление перед тем, что со мной произошло. Все эти слова, разумеется, не передают того, что я чувствовал, - этого не в состоянии передать никакие слова. Я не думал. Я просто был. Когда обрывочные мысли проникали в мой рай, я гнал их прочь.
Я рано встал, побрился с величавой медлительностью, тщательно и любовно оделся и долго изучал себя в зеркале. Мне можно было дать тридцать пять. Ну сорок. Я похудел за последнее время, и это мне шло. Тусклые мягкие, светлые, тронутые сединой волосы, прямые и густые, прямой тонкий нос с крупными ноздрями, вполне красивый. Твердые серо-голубые глаза, худые щеки, высокий лоб, тонкий рот - лицо интеллектуала. Лицо пуританина. Ну и что же?
Я выпил воды. О еде, разумеется, и думать было нечего. Меня мутило и лихорадило, но ночью я побывал в раю и не утратил ощущения снизошедшей на меня благодати. Я прошел в гостиную и еще раз слегка смахнул пыль с бросавшихся в глаза поверхностей, которые уже успели к этому времени запылиться. Потом, усевшись, погрузился в размышления.
В общем-то, я мог поздравить себя: вчера вечером я был довольно сдержан. Правда, меня стошнило у нее перед носом и я признался ей в любви в таких выражениях, что она сразу поняла, насколько это серьезно, - это я тут же заметил.
Но потом я вел себя достойно. (Отчасти, конечно, благодаря обманчивому торжеству от ее присутствия.) Во всяком случае, я вчера ни к чему ее не понуждал. Но что она сейчас обо всем этом думает? Вдруг позвонит и холодно скажет, что согласна со мной и лучше все это кончить? Я сам ведь убеждал ее, что она достаточно взрослая, чтобы вести себя именно так. А вдруг по здравом размышлении она решила послушаться моего совета? Что значили ее слова о "любви"? Что она в них вкладывала? Может, она сочинила все это, потому что была тронута, польщена, взволнована моим объяснением? Вдруг она одумается? А если она и вправду любит, что будет дальше? Но я не очень-то размышлял над тем, что будет дальше. Если она и вправду любит - будь что будет.
Я посмотрел на часы, они показывали восемь. Я проверил время по телефону, и там мне тоже ответили, что сейчас восемь часов. Я вышел во двор, отошел недалеко, чтобы слышать телефон, и остановился в оцепенении. Появился Ригби с одним из своих сомнительных дружков, и я так медленно и странно поднял руку, приветствуя их, что они еще долго на меня оборачивались. Потом я решил было добежать до цветочного магазина, но передумал. А вдруг она просто не позвонит? Я вернулся домой, опять посмотрел на часы и с остервенением тряхнул их. Прошло бог знает сколько времени, а они показывали четверть девятого. Я перешел в гостиную и попробовал уткнуться носом в ковер, но почему-то это уже не помогало, мне нужно было двигаться, суетиться. Я кружил, я метался по квартире, у меня стучали зубы. Я попробовал засвистеть, но у меня ничего не вышло. Я старался глубоко дышать, но между двумя вздохами переставал ощущать себя и судорожно втягивал воздух, не в силах выдержать паузу. Мне было дурно.
Примерно в девять в прихожей позвонили. Я подкрался к дверям и посмотрел сквозь матовое стекло. Это была Джулиан. Я попытался быстро овладеть собой и открыл дверь. Она влетела в квартиру. Я едва успел захлопнуть дверь ногой, как она уже тащила меня в гостиную. Она обвила мою шею руками, и я обнимал ее в яркой тьме, и зубы у меня уже не стучали, я смеялся и плакал, и Джулиан тоже смеялась и дрожала, и мы опустились на пол.
- Брэдли, господи, я так боялась, что ты передумал, я не могла дожидаться десяти.
- Глупышка. О господи, ты пришла, ты пришла…
- Брэдли, я люблю тебя, люблю, это настоящее. Я поняла это совершенно ясно, когда мы вчера расстались. Я не спала, со мной бог знает что творилось. Такого со мной еще не было. Это - любовь. Сомневаться ведь невозможно! Правда?
- Нет, - сказал я, - невозможно. Когда сомневаешься, значит, уже не то.
- Вот видишь!
- Ну а мистер Беллинг?
- Ах, Брэдли, хватит мучить меня мистером Беллингом. Это была просто прихоть, детский каприз. Нет никакого Беллинга. Ничего нет, кроме моей любви к тебе, правда. Да он никогда меня по-настоящему и не любил, никогда не любил так, как ты…
- Конечно, я произвел на тебя впечатление. Может, в этом все дело?
- Я люблю тебя. Я волнуюсь ужасно, но в то же время совершенно спокойна. Разве это не доказывает, что произошло что-то исключительное? Я прямо как архангел. Я могу говорить с тобой, могу убедить тебя, вот увидишь. Ведь у нас масса времени, да, Брэдли?
От ее вопроса - вернее, утверждения - на меня повеяло отрезвляющим холодом. Время, планы, будущее.
- Да, любимая, у нас масса времени.
Мы сидели на полу: я - поджав под себя ноги, она - на коленях, слегка склонившись надо мной. Она гладила мои волосы и шею. Потом начала развязывать мой галстук. Я рассмеялся.
- Все в порядке, Брэдли, чего ты всполошился, я просто хочу посмотреть на тебя. Я ни о чем думать не хочу - только смотреть на тебя, трогать тебя, чувствовать, какое это чудо…
- Что А любит Б, а Б любит А. Это действительно редкость.
- Какая у тебя красивая голова.
- В свое время я просунул ее сквозь полог твоей колыбели.
- А я влюбилась в тебя с первого взгляда.
- Я готов положить ее под колеса твоей машины.
- Хоть бы вспомнить, когда я увидела тебя в первый раз!
- Мне вдруг подумалось, что ведь я могу припомнить все свои дела по одной из старых записных книжек (они все у меня сохранились). Все, что я делал в тот день, когда родилась Джулиан. Решал, наверно, какую-нибудь налоговую проблему или завтракал с Грей-Пелэмом.
- А когда ты в меня влюбился? Ведь теперь можно спрашивать?
- Теперь можно. Мне кажется, это началось, когда мы рассуждали о Гамлете.
- Только тогда! Брэдли, мне страшно. Правда, ты лучше еще подумай. Может, это у тебя только минутный порыв? Может, ты просто что-то напутал? Вдруг через неделю ты переменишься ко мне? А я-то думала…
- Джулиан, ну неужели ты серьезно? Нет, нет, ты же видишь, что со мной. Прошлого нет. Истории нет. Все поставлено на карту.
- Знаю…
- Тут нельзя взвешивать, подсчитывать. Но… ох, любимая… нам придется трудно. Пойди ко мне. - Я привлек ее к себе и прижал ее головку с львиной гривой к своей груди.
- Не вижу ничего трудного… - проговорила она в мою чистую голубую в полоску рубашку и расстегнула верхние пуговицы. - Конечно, не надо спешить, надо выдержать проверку временем… нечего торопиться.
- Верно, - сказал я, - не надо спешить…
Легко сказать, когда она засунула руку мне под рубашку и, вздыхая, теребила завитки седых волос у меня на груди.
- Правда ведь, я ничего плохого не делаю? Я не бесстыдница?
- Нет, Джулиан, любимая моя.
- Мне надо тебя потрогать. Как здорово, что я имею на это право. - Джулиан, ты с ума сошла… это безумие.
- По-моему, нам надо спокойно и не спеша узнать друг друга и говорить друг другу правду, говорить все и смотреть друг другу в глаза, вот как сейчас, и… по-моему, я могу годами так смотреть тебе в глаза… этим можно кормиться… просто смотреть, и все… Да? Ты тоже так чувствуешь?
- Мало ли что я чувствую, - сказал я. - Кое-какие из моих чувств уже выразил Марвелл . Но главное, я чувствую - нет, дай мне сказать - вот что. Я совершенно недостоин твоей любви. Не стану разглагольствовать о том, почему и отчего… но поверь мне. Ладно, я готов плыть по течению, медленно, как ты говоришь, а ты убеждай меня и себя, что ты и вправду все это чувствуешь. Но ты не должна быть связана, никаких обязательств…
- Но я связана…
- Ты должна быть совершенно свободна.
- Брэдли, не надо…
- По-моему, нам нельзя произносить некоторых слов.
- Каких слов?
- "Люблю", "влюблен".
- По-моему, это глупо. Но раз у нас есть глаза, можно обойтись и без слов. Смотри. Разве ты не видишь того, чего ты не хочешь произносить?
- Ну не надо. Правда, не надо это никак называть. Наберемся терпения и подождем, что будет дальше.
- Ты так странно говоришь - ты волнуешься…
- Я в ужасе.
- А я нет. Никогда еще не чувствовала себя такой храброй. Чего бояться? И почему ты говоришь, что нам придется трудно? Какие трудности ты имел в виду?
- Я намного старше тебя. Гораздо старше. Вот в чем трудность.
- О… Ну, это условность. К нам это отношения не имеет.
- Нет, имеет, - сказал я. (Я уже ощутил, что имеет.)
- Больше ты ничего не хотел сказать?
Я колебался.
- Нет.
Мне еще многое предстояло ей выложить. Но не сегодня.
- А это не…
- О Джулиан, ты не знаешь меня, ты же меня не знаешь…
- Это не Кристиан?
- Что? Кристиан? Господи, конечно, нет!
- Слава богу. Знаешь, Брэдли, когда папа говорил о том, чтобы помирить вас с Кристиан, я так мучилась… до того… тут, наверно, я и поняла, как я к тебе отношусь…
- Как Эмма к мистеру Найтли .
- Точно. Понимаешь, с тех пор, как я тебя знаю, ты был всегда один. Абсолютно один.
- Столп в пустыне.
- Я и вчера волновалась насчет Кристиан…
- Нет, нет… Крис прекрасная женщина, и у меня даже ненависть прошла, но она для меня - ничто. Ты высвободила меня из стольких силков. Я еще расскажу тебе… потом… про все.
- Ну а возраст не имеет значения. Многим девушкам нравятся мужчины старше их. Значит, все ясно. Я пока ничего не говорила родителям ни вчера, ни сегодня утром, я хотела убедиться, что ты не передумал. А сегодня скажу…
- Постой! Что ты скажешь?
- Что я люблю тебя и хочу выйти за тебя замуж.
- Джулиан! Это невозможно! Джулиан, я старше, чем ты думаешь…
- Ты стар, как мир. Знаем, знаем.
- Нет, это невозможно.
- Брэдли, ты говоришь чепуху. Ну почему ты так смотришь? Ведь ты любишь меня? Ведь ты же не хочешь соблазнить меня и бросить?
- Нет, я правда люблю тебя…
- Разве это не навсегда?
- Да. Настоящая любовь бывает навсегда… а это настоящая любовь, но…
- Что "но"?
- Ты сказала, что не надо торопиться, надо постепенно узнать друг друга… все так внезапно… я уверен, что ты не должна… ничем себя связывать…
- А может, я хочу себя связать. Ладно, наберемся терпения, не будем спешить, и всякое такое. Но знаем-то мы друг друга давно, я знаю тебя всю жизнь, ты мой мистер Найтли, а разница в возрасте…
- Джулиан, мне кажется, пока надо сохранить все в тайне.
- Почему?
- Потому что ты можешь передумать.
- Или потому, что ты передумаешь?
- Я не передумаю. Но ты не знаешь меня, не можешь знать. Я гожусь тебе в отцы.
- Ты думаешь, для меня это важно?
- Нет, но для общества важно, а когда-нибудь станет важно и для тебя. Ты увидишь, как я старею…
- Брэдли, это чушь.
- Я бы очень хотел, чтобы ты пока ничего не говорила родителям.
- Ладно, - сказала она, помолчав и все еще стоя на коленях, и отстранилась от меня с детским выражением недоумения на лице.
Я не мог вынести пробежавшей между нами холодности. Что же, чему быть, того не миновать. Надо довериться ее правдивости, ее наивности, даже неопытности, даже неразумию. Я сказал:
- Поступай как знаешь, моя радость, я все предоставляю тебе. Я люблю тебя безгранично и безгранично доверяю тебе, и будь что будет.
- Думаешь, родители не одобрят?
- Они придут в бешенство.
Потом мы поговорили еще немного о Кристиан и о моем браке, о Присцилле. Говорили о детстве Джулиан, перебирали все наши встречи. Говорили о том, когда я полюбил ее и когда она полюбила меня. О будущем мы не говорили. Мы все сидели на полу, как робкие звери, как дети, мы гладили друг другу руки и волосы. Мы целовались, не часто. Где-то в середине дня я отослал ее. Я чувствовал, что нельзя изнурять друг друга. Необходимо подумать и прийти в себя. О том, чтобы лечь с ней в постель, не могло быть и речи.
- Да нет же, - сказал я, - я вовсе не собираюсь уезжать.
Рейчел и Арнольд расположились в креслах у меня в гостиной. Я сидел в кресле Джулиан у окна. Небо нахмурилось и потемнело, я включил свет. Это было в тот день, к вечеру.
- Так что же вы собираетесь делать? - спросил Арнольд. Сначала он позвонил по телефону, а потом приехал вместе с Рейчел. Они вступили - другого слова не подберешь - в гостиную и оккупировали ее. Встретиться с хорошо знакомыми людьми, которые вдруг перестали улыбаться, потрясены и напряжены, - очень страшно. Я испугался. Я знал, что они "придут в бешенство", но я не ожидал такого единства, такой мощной враждебности. Их полное нежелание - напускное или реальное - поверить в случившееся обескуражило меня, лишило дара речи. Я ничего не мог объяснить и чувствовал, что произвожу поэтому совершенно ложное впечатление. Кроме того, я не только выглядел, но и чувствовал себя ужасно виноватым.
- Остаться в Лондоне, - сказал я, - возможно, изредка видеться с Джулиан.
- И дальше завлекать ее? - сказала Рейчел.
- Что же тут такого… я хочу просто получше узнать ее… Ведь мы, кажется, любим друг друга… и…
- Брэдли, спуститесь-ка на землю, - сказал Арнольд. - Что вы мелете? Вы витаете в облаках. Вам под шестьдесят. Джулиан двадцать. Она заявила, что вы сказали ей, сколько вам лет, и что ей это безразлично, но не можете же вы воспользоваться тем, что сентиментальная школьница польщена вашим вниманием…
- Она не школьница, - сказал я.
- Она совершенный ребенок, - сказала Рейчел, - и ее очень легко обмануть и…
- Я не обманываю ее! Я говорил ей, что при такой разнице в возрасте все просто невозможно.
- Абсолютно невозможно, - сказал Арнольд.
- Она сегодня такое несла, - сказала Рейчел, - не могу себе представить, что вы ей напели.
- Я не хотел, чтобы она вам говорила.
- Значит, по-вашему, надо было обманывать родителей?
- Нет, нет, не то…
- Ничего не понимаю, - сказала Рейчел. - Вы что, вдруг почувствовали к ней влечение, или как там еще, и тут же сказали ей, что она вам нравится, и начали увиваться за ней, да? Что произошло? Все ведь, кажется, только что началось?
- Да, только что, - сказал я. - Но все очень серьезно. Я не предвидел, не хотел, это случилось. И потом, когда оказалось, что и она тоже…
- Брэдли, - сказал Арнольд, - ваши объяснения не имеют никакого отношения к действительности. Ну хорошо. Вы неожиданно обнаружили, что она привлекательная девушка. В Лондоне полно привлекательных девушек. И лето почти в разгаре, да и вы в таком возрасте, когда мужчины порой превращаются в полных идиотов. Я знал таких, которые в шестьдесят лет начинали вытворять черт-те что: как говорится, седина в бороду, бес в ребро. Тут нет ничего необычного. Но даже если вы распалились по поводу моей дочери, какого черта, вместо того чтоб помалкивать, вы стали докучать ей, расстраивать ее и смущать…
- Я вовсе ей не докучаю, и нисколько она не расстроена.
- Нет, мы оставили ее именно в таком состоянии.
- Значит, это вы ее и расстроили…
- Неужели вы не могли вести себя как порядочный человек?..
- И она гораздо меньше смущена, чем я сам. Простите, но ваши определения совершенно не подходят. Тут действуют космические силы. Вы, наверно, просто не имеете о них понятия. Кстати, Арнольд, вы ведь никогда, ни в одной книге не описали настоящей влюбленности…
Рейчел сказала:
- Вы рассуждаете, как мальчишка. Каждый знает, что такое влюбленность. Дело не в этом. Подробности ваших так называемых "переживаний" никого не волнуют. Это еще скучнее, чем слушать про чужие сны. Джулиан, во всяком случае, не "влюблена" в вас, что бы вы под этим ни подразумевали. В ней нет никакой извращенности, и ей просто интересно и лестно, что пожилой друг ее отца оказал ей такого рода внимание. Если бы вы видели ее сегодня, когда она рассказывала нам обо всем и смеялась, смеялась. Она была похожа на ребенка, которому дали игрушку.
- Но вы же говорите, она расстроена…
- Потому что мы сказали ей, что это неудачная шутка.