- Мне больше ничего не надо, - сказала она, - будто объяснилось, почему мы должны были соединиться. Но не в объяснении дело. Мы просто вместе. Ах, Брэдли, смешно, но я зеваю!
- И мое имя вернулось ко мне! - сказал я. - Пойдем. В постель и спать.
- По-моему, я в жизни еще так изумительно не уставала и так не хотела спать.
Я довел ее до кровати, и она заснула, не успев надеть ночную рубашку, - как в первую ночь. Мне совсем расхотелось спать. Я был в бодром, приподнятом настроении. И, держа ее в объятиях, я знал, что верно поступил, не уехав в Лондон. Пытка дала мне право остаться. Я обнимал ее и чувствовал, как тепло простой домашней нежности возвращается в мое тело. Я думал о бедной Присцилле и о том, как завтра я поделюсь своей болью с Джулиан. Завтра я скажу ей все-все, и мы вернемся в Лондон выполнять будничные задачи и обязанности, и начнется повседневность совместной жизни.
Я спал крепким сном. И вдруг грохот - и снова, и снова грохот. Я был евреем, скрывался от нацистов, и они обнаружили меня. Я слышал, как они, словно солдаты на картине Учелло, бьют алебардами в дверь и кричат. Я шевельнулся - Джулиан так и лежала у меня в объятиях. Было темно.
- Что это?
Ее испуганный голос вернул меня к действительности, меня охватил ужас.
Кто-то стучал и стучал в дверь.
- Кто же это? - Она села. Я чувствовал ее теплые темные очертания рядом и будто видел, как светятся у нее глаза.
- Не знаю, - сказал я, тоже садясь и обхватив ее руками. Мы прижались друг к другу.
- Давай молчать и не будем зажигать свет. Ах, Брэдли, мне страшно.
- Не бойся, я с тобой. - Я сам так испугался, что почти не мог ни думать, ни говорить.
- Тсс. Может, уйдут.
Стук, прекратившийся на секунду, возобновился с новой силой. В дверь били металлическим предметом. Было слышно, как трещит дерево.
Я зажег лампу и встал. Увидел, как дрожат мои босые ноги. И натянул халат.
- Оставайся тут. Я пойду посмотрю. Запрись.
- Нет, нет, я тоже выйду…
- Оставайся тут.
- Не открывай дверь, Брэдли, не надо…
Я зажег свет в маленькой прихожей. Стук сразу же прекратился. Я молча стоял перед дверью, уже зная, кто там.
Очень медленно я открыл дверь, и Арнольд вошел, вернее, ввалился в прихожую.
Я зажег свет в гостиной, он прошел за мной и положил на стол огромный гаечный ключ, которым дубасил в дверь… Тяжело дыша, не глядя на меня, он сел.
Я тоже сел, прикрывая голые, судорожно подрагивавшие колени.
- Джулиан… здесь? - спросил Арнольд хрипло, как будто он был пьян, но пьян он, конечно, не был.
- Да.
- Я приехал… ее забрать…
- Она не поедет, - сказал я. - Как вы нас нашли?
- Мне сказал Фрэнсис. Я долго приставал к нему, и он сказал. И про телефонный звонок тоже.
- Какой телефонный звонок?
- Не притворяйтесь, - сказал Арнольд, наконец взглянув на меня. - Он сказал мне, что звонил вам сегодня утром насчет Присциллы.
- Понятно.
- Вы не могли вылезти… из своего любовного гнездышка… даже когда ваша сестра… покончила с собой.
- Я собираюсь в Лондон завтра. Джулиан поедет со мной. Мы поженимся.
- Я хочу видеть свою дочь. Машина под окнами. Я заберу Джулиан с собой.
- Нет.
- Может быть, вы ее позовете?
Я встал. Проходя мимо стола, я взял гаечный ключ. Я пошел в спальню, дверь была закрыта, но не заперта, я вошел и запер ее за собой.
Джулиан оделась. Поверх платья она накинула мой пиджак. Он доходил ей до бедер. Она была очень бледна.
- Твой отец.
- Да. Что это?
Я швырнул гаечный ключ на кровать.
- Смертельное оружие. Оно нам ни к чему. Лучше выйди и поговори с ним.
- Ты…
- Я за тебя заступлюсь. Ни о чем не беспокойся. Давай все ему объясним - и пускай едет. Пошли, нет, подожди минуту. Я надену брюки.
Я быстро надел рубашку и брюки. И с удивлением увидел, что только начало первого.
Я вернулся в гостиную вместе с Джулиан. Арнольд встал. Мы смотрели на него через неприбранный стол, слишком устали и не смогли убрать остатки ужина. Я обнял Джулиан за плечи.
Усилием воли Арнольд овладел собой, явно решив обойтись без крика. Он сказал:
- Девочка моя…
- Здравствуй.
- Я приехал, чтобы отвезти тебя домой.
- Мой дом здесь, - сказала Джулиан.
Я стиснул ее плечо и тотчас отошел, решив сесть, а им предоставив стоять друг против друга.
Арнольд, в легком плаще, измученный, взволнованный, казался взломщиком-маньяком. Блеклые глаза уставились в одну точку, губы дрожали, будто он беззвучно заикался.
- Джулиан… уедем… ты не можешь остаться с этим человеком… это безумие… Посмотри, вот письмо от твоей матери, она просит тебя вернуться домой… я кладу его здесь, вот, прочти, пожалуйста. Как ты можешь быть такой безжалостной, бессердечной, оставаться здесь и… ведь вы, наверное… после того как бедная Присцилла…
- А что с Присциллой?
- Так он тебе не сказал? - воскликнул Арнольд. Он не смотрел на меня. Он стиснул зубы, лицо его дрогнуло - возможно, он пытался скрыть торжество или радость.
- Что с Присциллой?
- Присцилла умерла, - сказал я. - Она вчера покончила с собой, приняв слишком большую дозу снотворного.
- Он узнал это сегодня утром, - сказал Арнольд. - Ему Фрэнсис сообщил по телефону.
- Это верно, - подтвердил я. - Когда я сказал тебе, что еду в гараж, я поехал звонить Фрэнсису, и он мне сообщил.
- И ты мне не сказал? Ты скрыл… и после этого мы… весь день мы…
- О-о, - простонал Арнольд.
Джулиан не обратила на него внимания, она пристально смотрела на меня, кутаясь в пиджак, воротник его был поднят, окружая ее взъерошенные волосы, она обхватила руками горло.
- Как же так?
Я поднялся.
- Это трудно объяснить, - сказал я, - но, пожалуйста, попробуй понять: Присцилле я уже ничем не мог помочь. А тебе… Я должен был остаться… и нести бремя молчания. Это не бессердечность.
- Похоть, вот как это называется, - сказал Арнольд.
- О, Брэдли… Присцилла умерла…
- Да, - сказал я, - но ведь я же тут ничего не могу поделать, и…
Глаза Джулиан наполнились слезами, они закапали на отвороты моего пиджака.
- Ах, Брэдли… как ты мог… как мы могли… бедная, бедная Присцилла… это ужасно…
- Полная безответственность, - сказал Арнольд. - Или даже ненормальность. Бездушие. Сестра умерла, а он не может вылезти из постели.
- Ах, Брэдли… бедная Присцилла…
- Джулиан, я собирался сказать тебе завтра. Завтра я бы все тебе сказал. Сегодня я должен был остаться. Ты видела, как все получилось. Мы оба не принадлежали себе, мы не могли уехать, так было суждено.
- Он сумасшедший.
- Завтра мы вернемся к повседневности, завтра будем думать о Присцилле, и я все расскажу тебе и расскажу, как я страшно виноват…
- Я виновата, - сказала Джулиан. - Все из-за меня. Ты с ней бы остался.
- Да разве остановишь человека, если он решился покончить с собой? Наверно, неправильно даже и вмешиваться. Жизнь у нее стала совсем беспросветная.
- Удобное оправдание, - сказал Арнольд. - Значит, вы считаете, что раз Присцилла умерла, тем лучше для нее, да?
- Нет. Я просто говорю, что… можно думать и так… Я не хочу, чтобы Джулиан считала, что… Ах, Джулиан, конечно, надо было тебе сказать.
- Да… Мне кажется, это злой рок преследует нас… Ах, Брэдли, почему ты не сказал?
- Иногда надо молчать, даже когда и очень больно. Я нуждался в твоем утешении, конечно, нуждался. Но было что-то важнее.
- Удовлетворить сексуальные потребности пожилого мужчины, - сказал Арнольд. - Подумай, Джулиан, подумай, ведь он на тридцать восемь лет тебя старше.
- Нет, - сказала Джулиан, - ему сорок шесть, значит… Арнольд издал короткий смешок, и судорога опять прошла по его лицу.
- Он так сказал тебе, да? Ему пятьдесят восемь. Спроси сама.
- Не может быть…
- Посмотри в биографическом справочнике.
- Меня там нет.
- Брэдли, сколько тебе лет?
- Пятьдесят восемь.
- Когда тебе будет тридцать, ему будет под семьдесят, - сказал Арнольд. - Пошли. Я думаю, этого достаточно. Мы никому ничего не говорили, поэтому не будем поднимать шума. Я вижу, Брэдли даже убрал свое тупое оружие. Пошли, Джулиан. Поплачешь в машине. Сразу будет легче. Пошли. Он уже не станет тебя удерживать. Посмотри на него.
Джулиан взглянула на меня. Я закрыл лицо руками. - Брэдли, убери, пожалуйста, руки. Тебе действительно пятьдесят восемь?
- Да.
- Неужели ты сама не видишь? Неужели не видишь? Она пробормотала:
- Да… теперь…
- Разве это важно? - сказал я. - Ты говорила, что тебе все равно, сколько мне лет.
- Не надо жалких слов, - сказал Арнольд. - Давайте сохраним чувство собственного достоинства. Ну, пошли, Джулиан. Брэдли, не думайте, что я безжалостный. Всякий бы отец так поступил.
- Разумеется, - сказал я, - разумеется. Джулиан сказала:
- Это ужасно - насчет Присциллы, ужасно, ужасно…
- Спокойно, - сказал Арнольд. - Спокойно. Пошли. Я сказал:
- Джулиан, не уходи. Ты не можешь так уйти. Я хочу объяснить тебе все как следует наедине. Конечно, если ты ко мне переменилась, ничего не поделаешь. Я отвезу тебя, куда ты хочешь, и мы распрощаемся. Но я прошу тебя, не оставляй меня сейчас. Я прошу тебя ради… ради…
- Я запрещаю тебе оставаться… - сказал Арнольд. - Я расцениваю ваш поступок, Брэдли, как развращение малолетних. Простите, что употребляю такие сильные выражения. Я мучился, я злился, а теперь стараюсь изо всех сил быть разумным и добрым. Давайте посмотрим на вещи здраво. Я не могу уехать, я не уеду без тебя.
- Я хочу объяснить тебе, - сказал я, - я хочу объяснить про Присциллу.
- Но как же?.. - сказала она. - Боже мой, боже мой. Она беспомощно расплакалась. У нее дрожали губы. Душа у меня разрывалась на части, тело терзала физическая боль, бесконечный ужас.
- Не бросай меня, любимая, я умру.
Я подошел к ней и робко дотронулся до рукава пиджака.
Арнольд быстро обогнул стол, схватил ее за другую руку и потащил в прихожую. Я пошел за ними. Через открытую дверь спальни я увидел тяжелый гаечный ключ, валявшийся на белых простынях. Я мгновенно схватил его и встал, загородив дверь.
- Джулиан, я не могу сейчас тебя отпустить, я сойду с ума, пожалуйста, не уезжай, ты должна остаться со мной хоть ненадолго, мне надо оправдаться перед тобой…
- Вам нет оправдания, - сказал Арнольд. - Зачем спорить? Неужели вы не видите, что все кончено? Подурачились с глупой девчонкой - и будет. Чары развеялись. И отдайте мне ключ. Мне не нравится, как вы его держите.
Я отдал ему гаечный ключ, но продолжал стоять в дверях. Я сказал:
- Джулиан, решай.
Джулиан попробовала совладать со слезами и рывком высвободилась из рук отца.
- Я не поеду с тобой. Я останусь тут, с Брэдли.
- Слава богу, - сказал я, - слава богу.
- Я хочу выслушать все, что мне скажет Брэдли. Я вернусь в Лондон завтра. Я не оставлю Брэдли одного среди ночи.
- Слава богу.
- Ты поедешь со мной, - сказал Арнольд.
- Нет, не поедет. Она же сказала. А теперь уходите, Арнольд, одумайтесь. Вы что - хотите драться? Хотите размозжить мне голову ключом? Обещаю вам, я привезу Джулиан завтра в Лондон. Ее никто не станет принуждать. Поступит, как захочет. Я не украду ее.
- Уезжай, пожалуйста, - сказала она. - Прости. Ты такой добрый и спокойный, но я просто должна остаться на эту ночь. Честное слово, я приеду и выслушаю все, что ты скажешь. Но, ради бога, оставь меня с ним поговорить. Нам необходимо поговорить, понять друг друга. Ты тут ни при чем.
- Она права, - сказал я.
Арнольд не взглянул на меня. Он пристально смотрел на дочь, в глазах его было отчаяние. Он судорожно вздохнул.
- Ты обещаешь завтра приехать?
- Да. До завтра.
- Ты обещаешь приехать домой?
- Да.
- И не надо больше… сегодня ночью… о боже… если б ты знала, что ты со мной сделала…
Я отошел от двери, и Арнольд зашагал в темноту. Я зажег свет на крыльце. Как будто провожал гостя. Мы с Джулиан стояли, точно муж с женой, и смотрели вслед Арнольду, шедшему к машине. Раздался грохот - это он швырнул в багажник гаечный ключ. Вспыхнули фары, и стала видна посыпанная гравием дорожка, клочки ярко-зеленой травы и белые столбики ограды. Потом машина круто повернула, фары осветили открытые ворота и стали удаляться по дороге. Я потянул Джулиан за собой в дом, захлопнул дверь и упал перед ней на колени, я обнимал ее ноги и прижимался головой к кромке голубого платья.
Секунду она терпела это объятие, потом осторожно высвободилась и, пройдя в спальню, села на кровать. Я последовал за ней и попытался ее обнять, но она мягко, почти машинально меня оттолкнула.
- Ах, Джулиан, ведь мы не потеряли друг друга? Мне так стыдно, что я наврал про свой возраст, глупо ужасно. Но это неважно, совсем неважно теперь, правда? Не мог я сегодня утром вернуться в Лондон. Я знаю, это преступление. Но я совершил преступление, потому что люблю тебя.
- Я так запуталась, я совсем запуталась… - Дай я объясню тебе, как…
- Пожалуйста, не надо. Я не могу слушать, я просто не в силах слушать… Такой удар… все рухнуло… я лучше… пойду умоюсь, а потом лягу и попытаюсь уснуть.
Она вышла, вернулась, сняла платье и надела темно-синюю шелковую ночную рубашку поверх белья. Она двигалась как лунатик.
- Джулиан, спасибо, что ты осталась. Я молюсь на тебя, я бесконечно тебе благодарен за то, что ты осталась. Джулиан, ты пожалеешь меня, правда? Ты же одним мизинцем можешь лишить меня жизни.
Едва передвигая ноги, как старуха, она стала с трудом залезать в кровать.
- Вот и хорошо, - сказал я. - Мы поговорим утром. А теперь уснем. Обнимемся и уснем, и нам станет легче, верно?
Она хмуро посмотрела на меня, слезы на ее лице высохли.
- Можно мне остаться с тобой, Джулиан?
- Брэдли… милый… лучше я побуду одна. Меня как будто выпотрошили… сломали… мне нужно собраться с мыслями… лучше я побуду одна…
- Хорошо, я понимаю, любимая моя, родная. Я не стану… мы поговорим утром. Только скажи, что ты прощаешь меня.
- Да, да.
- Спокойной ночи, любимая.
Я поцеловал ее в лоб, быстро встал, потушил свет и закрыл дверь. Потом я пошел и запер входную дверь на замок и на задвижку. Я ко всему был готов. Даже к возвращению Арнольда с гаечным ключом. Я сел в кресло в гостиной и пожалел, что не захватил с собой виски.
Я решил не ложиться.
Мне было так больно и страшно, что даже трудно было думать. Мне хотелось скрючиться от боли и застонать. Как она ко всему отнесется? К тому, что ее отец разоблачил и унизил меня? Арнольду не пришлось пускать в ход тупое орудие. Он и так победил. К чему приведет мое умолчание о смерти Присциллы? О, если бы только успеть и самому ей все рассказать. Вдруг Джулиан посмотрит на меня другими глазами и увидит в новом свете? Вдруг я покажусь ей похотливым рехнувшимся стариком? Я должен объяснить ей, что не ради постели я скрыл от нее смерть Присциллы, бросил Присциллу - сперва живую, потом мертвую - на чужих людей. Все гораздо важнее, чем может показаться, это - как верность некоему обету, как повеление свыше, то, чему нельзя изменить. Неужели все представится ей сейчас вздором? Неужели - и, боюсь, это была самая невыносимая мысль - разница между сорока шестью и пятьюдесятью восемью годами окажется роковой? Потом я стал думать о Присцилле: как все грустно, как печален ее конец. Казалось, только сейчас до моего сердца начал доходить ужас ее гибели, и я почувствовал никому уже не нужную, подлинную любовь к ней. Надо было найти способ ее утешить. Наверно, можно было что-то придумать. Меня стало клонить ко сну, я встал и начал бродить по комнате. Я открыл дверь спальни, прислушался к ровному дыханию Джулиан, помолился. Потом зашел в ванную и посмотрелся в зеркало. Нездешнее сияние исчезло с моего лица. Вокруг глаз собрались морщины. На лбу залегли складки. Тусклую желтоватую кожу испещрили красные жилки. Я был изможденный и старый. Но Джулиан спокойно спала, моя надежда спала с ней рядом. Я вернулся в гостиную, откинул голову на спинку кресла и тут же заснул. Мне снилось, что мы с Присциллой снова маленькие и прячемся в магазине под прилавком.
Проснулся я ранним серым утром, пятнистый свет делал чужую комнату страшной. Предметы залегли вокруг, как спящие звери. Все было словно накрыто грязными, пыльными простынями. Сквозь просветы в небрежно задернутых шторах виднелось рассветное небо, бледное, хмурое, бесцветное; солнце еще не взошло.
Меня охватил ужас, потом я все вспомнил. Я поднялся с кресла, тело у меня затекло и ныло, я чувствовал какой-то противный запах, возможно, свой собственный. Я рванулся к двери, волоча затекшую ногу и хватаясь за спинки стульев. У двери спальни я прислушался. Тишина. Очень осторожно я приоткрыл дверь и просунул голову. В комнате трудно было что-либо разглядеть - рассвет, крапчатый, как фотография в дешевой газете, скорее мешал, чем помогал видеть. Кровать была в беспорядке. Мне казалось, что я различаю очертания Джулиан. Потом я увидел, что это только скомканные простыни. Комната была пуста.
Я тихо позвал ее, побежал в другие комнаты. Я даже, как безумный, заглянул в шкафы. В доме ее не было. Я выскочил на крыльцо, обогнул дом, выбежал на каменистый двор, спустился к дюнам, я звал ее уже громко, что было силы. Вернувшись к дому, я стал нажимать на сигнал машины - снова и снова, нарушая набатным гулом пустой, совершенно спокойный рассвет. Никто не откликнулся. Она уехала. В этом не было сомнений.
Я вернулся в дом, зажег все лампы - иллюминация отчаяния посреди занимающегося дня - и снова обыскал все комнаты. На туалетном столике лежала пачка пятифунтовых бумажек - сдача после покупки платьев: я настоял тогда, чтобы она держала их в сумочке. Новая сумочка, которую она купила во время "налета на магазины", исчезла. Все новые платья остались в шкафу. Ни письма, ни записки для меня. Она ушла в ночь, с сумочкой, в голубом с ивовыми листьями платье, без пальто, не сказав ни слова, - выскользнула из дома, пока я спал.
Я бросился к машине, нащупывая в карманах брюк ключи, бегом вернулся в дом и обшарил карманы пиджака. Неужели Джулиан унесла ключи от машины, чтобы я не догнал ее? Наконец я нашел ключи на столике в прихожей. Дымное небо стало светлеть, наливаться лучистой голубизной, а в зените сияла огромная утренняя звезда. Конечно, я не мог сразу завести машину. Наконец она завелась, рванулась вперед, задела за столб ворот и запрыгала по ухабистой дороге со всей скоростью, на какую была способна. Вставало солнце.