* * *
Джексон сказал, что мне снова надо накладывать макияж, как раньше.
– Я думаю, Рю, что в этот раз в гости придет Фэй Данауэй.
Я надел серебристое белье, которое, по словам Сабуро, он получил от профессиональной стриптизерши.
Прежде чем все собрались в комнате у Оскара, пришел чернокожий, которого я никогда раньше не видел, и выложил около сотни капсул. Я не совсем понял, что в них, и спросил Джексона, не из военной ли он полиции или, может, из криминальной службы. Но Джексон рассмеялся и ответил:
– Не-е, это Зеленоглазый. Ты видел, какие у него зеленые глаза? Его настоящего имени никто не знает. Говорят, что он был преподавателем в старших классах школы, но не знаю, правда это или нет. Он чокнутый, и нам неизвестно, где он живет, есть ли у него семья, но он появился здесь раньше, чем кто-либо из нас, он очень давно в Японии. Правда он похож на Чарли Мингуса? Может быть, он приехал сюда, прослышав кое-что про тебя? А что он сам-то тебе говорил?
Чернокожий казался очень встревоженным.
– Это уж вам судить, – сказал он, потом пробежал глазами по комнате и ушел, словно хотел побыстрей скрыться.
Выражение его лица не изменилось даже после того, как он увидел голую Моко, а когда Кэй спросила его: "Не хочешь ли немного поразвлечься?" – губы у него задрожали, но он ничего не ответил.
– Если ты еще никогда не видел черных птиц, то однажды тебе посчастливится увидеть их. У них такие же глаза, как у меня. – С этими словами он пожал мне руку.
Оскар посоветовал не принимать эти капсулы – Зеленоглазому однажды уже делали промывание желудка – и предложил все выбросить.
Джексон простерилизовал армейский шприц.
– Я врач, – сказал он, – поэтому прекрасно знаю, как правильно колоться.
Вначале они вогнали в меня героин.
– Танцуй, Рю! – шлепнул меня по заднице Джексон.
Когда я поднялся и посмотрел на себя в зеркало, то увидел там совершенно иное существо, преображенное макияжем, наложенным опытной рукой Моко. Сабуро протянул мне сигарету и искусственную розу, после чего спросил:
– Какую музыку?
Я ответил, что меня устроит Шуберт, и все рассмеялись.
Туман со сладковатым запахом поплыл у меня перед глазами, голова отяжелела и онемела.
Я пытался медленно пошевелить руками и ногами, но почувствовал, как все мои суставы стали масляными, и липкое масло пропитало все мое тело. Вдыхая запах, я позабыл, кто я такой. Мне показалось, что из моего тела потекла всякая гадость и что я превратился в улицу. Комната наполнилась сладковатым ароматом, дым проник мне в легкие. Я все сильнее ощущал себя куклой. Мог двигаться только согласно чужим желаниям, я превратился в самого счастливого поросенка в хлеву. Боб замурлыкал "Sexy", а Джексон сказал ему: "Заткнись!" Оскар выключил все освещение и направил на меня оранжевый прожектор. Мое лицо искривилось, я запаниковал, широко раскрыл глаза и начал трястись всем телом. Я то вопил, то тихо стонал, слизывал джем с пальца, отхлебывал вино, таскал себя за волосы, ухмылялся, закатывал глаза и выплевывал какие-то непонятные слова.
Я прокричал несколько строк из песни Джима Моррисона, которые смог вспомнить: "Когда смолкнет музыка, когда закончится музыка, выключите весь свет; мои братья живут на дне морском, а мою сестру убили, когда ее, как рыбу, вытащили на сушу, ей вспороли брюхо, мою сестру убили, а когда музыка смолкнет, выключите свет, выключите весь свет".
Подобно крутым ребятам из романов Жана Жене, я перекатывал во рту слюну и потом собирал на языке – получались мерзкие белые пирожные. Я поранил ноги и поцарапал грудь. Бедра и пальцы ног были липкими. Все тело, как от внезапного порыва ветра, покрылось гусиной кожей, и я совсем обессилел.
Я погладил щеку черной женщины, которая сидела рядом с Оскаром, поджав колени. Она вспотела; ногти на ее длинных ногах были выкрашены серебряным лаком.
Рыхлая, жирная белая женщина, которую привел с собой Сабуро, пристально смотрела на меня, и в глазах ее светилось желание. Джексон впрыснул героин Рэйко; возможно, от боли ее лицо искривилось. Черная женщина уже была прилично пьяна. Она засунула руки мне под мышки, заставив меня встать, потом поднялась сама и мы начали танцевать. Дарем снова насыпал конопли в курильницу для благовоний. Поднялся фиолетовый дымок, и Кэй опустилась на корточки, чтобы вдыхать его. Я едва не рухнул от запаха потной черной женщины, прилипшей ко мне всем телом. Он казался настолько сильным, словно она выделяла его изнутри. Она была выше меня, с могучими бедрами, но руки и ноги были очень изящными. Когда она смеялась, раздеваясь, зубы казались удивительно белыми. Чуть более бледные, торчащие груди не слишком раскачивались, даже когда она трясла всем телом. Она обхватила мою голову руками и засунула язык мне в рот. Потерла мои бедра, расстегнула кнопки на нижнем белье и начала водить потными руками по моему животу. Шершавым языком она облизывала мои десны. Ее запах стал совершенно невыносимым – меня начало тошнить.
Кэй подползла на четвереньках и схватила меня за хуй со словами:
– Так держать, Рю! Подними его выше!
Тотчас из угла моего рта потекла по подбородку струйка слюны, и потом я уже ничего не видел.
Все тело черной женщины блестело от пота. Она непрерывно облизывала меня всего. Не сводя с меня глаз, засасывала плоть моих бедер ртом, пахнущим беконом. Ее огромный рот непрестанно смеялся. Вскоре я рухнул.
Моко, вцепившись в края кровати, подрагивала задом, пока Сабуро ее трахал. Все остальные ползали по полу, издавая какие-то звуки. Я отметил, что мое сердце стучит чудовищно медленно. Как бы в соответствии с его ритмом черная женщина принялась дрочить мой пульсирующий хуй. Мне показалось, что только мои сердце и пенис остались и действовали в едином ритме, а все прочие органы растворились.
Негритянка села на меня верхом. При этом она начала вращать бедрами с невероятной скоростью. Она воздела лицо к потолку, издала тарзаноподобный вопль и задышала часто-часто, как черная метательница копья, которую я видел в фильме про Олимпийские игры. Она водрузила сероватые подошвы ног на матрас, засунула длинные руки мне под бедра и крепко их сжала. Мне казалось, что меня разрывают напополам, и я закричал. Я пытался вырваться, но тело негритянки было упругим и скользким, как смазанная жиром пружина. Боль, смешанная с удовольствием, бурлила в нижней части моего тела, а потом поднималась в голову. Казалось, что пальцы моих ног настолько горячи, что вот-вот расплавятся. Меня начала колотить такая сильная дрожь, что я едва не завопил; горло было забито чем-то наподобие ямайского супа, который варят с кровью и жиром. Мне хотелось его выплюнуть. Негритянка, почти задыхаясь, взяла меня за член, чтобы убедиться, достаточно ли глубоко он в нее вошел, ухмыльнулась и затянулась очень длинной черной сигаретой.
Она засунула пахнущую духами сигарету мне в рот, спросила о чем-то, чего я не понял, а когда я в ответ кивнул, приблизила лицо к моему и начала высасывать слюну, после чего принялась вращать бедрами. Из ее промежности струились липкие соки, которые увлажняли мои бедра и живот. Скорость ее вращения продолжала возрастать. Пока я трахал ее с закрытыми глазами, то старался ни о чем не думать и всю энергию направлять в ноги, а более тонкие ощущения вместе с кровью переносились по телу и сосредоточивались у меня в висках. После того как эти ощущения приобретали определенность и приставали к моему телу, они больше не исчезали. Тонкий слой кожи у меня на висках зудел, словно обожженный петардой. Когда я ощутил этот ожог и сосредоточил на нем все внимание, мне показалось, что я весь превратился в огромный пенис. Или стал карликом, способным заползать в женщин и доставлять им удовольствие своим барахтаньем? Я попытался ухватить негритянку за плечи. Не сбавляя скорость вращения бедер, она наклонилась и укусила меня за сосок так сильно, что пошла кровь.
Напевая какую-то песенку, Джексон опустился мне на лицо.
– Эй, малыш! – сказал он, слегка похлопывая меня по щеке.
Его распухшее очко напомнило мне огромную картофелину. Пот с его могучей груди капал мне на лицо, и его запах усиливал возбуждение, в которое меня приводили движения негритянки.
– Знаешь, Рю, ты просто кукла, просто наша желтая кукла. Мы могли бы с тобой покончить и избавиться от тебя, – мурлыкал Джексон, а черномазая так ржала, что мне хотелось заткнуть уши.
Ее крики походили на звуки испорченного радио. Она беспрерывно ржала, не переставая двигать бедрами, и ее слюна падала мне на живот. Она целовала Джексона взасос. Мой хуй вполз внутрь нее, подобно подыхающему угрю. От ее жара мое тело казалось совершенно высохшим. Джексон засунул мне в рот свой горячий член и, как раскаленным камнем, обжег мне язык. Пока он потирал хуем мой язык, они с негритянкой распевали какую-то молитву. Она звучала не по-английски, так что я не понял ее смысл. Она напоминала буддийскую сутру в ритме конга. Когда мой пенис задрожал и я уже был почти готов кончить, негритянка приподняла свои бедра и набросилась на мое очко. Заметив, что глаза у меня наполняются слезами, она еще глубже засунула палец мне в очко и начала им крутить. На каждом из ее темных бедер белела примитивная татуировка с изображением ухмыляющегося Христа.
Она дрочила мой подрагивающий хуй, потом заглотила его так глубоко, что почти дотягивалась губами до моего живота. Она облизывала меня со всех сторон, пощипывала, потом, как кошка, оглаживала головку члена своим шершавым языком. Когда я уже был готов кончить, она убрала язык. У меня перед лицом были ее скользкие ягодицы, блестящие от пота. Мне казалось, что раздвинуты они так широко, что вот-вот разорвутся. Я протянул руку и вонзил как только мог ногти в одну из ягодиц. Негритянка завопила и начала медленно покачивать ягодицами из стороны в сторону. Толстая белая женщина присела у моих ног. Ее черновато-красная пизда свисала из-под золотистых волос и напоминала мне свежую свиную печенку. Джексон грубо сжал ее могучие сиськи и направил их к моему лицу. Подрагивая огромными грудями, свисающими на белый живот, она смотрела мне в глаза, касаясь моих губ, раздвинутых членом Джексона, и смеялась, нашептывая: "Какой милый!" Она ухватила меня за ногу и потирала ею свою липкую свиную печенку. Я шевелил пальцами ноги, мне было так неприятно, что я с трудом сдерживался – эта белая женщина воняла, как тухлое крабовое мясо, так что меня едва не стошнило. В горле у меня запершило, и я слегка прикусил пенис Джексона. Он страшно заорал, вытащил свой член и сильно ударил меня по щеке. Увидев, что у меня изо рта пошла кровь, белая женщина рассмеялась: "Ну, это же ужасно!" – и стала еще сильней тереться промежностью о мои ноги. Негритянка слизывала мою кровь. Она нежно улыбалась мне, как санитарка на поле боя, и шептала: "Милый, скоро мы доведем тебя до предела и ты кончишь". Моя правая нога начала медленно исчезать в огромной пизде белой женщины. А Джексон снова засунул свой хуй в мой разбитый рот. Я отчаянно старался сдержаться, чтобы не блевануть. Возбужденный слизью и окровавленным языком у меня во рту, Джексон выпрыснул свою теплую сперму. Эта липкая жидкость забила мне глотку. Я выблевал розоватую жидкость, смешанную с кровью, и проорал черной женщине: – Помоги же мне кончить!
* * *
Влажный воздух овевал мне лицо. Тополиные листья шуршали, медленно падал дождь. Ощущался запах холодной мокрой травы и бетона.
Струи дождя в лучах проезжающих машин напоминали серебряные иглы.
Кэй и Рэйко ушли с чернокожими в клуб американской базы. Негритянка, которая оказалась танцовщицей по имени Рудианна, пыталась затащить меня к себе домой.
Серебряные иглы становились все толще, лужи, в которых отражались огни фонарей больничного парка, все увеличивались. От ветра по лужам бежала рябь, и полоски слабого света причудливо перемещались.
Какое-то насекомое – жук с твердым панцирем – под силой ветра и дождя ударилось о ствол тополя. Перевернутый на спину потоком воды, жук пытался выплыть. Мне стало любопытно, есть ли у него гнездо, куда он сможет вернуться.
Его черное тело, поблескивающее в лучах света, можно было принять за сухую веточку. Жуку удалось вскарабкаться на камень, но он никак не мог решить, куда двигаться дальше. Возможно почувствовав себя в безопасности, он заполз на кустик травы, но его тотчас смыло оттуда потоком дождевой воды, и он исчез под водой.
Дождь звучал по-разному. Когда его засасывала трава, галька или почва, он напоминал звучание крошечных музыкальных инструментов: треньканье игрушечного пианино, которое едва помещается на ладони. К нему примешивался звон у меня в ушах – последствие героина.
По улице бежала женщина. Она шлепала по лужам босиком, держа туфли в руках. Может быть, из-за того, что намокшая юбка прилипала к ее телу, она высоко поднимала подол и старалась избегать брызг от проезжающих машин.
Сверкнула молния, дождь усилился. Мой пульс был удивительно слабым, и меня бил озноб.
Сосну, которая засохла на веранде, купила Лилли на Рождество. С ее макушки свалилась последняя серебряная звездочка. Кэй сказала, что использовала такие во время танцев. По ее словам, она пристраивала их так, чтобы они не покалывали бедра, и наклеивала их, когда исполняла стриптиз.
Я замерз, только мои ноги оставались горячими. Временами жар медленно проползал мне в голову. Он казался горячим комком, напоминающим косточку персика, и, поднимаясь, давил на мои желудок, легкие, сердце, горло и десны.
Влажный пейзаж снаружи казался более приятным. Его размытые очертания, лужи, голоса и гудение машин сглаживались непрерывно падающими серебряными иглами дождя. Темнота на улице начала меня засасывать. Она казалась мне распростертой обессилевшей женщиной, темной и влажной.
Когда я отбросил сигарету, она слабо зашипела и погасла, прежде чем упасть.
* * *
– Ты помнишь тот день, когда перья начали вылезать из подушки, а потом ты вытащил одно из них и сказал: "Какие мягкие перышки" – и пощекотал меня им за ухом и по груди, а потом, помнишь, бросил его на пол?
Лилли вернулась с мескалином. Она обняла меня и спросила:
– Чем ты занимался, пока оставался один? А когда я рассказал ей, что наблюдал за дождем, она начала вспоминать про то перышко.
Она легонько укусила меня за ухо, достала из сумочки синие капсулы, обернутые фольгой, и выложила их на стол.
Прогремел гром и начался дождь. Она попросила меня закрыть дверь на веранду.
– Знаешь, я просто смотрел на улицу. Ты никогда ребенком не наблюдала за дождем? Не играть на улице, а просто смотреть в окно на дождь, это же так здорово, Лилли!
– Рю, ты занудный тип, и мне тебя по-настоящему жаль. Даже когда ты закрываешь глаза, ты не пытаешься напрячься и представить, что проплывает мимо? Я не вполне понимаю, как точнее это выразить, но если ты на самом деле получаешь кайф от жизни, то не должен думать и смотреть на вещи так, словно находишься внутри них. Или я не права? Ты всегда усиленно пытаешься увидеть нечто, словно делаешь заметки, подобно ученому, занимающемуся какими-то изысканиями. Или подобно младенцу. Согласись, ты на самом деле похож на ребенка, который пытается увидеть все вокруг себя. Дети смотрят прямо в глаза незнакомым людям и при этом плачут или смеются, но теперь, когда ты пытаешься вести себя так и смотришь прямо в глаза людям, крыша у тебя начинает ехать раньше, чем ты успеваешь это понять. Попробуй преодолеть это, постарайся откровенно посмотреть в глаза прохожим, и очень скоро ты начнешь чувствовать себя намного лучше. Рю, нельзя смотреть на мир глазами младенца.
Волосы у Лилли были влажными. Мы приняли по капсуле мескалина, запив холодным молоком.
– Раньше я не представлял, что такое может быть: я буду испытывать удовольствие только от того, что смотрю за окно.
Я вытер ее тело полотенцем, пристроил на вешалку мокрую куртку и спросил:
– Хочешь послушать какую-нибудь пластинку?
Лилли покачала головой и ответила:
– Пусть будет тихо.
– Лилли, кажется, ты обожаешь поездки на машине – на побережье или к вулкану, или еще что-нибудь в этом роде, когда нужно вставать рано утром, с трудом продирая глаза, и пить чай из термоса в каком-нибудь приятном местечке по дороге или есть суси на лужайке… словом, обычные загородные поездки.
А пока ты сидишь в машине, в голову приходят самые разные мысли, верно? Когда сегодня утром я выходил из дома, я не мог найти фильтр от своей камеры, куда он подевался? Кстати, как звали ту актрису, которую вчера я видел по телику? Или шнурок у меня на ботинке вот-вот разорвется, или меня пугает, что может случиться катастрофа, или я прихожу в ужас, что не смогу стать выше ростом – разные глупости приходят в голову. И потом эти мысли и перемещающиеся перед глазами картины, которые ты видишь из окна машины, наслаиваются одна на другую.
Дома и поля медленно приближаются, а потом удаляются далеко-далеко, так? И тогда этот пейзаж перемешивается с той чушью, которая вращается у тебя в голове. Люди на автобусных остановках и ковыляющий мимо пьяница, и старушка с тележкой, наполненной апельсинами, и цветочные поля, и гавани, и электростанции… Ты видишь их, а потом они исчезают из поля зрения и смешиваются в твоей голове с тем, о чем ты думала до того. Понимаешь, что я имею в виду? Этот потерянный фильтр для камеры, и цветочные поля, и электростанция составляют единое целое. И потом я медленно их перемешиваю, как мне больше нравится, все то, что я вижу, с тем, что себе представляю, вытаскиваю из памяти сны и прочитанные книги, воспоминания, чтобы создать нечто вроде фотографии, пейзажа для сувенирной открытки.
И по кусочкам я добавляю в эту фотографию новые сцены, которые непрестанно вижу, и в конечном счете на фото появляются люди, которые разговаривают, поют и двигаются, понятно? И это я заставляю их двигаться. И потом каждый раз это предстает в образе огромного дворца, понимаешь? В голове у меня возникает что-то наподобие дворца со множеством собравшихся там людей, совершающих разные действия.
И это огромное удовольствие – построить такой дворец и заглянуть внутрь, подобно тому как посмотреть на землю из-за облаков, потому что на ней есть все, все, что существует на свете. Разные люди, говорящие на разных языках, а колонны во дворце отделаны в самых разных стилях, а на блюдах разложена пища из разных концов света.
Он намного больше любого дворца и тщательнее обставлен, чем в любом сериале. Там обитают самые разные люди, абсолютно разные. Там есть слепые и нищие, калеки, клоуны и карлики, генералы с золотыми эполетами и солдаты, запачканные кровью, людоеды и чернокожие в обносках, примадонны и матадоры, а еще поклонники бодибилдинга и кочевники, молящиеся в пустыне, – они все присутствуют там и чем-то заняты. И я за ними наблюдаю.
Дворец обязательно находится на морском побережье и обязательно прекрасен – это мой дворец.
Словно у меня есть личный парк развлечений, и я могу отправляться в никуда когда