И вдруг, сестра, меня словно осенило. Я снова увидел ее, девушку, в тот миг, когда она лежала передо мной, исполненная радости и уверенности, и шептала: "Теперь я твоя". И снова воспоминание о ее решимости жить и мой жалкий трепет перед неизбежностью смерти заставили меня почувствовать свое ничтожество и унижение. И я начал понимать, что жизнь, как и смерть, бесконечна, что все живое, по-своему и в меру сил своих, стремится быть вечным. Это как бы две половинки, одна дополняет другую и одна немыслима без другой. Да, это так: смерть целиком поглощает лишь нелепую и случайную жизнь, а жизнь цельную и устремленную она лишь увенчивает. Две половинки смыкаются в вечности. В горячечном бреду они представлялись мне полыми полушариями, которые нужно сложить, чтобы они сомкнулись. Но одно из них было истерто и согнуто, почти обломок, и мне никак не удавалось сложить его с другим, безупречно гладким, которое знаменует собой смерть. Надо исправить, твердил я себе, надо их подогнать друг к другу. "Теперь я твоя…"
И тогда я выдумал себе жизнь, сестра. Я говорю - выдумал, потому что многое в моем прошлом никуда не годилось и было отброшено и, наоборот, мне не хватало важного и нужного. И в юности моей тоже многое можно было бы исправить, но на ней я долго не задерживался. Самым важным было и остается, чтобы в той, настоящей жизни, которой не было и вместе с тем которая как-то была… были не события и факты, а чувства… Это вроде книги с вырванными страницами… Боже, что я хотел сказать? От лихорадки путаются мысли… Да, так вот, главное, что в той, настоящей жизни все было совсем иначе, понимаете? То есть должно было быть иначе, это главное! И те события, которые должны были произойти в действительности, они… они… - Зубы у него стучали, но он сдерживался. - Помните, я вам рассказывал… рассказывал вам… как она лежала у меня… и шептала: "Теперь я твоя". Все это святая правда, сестра. Но дальше, дальше все должно было пойти иначе! Сейчас я знаю это, потому что в меня вошли жизнь и смерть. "Да, и это хорошо, - должен был сказать тогда я. - Ты моя, и ты будешь ждать. Будешь ждать, пока я вернусь, постигнув жизнь и смерть. Ты же видишь, что я еще недостаточно зрел для жизни. Я еще… еще не такой цельный, чтобы быть постоянным, не такой смелый, чтобы решать. Во мне еще нет той цельности, что в тебе… что в тебе… Ну, скажи, пожалуйста, что ты будешь делать с такой бесформенной массой? Я ведь и сам не знаю, что из меня выйдет, не знаю, я еще не разобрался в самом себе. Тебе что, ты вечная, ты знаешь все, что нужно, ты знаешь, что ты принадлежишь мне. А я…"
Он дрожал всем телом.
"- Погоди, и я приду и скажу: "Теперь я твой". Ах, сестра, поймите, она все это знала, она понимала, хоть я и не произнес этих слов. Потому она и сказала: "Нет, в другой раз". Значит, я должен вернуться, не правда ли? Ну скажите, скажите сами, ведь это значит, что она ждет меня, верно? Потому она и не попрощалась, потому я даже не заметил, как она ушла. Я вернусь, и обе половинки сомкнутся, как жизнь и смерть. Теперь я твой! Нет никакой другой, настоящей и цельной жизни, кроме той, что должна быть. - Он вздохнул глубоко, как человек, который освободился от огромной тяжести. - Сольются воедино любовь, жизнь и смерть - все, что неоспоримо в моей душе. Я твой, только теперь я понял свое место. Единственная достоверность - это принадлежать другому. Себя самого, всего себя я нашел в том, что я принадлежу другому человеку. Слава богу, слава богу, наконец-то я у цели!
Нет, пустите меня, я не могу ждать! Я возвращаюсь к ней! И она лишь улыбнется: ну вот, теперь я твоя. А я уже не буду бояться, не отрекусь от нее, я иду, иду к ней! Я знаю, что она уже рвет тесемки и пуговицы на своем платье… Поторопитесь, вы же знаете, что я спешу домой!.. Вы называете это бурей? Бросьте, я видел циклоны, видел столбы смерчей. Этот ветерок недостаточно силен, чтобы унести меня. Разве вы не видите, вот она летит ко мне в объятия, наклонилась и летит… Берегись, мы столкнемся лбом и зубами… берегись, ты падаешь на меня… я падаю… как ты нетерпелива, как ты прижимаешь меня к своим плечам, к себе…"
Он начал бредить в лихорадке.
"- Что это, пилот летит в пустоту? Передайте ему, сестра, что это не в той стороне, пусть повернет обратно. Или нет, пойдите к ней, скажите, что я возвращаюсь. Вы же знаете, что она ждет. Умоляю, передайте ей, что я уже в пути… Пусть только пилот найдет место, где приземлиться. Писать ей я не мог, не знал, где она… - Он поднял на меня взгляд, полный отчаяния. - Что… что же вы, почему же вы не скажите ей? Я вынужден летать кругом, кругом, по замкнутому кругу, а вы только моргаете, глядя на меня, и не хотите ничего передать ей, потому что… - Вдруг он начал изменяться у меня на глазах: голова обвязана бинтами, сам дрожит, и я увидела, что он хохочет. - Я знаю, вы злая, завистливая, противная монашка. Вы злы на нее за то, что она познала любовь. Можете не завидовать ей: знайте, что тогда я и в этом смысле сплоховал. Может быть, потому я и повел себя так трусливо, понимаете? Знайте же, в другой раз…"
Сестра милосердия печально уставилась своими грустными, смиренными глазами в одну точку.
- Потом он богохульствовал. Словно дьявол говорил его устами: он изрыгал проклятия и непристойности… Господи, прости меня и помилуй! - Она перекрестилась. - Это было очень страшно, потому что слова произносила кукла без глаз и рта. От страха я проснулась. Да, да, надо было взять четки и молиться за спасение его души, а я вместо этого пошла в палату и поставила ему градусник. Он лежал без сознания, температура сорок и три десятых, его трясла лихорадка.
X
Сейчас у больного всего лишь тридцать восемь и семь. Он бредит, перевязанные руки беспокойно шевелятся на одеяле.
- Вы не знаете, сестра, что он говорит? - спрашивает хирург.
Сестра милосердия отрицательно качает головой и строго поджимает губы.
- Он говорит "йеср", - вмешивается старик с соседней койки. - "Йеср" да "йеср".
- "Yes, sir", - догадался хирург. - Стало быть - по-английски.
- А еще он говорил "маньяна", - вспомнил старик, - "маньяна" или "маняня". - Старик хрипло хихикнул. - "Маньяна, маньяна". Лепечет, как младенец в пеленках.
Старику это слово почему-то казалось очень смешным, он задыхался от смеха, у него хрипело в горле. Пришлось на него прикрикнуть.
И до сих пор никаких сведений о том, кто же такой пострадавший. Писатель звонит трижды в день:
- Алло, нет ли каких подробностей?
- Нет, ничего не знаем.
- Тогда скажите, в каком он состоянии?..
Но разве по телефону пожмешь плечами - мол, пока жив.
Днем температура продолжает падать, но пациент - хоть его почти не видно из-под бинтов - становится еще желтее; у него началась икота: "То ли печень повреждена, то ли у него желтуха", - ломает себе голову хирург и, чтобы внести ясность, приглашает на консультацию известного терапевта. Знаменитость - бодрый, розовый старичок - так и сыплет шутками. При виде почтенной сестры милосердия он от радости чуть ли не обнимает ее.
- Да, да, немало мы с вами поработали, прежде чем вас перевели в хирургическое!
Хирург вполголоса и преимущественно по-латыни излагает ему историю болезни. Терапевт, помаргивая, смотрит сквозь золотые очки на фигуру, сделанную из бинтов и ваты.
- Не приведи господь, - озабоченно говорит он и присаживается на край койки.
Сестра милосердия молча откидывает одеяло. Терапевт втягивает ноздрями воздух и поднимает глаза.
- Диабет?
- Откуда вы знаете? - ворчит хирург. - Я, конечно, велел сделать анализ мочи… нет ли в ней крови. Оказалось, что есть и сахар. Вы что, определяете по запаху?
- И обычно не ошибаюсь, - кивает терапевт. - Ацетон всегда различишь. Наша ars medica - на пятьдесят процентов интуиция, голубчик.
- Я не полагаюсь на интуицию, - отзывается хирург. - Я только… прямо, с первого взгляда чувствую: вот у этого я не стал бы оперировать… даже мозоль. С ним непременно случится эмболия. Или еще что… А почему - мне и самому непонятно.
Терапевт легонько ощупывает ладонью и пальцами тело человека, который лежит без сознания.
- Я бы охотно его выслушал, - прочувствованно говорит он, - да, пожалуй, не стоит беспокоить, а? - И, сдвинув очки на лоб, осторожно, почти нежно, доктор прикладывает розовое ухо к груди больного. Тихо так, что слышно, как муха бьется об оконное стекло. Наконец старик поднялся. - Да, сердце у него изношено, - пробормотал он. - Оно, милый мой, могло бы многое порассказать. Правая легочная доля не в порядке. Печень увеличена…
- А почему он такой желтый? - вырвалось у хирурга.
- Я и сам хотел бы это знать, - задумчиво отозвался терапевт. - Почему так падает температура?.. Покажите мне мочу, сестра. - Сиделка молча подала ему сосуд - в нем было несколько капель густой темной жидкости. - Скажите, пожалуйста, - удивленно подняв глаза, спрашивает старый врач, - как попал к вам этот человек?.. Ах, вы не выяснили, откуда он взялся? Не было у него озноба, когда его к вам привезли?
- Да, был, - ответила сестра.
Врач сосчитал про себя до пяти.
- Пять… максимум шесть дней, - пробормотал он. - Это почти невозможно! Мог он долететь сюда… скажем, из Вест-Индии, за пять-шесть дней?
- Едва ли, - усомнился хирург. - Почти исключено. Разве только через Канарские острова…
- Стало быть, не совсем исключено, - укоризненно произнес старый врач. - Потому что, скажите на милость, где он еще мог подхватить fiebre amarilla. - Он произнес "амарилья" с каким-то особым удовольствием.
- Подхватить что? - не поняв, переспросил хирург.
- Typhus icteroidis - желтую лихорадку. Я за всю свою жизнь видел только один случай, - это было тридцать лет назад, в Америке, Сейчас у него фаза trompeuse, переходящая в фазу пожелтения.
Хирург, видимо, сомневался.
- Послушайте, - сказал он неуверенно. - А может, это болезнь Вейля?
- Браво, коллега! - воскликнул старик. - Может быть! Давайте проверим на морских свинках. Как раз работа для моего лохматого ассистента. Ему бы только мучить этих животных. Если свинка останется жива и здорова, значит, я прав. Но мне кажется, - скромно добавил он, - что я не ошибаюсь.
- Но почему?
Терапевт развел руками.
- Интуиция, коллега. Завтра температура опять поднимется и начнется vomito negro. Я непременно пришлю сюда своего юношу, пусть сделает анализ крови.
Хирург смущенно почесал затылок.
- А… скажите, что такое красная лихорадка?
- Красная лихорадка? A, fievre rouge. Это так называемая антильская лихорадка.
- Ею болеют только на Антильских островах?
- Да, на Антильских островах, в Вест-Индии, на Амазонке. А что?
- Да, так, - замялся хирург и покосился на сестру милосердия. - Но ведь желтая лихорадка встречается и в Африке, не так ли?
- В Нигерии и в соседних областях, но туда она занесена из других стран. При словах "желтая лихорадка" мне представляется Гаити или Панама, весь этот пейзаж - пальмы и прочее.
- Но как он попал сюда с этой лихорадкой? - рассуждал хирург. - Инкубационный период равен пяти дням, верно? А за пять дней… Выходит, что он летел всю дорогу.
- Выходит, - сказал терапевт таким тоном, что, мол, нынче это сущий пустяк. - Видно, торопился. И куда его черти несли? - Пальцы врача отбивали дробь на спинке кровати. - Думаю, сам он уже не скажет вам, почему так спешил. Очень плохое сердце. Этот человек, видно, многое перенес.
Хирург слегка кивнул и взглядом выслал сестру из палаты.
- Я вам кое-что покажу, - сказал он и открыл бедра больного. У самого паха виднелись белые шрамы, один длинный и четыре покороче, расположенные полукругом. - Пощупайте, какие они глубокие, - показал хирург. - Я все думал, отчего бы они могли быть…
- Ну, и?..
- Если он жил в тропиках, это может быть след лапы хищного зверя. Посмотрите, как конвульсивно сжались когти. Для лапы тигра они маловаты. Скорее всего, это ягуар… стало быть, речь может идти об Америке.
- Вот видите, - старый врач торжествующе высморкался, - уже выясняется его биография. Locus: Вест-Индия. Curriculum vitae: охотник и авантюрист…
- И моряк. На левом запястье под бинтом у него татуировка - якорь. Он из так называемой хорошей семьи: ступни у него довольно узкие…
- И вообще, сказал бы я, интеллигентное тело. Анамнез: пьяница, явный алкоголик. Застарелая легочная болезнь, которая недавно активизировалась, видимо, в результате лихорадки инфекционного происхождения. Скажу вам, меня эта красная лихорадка вполне устраивает. - В глазах терапевта блеснула радость. - И следы излеченной фрамбозии. Ах, коллега, мне вспоминаются мои мальчишеские мечты о дальних странах, индейцах, ягуарах, отравленных стрелах и всем прочем. Какой любопытный случай! Скиталец, который уезжает в Вест-Индию… Зачем? Видимо, бесцельно, если судить по почтовым штемпелям судьбы. Там он ведет странную, беспокойную жизнь, сердце у него для его лет невероятно изношено, он пьянствует с тоски и от жажды, обычной у диабетиков… Я прямо как на ладони вижу эту жизнь, коллега! - Старый врач, задумавшись, почесал кончик носа. - А потом внезапное и стремительное возвращение, безумная погоня за чем-то… И вот, уже у самой цели, он умрет у нас на руках от желтой лихорадки, которой его заразил жалкий крохотный stegomyia fasciata в последний день блужданий в тропиках.
Хирург покачал головой.
- Он умрет от сотрясения мозга и внутреннего кровоизлияния. Оставьте мне мой диагноз.
- Желтая лихорадка у нас редкость, - настаивает терапевт. - Пожелайте ему, коллега, славной кончины, пусть он покинет этот мир как редкий и замечательный пациент. Разве не похож он в этих повязках, безликий и безымянный, на воплощенную тайну? - Старый врач бережно прикрыл одеялом бесчувственное тело. - Ты еще кое-что расскажешь нам при вскрытии, бедняга. Но тогда книга твоей жизни будет уже захлопнута.
XI
Утром температура у больного поднялась до тридцати восьми с лишним, бинты у рта потемнели, словно от проступившей крови. Пациент совсем пожелтел, как и следовало ожидать, и таял на глазах.
- Ну что? - осведомился хирург у сестры милосердия. - Сегодня ночью он вам не снился?
Сестра решительно покачала головой.
- Нет. Я молилась, и это помогло. А кроме того, - хмуро добавила она, - я на всякий случай приняла тройную порцию брома.
Вошла другая сестра и доложила, что пациент с абсцессом на шее лежит в жару, икает, ничего не говорит и слабеет. Недовольно ворча, хирург заспешил к ясновидцу, так что полы его белого халата развевались на ходу.
Ясновидец, с заострившимся носом, уныло торчащим кверху, лежал, закрыв глаза.
- Ну, с какой стати у вас жар? - рассердился хирург. - Покажите! - Температура была тридцать восемь с лишком. Хирург сердито снял с больного повязку, - рана была отличная, чистая, вокруг ни следа воспаления. И вообще никаких признаков болезни, вот только икота и чуть пожелтели белки глаз.
Хирург бредет по коридору и снова заходит в палату номер шесть. Там, у постели пациента Икс, стоит знаменитый терапевт в обществе четырех молодых врачей в белых халатах и со смаком произносит: "Fiebre amarilla".
- Ничего не поделаешь, коллега, - обращается он к хирургу, - придется вам поделиться этим пациентом с нами. Такой редкостный и интересный случай. Вот погодите, здесь соберется весь факультет со всеми светилами науки. Вы бы хоть повесили над постелью балдахин и надпись под хвойной гирляндой: "Добро пожаловать!" Или что-нибудь в этом духе. - Он высморкался, словно в рог затрубил. - С вашего разрешения мы возьмем у него несколько капель крови. Господин ординатор, распорядитесь, чтобы ассистент взял у больного кровь.
Получив по инстанции это распоряжение, высокий, длинноволосый ассистент, стоявший у левого локтя корифея терапии, наклонился к предплечью больного и протер его кожу ваткой.
- Когда вы освободитесь, - проворчал хирург, обращаясь к старику, - я попрошу вас на минутку.
Но старый доктор еще не исчерпал своих восторгов по поводу желтой лихорадки и продолжал говорить о ней, пока хирург вел его в палату ясновидца.
- Ну вот, - сказал хирург. - А теперь скажите мне, что с ним.
Старик засопел и взялся за пациента, легко и искусно ощупывая его, тихо приказывая вздохнуть, не дышать, вздохнуть глубже, лечь, сказать, если будет больно, и все прочее. Наконец он оставил пациента в покое, в раздумье потер себе кончик носа и подозрительно воззрился на ясновидца.
- А что с ним может быть? Ничего, все в порядке… Тяжелый невропат, - добавил он бесцеремонно. - Не пойму только, почему у него жар.
- Вот видите, - накинулся хирург на ясновидца. - А теперь скажите, приятель, что вы вытворяете.
- Ничего я не вытворяю, - попытался отрицать больной. - Но, может быть, мое самочувствие связано с тем пациентом, а?
- С каким?
- С тем, из самолета. Ведь я все время о нем думаю. У него снова жар?
- Вы его видели?
- Нет, не видел, - пробормотал ясновидец, - но я думал… сосредоточился на нем. Понимаете, такой контакт страшно изнурителен.
- Он ясновидец. - поспешно объяснил хирург. - А вчера у вас была температура?
- Да, была, - признался ясновидец. - Но иногда я… прерывал контакт, и температура падала. Это можно регулировать волей.
Хирург вопросительно взглянул на светило терапии. Тот ерошил бородку и размышлял.
- А боли? - спросил он вдруг. - Болей у вас не было? Я имею в виду боли, которые ощущает тот пациент.
- Да, были… - как-то стесненно и нехотя ответил ясновидец. - Собственно, это были чисто душевные явления, хотя и локализованные на определенных участках тела. Трудно определить точно, - робко оправдывался он, - но я назвал бы это психической болью.
- А где вы ее ощущали? - быстро спросил терапевт.
- Вот тут, - показал ясновидец.
- Ага, в верхней части брюшной полости. Правильно, - удовлетворенно проворчал старый врач. - А здесь, под ложечкой?
- Давит и подташнивает.
- Очень хорошо, - обрадовался терапевт. - И больше ничего?
- Ужасно болит голова, вот здесь, в затылке… И спина. Словно меня перешибли пополам.
- Coup de barre, - обрадовался старый доктор. - Это же coup de barre, дружище! Вы замечательно определили. Желтая лихорадка. Все симптомы. Как по-писаному!
Ясновидец испугался.
- Что вы говорите! Вы думаете, я мог подхватить желтую лихорадку?