– Вы прямо анархист какой-то, – сказал Сайм, тщательно отряхиваясь.
– Как и все, – отозвался Рэтклиф.
Пока они говорили, седовласый всадник и его соратники с грохотом промчались мимо, и почти в тот же миг у самого моря закричали и задвигались люди. Сайм взял свою шпагу в зубы, сунул две чужие под мышки, еще одну сжал в левой руке, фонарь – в правой и соскочил с высокой набережной на морской берег.
Решившись действовать, прочие спрыгнули вслед за ним, покидая обломки мотора и собравшуюся толпу.
– У нас остается один шанс, – сказал Сайм, вынимая клинок изо рта. – Что бы ни значила эта бесовщина, жандармерия нам поможет. Туда не добраться, путь отрезан, но вон там – мол, и мы можем продержаться на нем, как Гораций на мосту. Будем его защищать, пока не подойдут жандармы. Идите за мной.
Все пошли за ним, и морской гравий скоро сменился под ногами каменными плитами. Дойдя до конца узкого мола, врезавшегося в темное бурлящее море, они ощутили, что пришел конец им и всем событиям. Тогда они остановились и повернулись лицом к городу.
Город был в смятении. Во всю длину набережной ревел и волновался темный поток людей; и даже там, где гневные лица не мелькали в свете факелов, было видно, что сами силуэты дышат общей, организованной ненавистью. Не оставалось сомнений, что люди неведомо почему отвергли наших путников.
Человека два-три, казавшиеся издали темными и маленькими, как обезьяны, спрыгнули с парапета на берег. Громко крича и увязая в песке, они двинулись вперед и зашлепали по мелкой водице. Потом спрыгнули и другие – темная масса перелилась через край, словно черная патока.
Вдруг Сайм увидел, что над толпой возвышается давешний крестьянин. Он въехал в воду на повозке, размахивая топором.
– Крестьянин! – крикнул Сайм. – Они не восставали со средних веков.
– Даже если жандармы и явятся, – уныло сказал профессор, – им не одолеть такую толпу.
– Чепуха! – сердито сказал Булль. – Остались же в городе нормальные люди.
– Нет, – отвечал лишенный надежд инспектор, – скоро людей вообще не будет. Мы – последние.
– Вполне возможно, – отрешенно проговорил профессор; потом прибавил обычным своим сонным тоном: – Как там, в конце "Тупициады"?
Светить не смеют ясные огни,
Туманны ночи, беспросветны дни,
Клубится древний хаос, словно дым,
Под дуновеньем гибельным твоим,
Безвластие окутало дома,
И горестную землю кроет тьма.
– Стойте!.. – воскликнул Булль. – Вот они, жандармы.
И впрямь, на фоне жандармерии, в свете окон мелькали какие-то люди. Что-то бряцало и звякало в темноте, словно кавалерийский полк готовился к походу.
– Они атакуют толпу! – воскликнул Булль то ли радостно, то ли тревожно.
– Нет, – сказал Сайм, – они строятся вдоль набережной.
– Они целятся! – кричал Булль приплясывая.
– Да, – сказал Рэтклиф, – целятся в нас. Он еще не кончил, когда застрекотали выстрелы и пули запрыгали, словно град, на каменных плитах.
– Жандармы примкнули к ним! – закричал профессор и ударил себя по лбу.
– Я в сумасшедшем доме, – твердо сказал Булль.
После долгого молчания Рэтклиф проговорил, глядя на бурное серо-лиловое море:
– Какая разница, кто помешан, кто в своем уме? Скоро все мы умрем.
Сайм повернулся к нему и спросил:
– Значит, вы больше не надеетесь?
Рэтклиф молчал; потом спокойно ответил:
– Нет. Странно сказать, но меня не оставляет одна безумная надежда. Силы всей земли встали против нас, а я все думаю, так ли она нелепа.
– На кого вы надеетесь и на что? – спросил Сайм.
– На того, кого я не видел, – ответил инспектор, глядя на серое море.
– Я знаю, о ком вы думаете, – тихо сказал Сайм. – О человеке в темной комнате. Наверное, Воскресенье его убил.
– Наверное, – согласился тот. – Но если и так, только его одного Воскресенью было трудно убить.
– Я слышал вас, – сказал профессор, стоявший к ним спиной, – и тоже надеюсь на того, кого никогда не видел.
Сайм стоял, словно слепой, погруженный в свои раздумья. Вдруг, очнувшись, он громко крикнул:
– Где же полковник? Я думал, он с нами.
– Да, – подхватил Булль. – Господи, где полковник?
– Он пошел поговорить с Ренаром, – напомнил профессор.
– Нельзя оставлять его среди этих скотов! – вскричал Сайм. – Умрем как приличные люди, если…
– Не жалейте полковника, – болезненно усмехнулся Рэтклиф. – Ему совсем неплохо. Он…
– Нет! Нет! Нет! – бешено закричал Сайм. – Только не полковник! Никогда не поверю!
– Не поверите собственным глазам? – спросил инспектор.
Многие из толпы шли по воде, потрясая кулаками, но море было бурным и никто не мог добраться до мола. Но вот двое вступили на каменную тропу. Случайно свет фонаря осветил их. На одном была черная маска, а рот под нею дергался так, что клок бороды казался живым. У другого были белые усы. Оба о чем-то совещались.
– Да, и его не стало, – сказал профессор, садясь на камень. – Ничего больше нет, нет и меня. Я не верю собственному телу. Мне кажется, что моя рука может подняться и меня ударить.
– Когда поднимется моя рука, она ударит другого, – сказал Сайм и зашагал навстречу полковнику, с фонарем в одной руке и шпагой в другой.
Словно разрушая последнюю надежду и последние сомнения, полковник, увидев его, поднял револьвер и выстрелил. Пуля не попала в Сайма, но разбила рукоятку шпаги. Сайм бросился вперед, высоко подняв фонарь.
– Иуда! – крикнул он и ударил полковника с размаху. Когда полковник растянулся на каменных плитах, Сайм повернулся к Секретарю, чьи страшные уста едва ли не покрылись пеной, и обратился к нему так властно, что тот застыл. – Видите этот фонарь? – грозно спросил он. – Видите крест и пламя? Не вы его сделали, не вы его зажгли. Лучшие, чем вы – люди, умевшие верить и повиноваться, – изогнули жилы железа и сохранили сказку огня. Каждая улица, каждая нить вашей одежды созданы, как этот фонарь, теми, кто не ведал вашей гнусной премудрости. Вы не можете ничего создать. Вы можете только разрушать. Разрушьте мир. Уничтожьте всех людей. Но этого фонаря вам не уничтожить. Он будет там, откуда его не достать вашему обезьяньему царству.
Он ударил противника фонарем так, что Секретарь закачался, и, дважды взмахнув над головой светящимся сокровищем, с размаху швырнул его в море. Фонарь вспыхнул ракетой и погас.
– Шпагу! – крикнул Сайм, обращая пылающее лицо к своим соратникам. – Сразимся с этими псами, ибо настал наш смертный час.
Три спутника двинулись к нему, обнажив шпаги. Его шпага уже никуда не годилась, но он выхватил дубину из стиснутой руки какого-то рыбака. Еще мгновенье, и сыщики погибли бы, вступив в бой с толпою; но их остановили. Выслушав Сайма, Секретарь стоял, словно в оцепенении, приложив руку к раненому лбу; потом внезапно сдернул черную маску. Бледное лицо в свете факелов было не гневным, а удивленным. Секретарь испуганно, хотя и властно поднял руку.
– Тут какое-то недоразумение, – сказал он. – Мистер Сайм, вы не совсем понимаете, в чем дело. Я арестую вас именем закона.
– Закона? – повторил Сайм, роняя дубинку.
– Разумеется, – отвечал Секретарь. – Я сыщик. – И он вынул из кармана голубую карточку.
– А мы кто, по-вашему? – спросил профессор, воздевая к небу руки.
– Вы члены Совета анархистов, – твердо сказал Секретарь. – Притворившись вашим единомышленником, я…
Доктор Булль швырнул шпагу в море.
Никакого Совета анархистов никогда не было, – сказал он. – Было несколько глупых сыщиков, гонявшихся друг за другом. А все эти славные люди, стрелявшие в нас, думали, что мы – динамитчики. Я знал, что не могу обмануться в обывателях, – и он оглядел с сияющей улыбкой толпу, тянущуюся вдоль набережной направо и налево. – Вульгарный человек не сходит с ума. Я сам вульгарен, мне ли не знать! Идемте-ка на берег. Ставлю выпивку всем поголовно.
Глава XIII
Погоня за председателем
Утром на дуврский пароход село пятеро растерянных, но очень веселых пассажиров. Бедный полковник мог бы посетовать, ибо его сперва заставили сражаться за две несуществующие партии, потом сбили с ног тяжелым фонарем. Однако великодушный старик был рад, что ни на одной стороне не оказалось динамитчиков, и с величайшей любезностью проводил новых друзей на пристань.
Пяти примирившимся сыщикам было о чем поведать друг другу. Секретарь рассказывал Сайму, как он и его товарищи надели маски, чтобы мнимые неприятели приняли их за сообщников; Сайм – почему они так поспешно бежали по цивилизованной стране. Но одного, и самого важного, никто объяснить не мог. Что все это значило? Если они – безобидные стражи порядка, кто же тогда Воскресенье? Если он не победил мира, чем он был занят? Инспектор Рэтклиф по-прежнему хмурился.
– Никак не пойму, что за игру он затеял, – говорил он. – Чем-чем, но честным человеком Воскресенье быть не может. А, черт! Да вы помните его лицо?
– Поверьте, – отвечал Сайм, – я никак не мог его забыть.
– Что ж, – сказал Понедельник, – завтра мы все узнаем. Ведь у нас опять собрание. Вы уж простите, – прибавил он с печальной улыбкой, – я хорошо знаю свои обязанности.
– Должно быть, вы правы, – задумчиво сказал профессор. – Можно спросить его самого. Но, признаюсь, я бы побоялся спросить у Воскресенья, кто он.
– Почему? – спросил Секретарь. – Вы боитесь, что он вас убьет?
– Я боюсь, – сказал профессор, – что он мне ответит.
– Давайте выпьем, – сказал доктор Булль, немного помолчав.
И на пароходе, и в поезде они старались держаться бодро, но ни на миг не расставались. Бывший Суббота, присяжный оптимист, уговаривал ехать с вокзала в одном и том же кебе, но они туда не уместились и взяли карету, причем сам он сидел рядом с кучером и весело пел.
Остановились они в отеле на Пикадилли-Серкус, чтобы утром быть поближе к Лестер-сквер. Однако похождения этого дня на том не кончились. Неугомонный доктор отказался лечь; он хотел как можно скорее полюбоваться Лондоном и часов в одиннадцать вышел побродить. Минут через двадцать он вернулся, что-то выкликая еще в холле. Сайм пытался усмирить его, пока не заметил в его словах какого-то смысла.
– Да, я его видел! – с упорством повторял Булль.
– Кого? – быстро спросил Сайм. – Неужели Председателя?
– Куда лучше! – отвечал доктор с неуместным смехом. – Гораздо лучше! Он тут, со мной.
– Кто тут с вами? – спросил Сайм.
– Косматый, – вразумительно объяснил медик. – Тот, кто раньше был косматым. Гоголь. Да вот он, – и доктор Булль вытащил за локоть рыжего бледного человека, которого почти неделю тому назад изгнали из Совета; первого из мнимых анархистов, которого разоблачили.
– Что вы ко мне лезете? – крикнул тот. – Вы меня выгнали как шпиона.
– Все мы шпионы, – тихо сказал Сайм.
– Мы шпионы! – завопил Булль. – Пойдем выпьем. Утром отряд объединившихся сыщиков направился к отелю на Лестер-сквер.
– Ну что ж! – говорил доктор Булль. – Ничего страшного. Шестеро человек идут спросить у одного, чего же он хочет.
– Все не так просто, – возразил Сайм. – Шестеро человек идут спросить у одного, чего хотят они сами.
Они молча свернули на площадь и, хотя отель был на другой ее стороне, увидели сразу и небольшой балкон, и огромного вождя. Он сидел один, склонившись над газетой. Но соратники, пришедшие, чтобы его свергнуть, переходили площадь так, словно с неба за ними следила сотня глаз.
Еще у себя в отеле они спорили, вести ли с собой бывшего Гоголя и сразу бросить карты на стол или сделать сначала какой-нибудь дипломатический ход. Сайм и Булль стояли за прямую атаку и победили, хотя Секретарь до конца спрашивал их, почему они так спешат.
– Очень просто, – объяснил Сайм. – Я нападаю на него сразу, потому что я его боюсь.
Сыщики молча поднялись за Саймом по темной лестнице, и все сразу вошли туда, где их ждали лучезарный утренний свет и лучезарная улыбка Воскресенья.
– Какая прелесть! – сказал он. – Как приятно всех вас видеть. И день чудесный… А что царь, умер?
Секретарь выпрямился, чтобы слова его прозвучали и достойно, и гневно.
– Нет, сэр, – сурово вымолвил он. – Убийства не было. Черная мерзость…
– Ай-ай-ай-ай! – сказал Председатель, укоризненно качая головой. – У каждого свои вкусы. Простим Субботе его небольшие слабости. Называть черной мерзостью эти очки… Ах, как невежливо! И при нем!.. Вы ли это, мой милый?
Секретарь задохнулся; доктор сорвал очки и швырнул их на стол.
– Это и правда мерзость, – сказал он. – Но я больше в мерзостях не участвую. Посмотрите мне прямо в лицо…
– Ничего, ничего, – утешил его Председатель. – С таким лицом жить можно, бывает хуже. Мне ли судить игру природы? А вдруг и я в один прекрасный день…
– Сейчас не время шутить, – сказал Секретарь. – Мы пришли спросить, что это все означает. Кто вы такой? Чего вы хотите? Зачем вы собрали нас вместе? Знаете ли вы, кто мы? Безумец вы, играющий в заговор, или мудрец, валяющий дурака? Отвечайте.
– Должностные лица, – проурчал Воскресенье, – обязаны отвечать лишь на восемь вопросов из семнадцати. Если не ошибаюсь, вы требуете, чтобы я объяснил, кто я такой, и кто такие вы, и что такое этот стол, и этот Совет, и этот мир. Что ж, отважусь сорвать завесу с одной из тайн. Что до вас, вы – сборище благонамеренных кретинов.
– А вы? – спросил Сайм, наклоняясь вперед. – Вы что такое?
– Я? – взревел Председатель и медленно поднялся, словно огромная волна, которая вот-вот загнется над головами и ринется вниз. – Хотите знать, что я такое? Булль, вы ученый. Вникните в корни деревьев и разгадайте их. Сайм, вы поэт. Взгляните на утренние облака и скажите мне или другим, что они значат. Но говорю вам, вы узнаете истину о самом высоком дереве и самой далекой тучке прежде, чем вам откроется истина обо мне. Вы разгадаете море, а я останусь загадкой; вы поймете звезды, но не меня. С начала времен меня травили, как волка, правители и мудрецы, поэты и законники, все церкви, все философы. Но никто не поймал меня, и небеса упадут прежде, чем паду я. Да, погонялись они за мной… Погоняетесь и вы.
Никто еще не шелохнулся, когда чудовищный человек перемахнул через перила, словно орангутан. Но раньше, чем спрыгнуть вниз, он подтянулся, как на турнике, и, опершись огромным подбородком о край балкона, торжественно промолвил:
– Одно я вам скажу. Я – человек в темной комнате, который сделал вас сыщиками.
С этими словами он рухнул вниз и подпрыгнул, как гигантский мяч, и побежал мягкими прыжками к углу, где кликнул кеб, а потом в него вскочил. Шестеро сыщиков стояли в оцепенении; но когда загадочный Председатель исчез во тьме кеба, здравомыслие вернулось к Сайму. Он соскочил с балкона, едва не сломав себе ногу, и тоже кликнул кеб.
Они с Буллем вскочили в него, профессор с инспектором – в другой, Секретарь и бывший Гоголь – в третий, как раз вовремя, чтобы помчаться за мчащимся Председателем. Воскресенье направился на северо-запад, и возница, гонимый его нечеловеческой волей, гнал лошадь во всю прыть. Не расположенный к учтивости Сайм вскочил и заорал: "Держите вора!" – и за кебом побежала толпа. Полисмены всполошились. Возница Воскресенья перепугался, уменьшил прыть и заглянул в свой экипаж, чтобы урезонить пассажира, причем его длинный бич свесился вниз. Председатель дернулся вперед и резко вырвал бич. Затем он поднялся на ноги и принялся погонять лошадь, ревя так истошно, что она вихрем понеслась вперед. Улица за улицей, площадь за площадью летели мимо неистового экипажа, который возница тщетно пытался остановить. Три кеба мчались сзади, как гончие, если можно сравнить собаку с каретой. Магазины и улицы звенящими стрелами пролетали мимо них.
Когда кеб несся как угорелый, Воскресенье обернулся и скорчил страшную рожу. Белые его волосы свистели на ветру, но он был похож на гигантского уличного мальчишку. Вдруг он поднял правую руку, швырнул что-то в Сайма, пригнулся, а Сайм, инстинктивно прикрыв рукой глаза, поймал шарик, скатанный из двух бумажек. Одна была адресована ему, другая – Буллю, за чьей фамилией следовала вереница загадочных букв, занимавших гораздо больше места, чем сам текст, который состоял лишь из таких слов:
"Как же теперь насчет Мартина Таппера?"
– Чего он хочет, старый маньяк? – спросил доктор, глядя на записку. – А у вас что, Сайм?
Записка Сайма была длиннее и гласила следующее:
"Никто не огорчится больше меня, если вмешается епископ. Надеюсь, что до этого не дойдет. Однако спрошу в последний раз, где ваши калоши? Дело скверно, особенно после того, что сказал дядя".
Тем временем возница Председателя немного справился с лошадью, и, сворачивая на Эджвер-роуд, преследователи были ближе к беглецу. И тут случилось то, что они приписали воле рока: толпа и экипажи раздались направо и налево, издали донесся рев пожарной машины, и через несколько секунд она медной молнией промелькнула мимо. Однако Воскресенье успел выскочить из кеба, ухватиться за нее и даже на нее взобраться. Сыщики видели, как, объясняя что-то пожарным, он исчезает в шумной дали.
– Вперед! – крикнул Сайм. – Теперь он не сбежит. Пожарную машину не упустишь.
Трое возниц очнулись от испуга и снова погнали лошадей. Расстояние уменьшалось. Заметив это, Председатель перешел к заднему краю машины. Вставши лицом к ним, он раскланивался, посылал воздушные поцелуи и наконец бросил прямо на грудь инспектору аккуратно сложенную записку. Нетерпеливо развернув ее, адресат прочитал:
"Бегите немедленно. Раскрылась тайна ваших подтяжек. Преданный друг".
Пожарная машина неслась прямо на север в какие-то неведомые края. Когда она поравнялась с решеткой, осененной деревьями, шестеро сыщиков с удивлением, но и с облегчением увидели, что Председатель спрыгнул на землю. Однако, прежде чем три кеба подоспели к нему, он вскарабкался на ограду, словно огромный серый кот, и скрылся в темной листве.
Сайм остановил кебмена, выскочил и бросился к решетке. Он уже перебросил через нее ногу, и соратники его лезли наверх, когда он обратил к ним лицо, бледное в тени деревьев.
– Что тут такое? – спросил он. – Неужели он здесь живет? Кажется, я слышал, что у него есть дом на северных окраинах Лондона.
– Если живет, тем лучше для нас, – сказал Секретарь, ища подходящую дыру в узоре ограды. – Застанем его дома.
– Нет, не в том дело, – сказал Сайм, мучительно хмурясь. – Я слышу жуткие звуки. Там кто-то хохочет, чихает, сморкается…
– Собаки, я думаю, – сказал Секретарь.
– Вы уж скажите – тараканы! – крикнул Сайм. – Улитки! Цветы!
Из чащи деревьев донесся протяжный рев – глухой, леденящий рев, похожий на рыдание.
– У него не может быть обыкновенных собак, – проговорил Гоголь и вздрогнул.
Сайм уже соскочил в парк и стоял, терпеливо прислушиваясь.
– Ну, слышите? – сказал он. – Собака это? Могут быть такие собаки?