Кристо уныло плелся в магазин и ждал Луиджи. Если, по его мнению, наступал благоприятный момент для разговора, он начинал:
– Марсель считает, что кибернетическая рука – идея замечательная, а получится все равно ерунда. Из-за реле…
– Вот как?
Луиджи, казалось, не желал вступать в спор, но под конец сдавался.
– Слушай-ка… Вопрос сводится к следующему: что заставляет двигаться настоящую руку? Механическая энергия, заключенная в мускулах. А откуда берется эта механическая энергия? Из энергии химической, даваемой кровообращением, и в мускулах эта химическая энергия превращается в энергию механическую. А откуда берется химическая энергия? Из пищи, поглощаемой человеком. Чудесно. В искусственной руке нет ни мускулов, ни кровообращения. Словом, ничего нет. Поэтому нужно, чтобы механическая энергия, благодаря которой движется искусственная рука, получала бы эту энергию каким-либо иным путем. Мускулы заменяют моторчиком или несколькими моторчиками. Пищу заменяют гальваническим элементом. А теперь, если тебе угодно, назовем реле усилителями. Так оно проще. Вот здесь-то и заключается первая ошибка Марселя: он утверждает, что усилитель громоздок, тяжел и дорого стоит. Не спорю, он действительно стоит дорого, по крайней мере сейчас, в самом начале опытов, но вовсе он не громоздкий и не тяжелый. Можно сделать его величиной в кубический миллиметр. Слышишь, в один кубический миллиметр!… Итак, нерв, передатчик мозгового импульса, будет подключен к усилителю, и импульс, выходя из него, сможет включать или выключать маленький моторчик. Для того чтобы искусственная рука двигалась, как настоящая, нужно добавить усилители, а отсутствующие мускулы заменить моторчиком. Потребуется, очевидно, на каждое движение по моторчику. В этом случае искусственная рука будет повиноваться мозгу, как настоящая.
– И без двигателя?
– Как без двигателя? Раз потребуется механическая энергия, надо, чтобы она откуда-нибудь бралась. В один прекрасный день, вероятно, можно будет снабдить искусственную руку атомным микромотором, тогда отпадет надобность в его питании.
– Мне хочется, чтобы ты сделал протез без двигателя. Из какого-нибудь чувствительного материала, чтобы он сам сжимался и разжимался от любой мысли.
– Ну, это уже из области фантазии. Мы еще не научились читать мысли, отличать одну мысль от другой с помощью энцефалограммы, а тебе уж подавай импульсы, чтобы совершать то-то или то-то действие? Брось!
– Ладно, – говорил Марсель, которому Кристо передал слова Луиджи, – мне результаты его опытов не известны. А на свои опыты у меня денег не хватает. Впрочем, мне это и ни к чему. Я свои штуки обдумываю в голове, когда еду в метро или в автобусе: живу-то я далеко.
– А как ты тогда узнаешь, будет оно двигаться или нет?
– Когда я представлю себе все полностью, я делаю. И расчеты всегда оказываются правильными.
– Да-а, но ведь пожарный – это не кибернетический протез…
Даже невозмутимый Марсель досадливо поморщился при этих словах.
– В прошлом году я запатентовал машину для домашнего хозяйства, которая состоит из сорока деталей.
– Смотрите, какой мошенник, ведь скрыл от меня, – улыбнулся Луиджи, когда Кристо передал ему историю с патентом Марселя. – Я за него очень рад. Когда у человека есть мозг, он всегда сумеет им воспользоваться. Марсель построил свою машину, как глухой Бетховен писал свои симфонии, то есть на чистом воображении. Даже не имея возможности проверить, соответствует ли это его замыслу. Но если Марсель думает, что у меня есть средства на проведение опытов… Да ведь я душу дьяволу продал, а доходов особых не получил! Я, конечно, шучу…
На сердце Кристо было неспокойно. Два таких великих человека, как Луиджи и Марсель, несогласны между собой. А пока что у Андре нет руки. Кристо думал только об Андре, только о руке Андре, он не желал мириться с мыслью, что это непоправимо, что это окончательно. Ему хотелось верить Луиджи, но в ушах звучал приговор Марселя. "Ерунда, – говорил Марсель, – ерунда!" А у Андре руки все нет…
Натали работалось плохо… Часто она сидела с отсутствующим лицом, словно потерянная, опершись на рисовальную доску… Потом снова бралась за работу, будто хотела сказать: "Я просто немножко устала, имею же я право уставать, как и все люди…" Гости скорее раздражало ее, чем развлекали. Однако при виде явившегося к ним Фи-Фи Натали удовлетворенно улыбнулась: он где-то пропадал с самой весны. Фи-Фи неподвижно сидел в кресле и тоже улыбался Натали, морща верхнюю губу, еще более желто-восковой, чем обычно, но заметно округлившийся за время их разлуки.
– Как здесь тихо… Прямо как в могиле…
Где-то за темным садом пробили часы.
– Сегодня северный ветер. Сейчас действительно спокойно, в это время сюда никто не заходит.
– Спокойно, – повторил Фи-Фи. – А помните, как давно, давным-давно, целая вечность с тех пор прошла – кстати, вы по-прежнему вызываете своим чиханьем бурю на море? – помните, давно-давно вы меня спросили: почему именно Фи-Фи? Сидели с вами здесь, как сегодня. Но тогда был день и стояла ужасная жара. Я вам объяснил: Ф. Ф. И. – Фи-Фи! Тогда я был еще живым человеком. А теперь Фи-Фи мне как нельзя лучше подходит: вот и все, что осталось от человека. Чуточку волос да ногти… Именно то, что требуется для Линды.
– Значит, пророческое имя…
Оба замолчали, каждый ушел в свои мысли. В их молчании было что-то гнетущее. Фи-Фи, который поначалу сидел в кресле очень прямо, вдруг обмяк, привалился к спинке, уронил руки.
– Натали, – его глухой голос бился о завесу тишины, – я сижу по уши в дерьме…
– Переночуйте у нас, хорошо?
Фи-Фи ответил не сразу… Молчание становилось все более тяжелым. Благодаря своеобразному явлению осмоса Натали почувствовала, как по всему ее телу расходятся волны тоски, слабеют руки, ноги…
– Переночевать… Вы всегда знаете, Натали, что человеку нужно. Иметь ночлег, когда тебя травят. Спасибо, Натали. Я уже совсем было собрался ночевать под мостом. Мост не несет ответственности за людей, что находят приют под его сводами.
Натали отложила перо и провела гребешком по волосам.
– Я столь же мало ответственна, как мост, – проговорила она. – Люди уходят, люди приходят. Можете переночевать в кресле, если постель вас почему-либо пугает.
– Меня все пугает… Раньше я убивал, не неся за то ответственности, со специального разрешения. Убивал врагов… Но на Елисейских полях войны, по-моему, вроде бы нет. Убивать надо тайком… если не хочешь расплачиваться. А кто этого хочет?
– Бедняга вы, – прошептала Натали. – Ах, беда, беда…
– Беда, беда, – повторил за нею Фи-Фи.
Именно это слово подходило к нему больше всех прочих слов. Бедняга… не пренебрежительное, а жестокое слово. Беда, беда… в данном случае он не делал различия… ему всегда было дано право убивать. А вот когда с тебя потом спрашивают за убийство, тут уж игра не стоит свеч. Тут уж невольно задумаешься… До чего мерзко! О таких вещах не говорят, коль скоро они сделаны… И один бог знает, сколько еще их будут жевать и пережевывать. До мелочей. С малейшими подробностями… И все ложь. Во всех газетах. С него потребуют объяснений… Он ничего не скажет, потому что ему противно. Он попросит одного – чтобы его оставили в покое. Чтобы отрубили ему голову без всех этих историй. Раз уж им дано такое право.
– Не только право, но и долг…
И тут Натали сделала нечто ни с чем не сообразное, она поднялась со стула в присутствии постороннего человека… Сначала оперлась обеими руками о край стола. Встав со стула, она еще колыхалась с секунду на месте, потом, отодвинув кресло, подошла к шкафу.
– Такие люди, как вы, – проговорила она, склонившись над диваном, расстилая простыни, натягивая на подушку наволочку, поправляя одеяло, – такие люди, как вы, больше не нужны. Их можно или уничтожить, или ждать, когда они умрут естественной смертью. Уже изобрели ДДТ, но что изобрести, чтобы избавиться от таких людей, как вы? Перевоспитывать я вас не берусь, вы слишком стары… – Натали энергично кулаком засовывала подушку в наволочку. Она говорила, говорила, словно желая оглушить самое себя. – Все ваши инстинкты извращены… У вас рефлексы не человека, а зверя. А человек, похожий на зверя, не может быть счастливым… Нельзя насиловать природу. Она тоже не поддается, она как машина. Если ее насиловать, она сразу сломается. Все части машины подогнаны, это же не подушка. Вы просто машина, нельзя жить, не имея души… Автомат похож на человека, но он не человек… Вы тоже похожи на человека, но вы не человек.
Она все говорила, говорила и колыхалась, как волна под легким бризом. Заполнила собой всю комнату, мерно покачивалась, словно бы и не замечая это живое существо, выброшенное на песчаную отмель, и голос ее временами крепчал, рокотал, в нем слышались всплески моря. Она не выбирала слов, и обломку кораблекрушения становилось легче, когда он слушал, что он всего лишь обломок кораблекрушения, что он никуда не годен. Даже хуже чем не годен. Если хоть от чего-то ему могло стать легче… Легче, когда твое горе разделяют. Натали не строила на его счет никаких иллюзий, и это было величайшим благом, она приютила его у себя, зная, что произошло. Приютила столь же естественно, как приходят на помощь автомобилисту, потерпевшему в пути аварию. Даже если авария эта произошла из-за его же преступной неосторожности и по его вине убиты, искалечены люди. Потом можно будет выяснить меру его виновности, а сейчас надо убрать трупы, отвезти раненых в больницу, предупредить жандармов…
Трупы… жандармы… преступление…
– Прямо уголовный роман, – вздохнул Фи-Фи.
Натали села и зажала между колен старенькую кофейную мельницу.
– Я сварю тебе кофе, раз ты от кофе засыпаешь. А спать ты должен, не выношу людей, которые терзаются, так уж будь добр, спи… Люди, лишенные совести, не смыкают глаз из страха перед полицией. Мне здесь лунатики ни к чему.
Натали включила электрический чайник и снова уселась в кресло.
– Когда вода закипит, зальешь ею кофе в ситечке, а кофейник поставишь на край печурки…
Фи-Фи незаметно потянулся, подавил зевок. Натали взялась за рисование. Пробили часы за садом. "Успокоилось море", – замурлыкала Натали, склонившись над рисовальной доской… Вода еще не успела закипеть, а Фи-Фи уже заснул прямо в кресле. Заснул, как принято говорить, свинцовым сном. Натали пришлось самой залить кипяток в кофейник, после чего она выпила несколько чашек. Она-то от кофе не засыпала. В час ночи Луиджи застал ее еще за рисовальной доской. Фи-Фи одетый спал на диване…
– А этот что здесь делает?
– Он кого-то убил. Возможно, Линду… Или кого-нибудь из ее поклонников.
Луиджи молча воздел к небу руки. А так как Натали не произнесла ни слова, он бурно зашептал:
– Убийство – это не коклюш… Я всегда знал, что этот тип подведет нас под монастырь. Почему он остался здесь на ночь?
– Я его оставила.
Луиджи замолчал и с минуту глядел на работавшую Натали.
– Ну, хватит, – наконец проговорил он, – сегодня ты достаточно потрудилась. Ты же сказала, дойдешь только до № 8, и дошла… Вставай, пойдем…
Натали отложила кисточку и улыбнулась Луиджи юной, нежной улыбкой. Он помог ей подняться, распахнул дверь. В комнате остался только Фи-Фи, кусок свинца на свежих чистых простынях. Он их запачкает, сомнет. Чужеродное тело в этой славной, приятно натопленной комнате, где в воздухе стоял аромат кофе и от стола, усеянного крошками резинки, шел запах свежих чернил, запах раздумья, которое водит рукой человека, подсказывает ему решения, находки, творит.
XIX. Разведка
Если бы даже Натали не была целиком поглощена Фи-Фи, все равно она не услышала бы, что происходило в подвальном помещении. Хотя Кристо строго-настрого запретили закрывать двери, ведущие из подвала в квартиру, он поднялся среди ночи – было около трех часов – и закрыл все двери. Как только он зажег свет, автоматы сразу выступили из тьмы во всем своем ночном театральном великолепии. Кристо в мятой пижаме выглядел куда более буднично, чем они. А они, автоматы, были на редкость пригожие, с торжественной улыбкой на губах и, казалось, ждали, как оркестранты, лишь взмаха дирижерской палочки… А там подымется занавес…
– Раз вы сами хотите, пожалуйста!…
Переходя от автомата к автомату, Кристо завел их все подряд. Потом включил те, что приводились в движение электричеством.
– Алле, гоп!…
Весь подвал наполнился движением, негромким скрежетом, пискливой музыкой. Кристо огляделся: они были такие же обманщики, как всегда, – неподвижные, хотя и двигались, все одинаковые, все притворялы. Кристо уселся в качалку и произнес небольшую речь:
– Я вас презираю. Все вы мои рабы – и больше ничего! На вашем месте мне было бы стыдно торчать вот так и подчиняться чужой прихоти. Ну, попробуй, повернись хоть раз в другую сторону, болван!
Особенно Кристо злился на расшитого блестками клоуна-акробата, ростом почти с него самого. Клоун не собирался вертеться в другую сторону, он, как обычно, приподнявшись на своих негнущихся руках, перекувыркивался через перекладину. Потом начинал все снова, глядя прямо перед собой, с самодовольной улыбкой на бело-розовой физиономии, а его черные брови походили на две перевернутые скобки.
– Эх ты! Ничего-то от тебя не добьешься…
Кристо даже мутило от отвращения; столь же страстно он ненавидел маленькую славную оловянную крестьяночку, которая держала под правой рукой собачку, а под левой – кошку. Она стояла у циферблата стенных часов и, когда секундная стрелка передвигалась на следующее деление, собака и кошка одновременно высовывали красный язык. С чувством некоторого снисхождения Кристо относился к птичке в клетке, которая прыгала на жердочке, вертела головой и очень мило щебетала. А также и к "Кокетке", большой кукле в платье из серой тафты с кружевцами у запястий и шеи, с упавшим из прически на плечо локоном… В одной руке она держала пудреницу, другой вынимала из пудреницы пуховку, проводила ею по лицу, поворачивая головку справа налево, хлопая длинными черными ресницами. Откровенно говоря, "Кокетка" вообще очень нравилась Кристо, более того, была его тайным идеалом женской красоты. Она пудрилась и пудрилась… Иллюзионист во фраке, подымавший на воздух лежащую женщину, стоял рядом с турком. Манипуляции его были столь сложны, столько времени требовалось ему, чтобы произвести серию взаимосвязанных жестов, что Кристо всегда надеялся, что, может, он хоть раз повторит их в иной последовательности, хоть что-нибудь да изменит… Но ничто не менялось. Кристо мечтательно покачивался в качалке. Пускай нынче ночью они стараются его раздразнить, нынче ночью они нужны ему лишь как сообщники. В подвальном помещении трепетала жизнь, а вокруг, казалось, все было недвижно, все молчало. Стены были толстые, темнота какая-то особенно густая.
Кристо поднялся с качалки и встал против турка. С того самого дня, когда Луиджи демонстрировал автомат доктору Вакье, турок так и стоял поодаль от стены, тюрбан косо сидел на откинутой назад голове, и, потому что голова была откинута, особенно хорошо был виден белок единственного уцелевшего глаза, темный провал другого и ноздри облупившегося продавленного носа… Черные усы уходили под подбородок… Пропыленные складки бурнуса, накинутого на плечи, падали до земли… Руки, казалось, хотели заключить в объятия весь мир. Кристо шагнул к турку и открыл дверцу, ведущую в меньшее отделение ящика, позади ложного механизма. Он решил сам во всем удостовериться, залезть в ящик и посмотреть, мог ли там спрятаться человек и каким образом… При одной мысли, что сейчас он проникнет в самую сердцевину тайны, проделает все те движения, благодаря которым был хитроумно осуществлен этот величайший из всех подлогов Старого и Нового Света, Кристо приходил в несказанное волнение. Он уже вообразил себя Вронским, обе ноги у него будто тоже ампутированы, и он сел на пол спиной к открытой дверце. Потом, упершись руками в подставку, которая находилась на высоте двадцати сантиметров над полом, он приподнялся и скользнул внутрь: сначала задом, а потом, подтянув коленки к подбородку, повернулся и попал в меньшее отделение ящика. По левую его руку осталась открытая дверца, а по правую находился механизм, скрывающий от зрителя сидящего внутри человека. Кристо попытался вытянуть ноги, и это ему удалось без помех. Но если бы двустворчатая дверь оставалась открытой, публика могла увидеть ноги… Правда, у Вронского ног не было, ну, а все последующие игроки?! Хотя внизу находился ящичек для шахматных фигур, попробуй просунь туда ноги… Кристо размышлял, стараясь не шевелиться, чтобы не поцарапаться о поломанные металлические части. Лицо у него было все в пыли, в паутине… Должно быть, вывалял всю пижаму! Ладно, терять больше нечего, дело сделано, чуть грязнее пли чище – какая разница… Когда по его голой ноге пробежал паук – штанина пижамы задралась до половины икры, – он резко дернулся и ударился головой о перегородку. Потом, передвигаясь на ягодицах, Кристо проник в большое отделение: именно отсюда ему надо было протиснуться в тело турка. Плечом, головой, рукой он старался обнаружить лаз и ничего не обнаружил.