Вот и скудоумный спартак не понял тяжкого чувства, толкнувшего сюзерена на нелепость. Что у нас на сердце? Хуй, только лишь хуй. За каждым движением следит хитрый слуга - черноглазый дикарь, вскормленный бедуинами. Он не понимает, почему хозяин не истребил еще кичливого аристократа. Воткнуть ему кинжал в сердце, - вязко думает он по-арабски, - и дело с концом. Вырезать печень, бросить мозг в русское корыто. Но спартак медлит. Он думает о пленнике, и беспокойство окутывает его колченогие мысли. Рем, говорит он небесам, рем, остры ли лезвия? Да, - торопится павел сергеевич, - мы ничего не говорим о возрасте этих персонажей: спартак должен быть много старше влюбленного предателя. По сути дела, избалованный глупец - всего лишь ребенок, хотя едва ли юность может служить оправданием его недуга. Мы полагаем даже, что это - первое чувство такого рода, очнувшееся в его сытом сердце. Прежде, во дворце, он сонно разглядывал крепких плебеев-охранников, но они не пробуждали в нем и робкой тени страсти, проснувшейся ныне. Страсти, не оставившей и следа от добродетелей, привитых недалекими наставниками в унылые часы занятий. Страсти, выметающей хлам из промозглых переулков и втыкающей колкие стружки в доверчивую грудь. Нам ничего не известно о тусклых минутах, которые он проводил в одиночестве или в окружении напудренных пажей, теребящих хозяйские локоны бронзовыми гребешками, предлагающих сыграть в канасту, выпить гельвеловой кислоты, вставить платиновые штыри в челюсть. Всё, что происходит в смехотворном дворце, так скучно, что желание схватить шпалер и застрелиться иссушило бессмысленное горло. Лениво размышляешь, избрать мишенью грудь или висок, и так проходит день. В сумерках всё проще - разрушать, пьянеть, кусаться. Изрытая улитками клумба, настурции, барбарис. Как не хочется мне вставать, - повторяет сережа, потирая барабан строгого господина. Но позволят ли мне проводить часы в скорбном молчании? Почему все гибнут, а я еще жив? На что променять мое спокойствие? На рак десен, на инфаркт? Даже деньги не приносят облегчения. Сколько крепких мальчиков можно купить на мои дублоны? Сколько выкрасить площадок? Сколько симфоний переплести? Он предложил расставить подопечных в ряд, вздрочив их свежие хуи. Лениво передвигаться от одного к другому, заглядывая в бесстыжие глаза. Стоит мне прикоснуться к вам, и вы превратитесь в дешевые статуи. Они падают, это так. Дабы вылепить гребца диктатор нанял неудачливого спортсмена, и тот раздраженно выстаивал три часа в день перед рассеянным мастером. Моей рукой водит дьявол, ты не находишь? - спросил как-то скульптор натурщика и даже повертел для убедительности вялой ладонью перед плебейским носом. Тому было запрещено отвечать, запрещено шевелиться и даже вилять глазами. Он поневоле обратился в стеклянный пень, а пни, как известно, безмолвны. Agios o Atazoth! Рассаживаясь, двигая стульями по рассохшемуся паркету, они говорили о тайне мироздания. Мы, обращенные к сперме, как к молодому вину. Роберт, илья, павел сергеевич, сережа, маленький женя и кто-то еще, невидимый. Возможно, даже чернокожий или мулат. Или это штора отбрасывала косвенную тень. Нет, верно, он стоял в заброшенном гимнастическом зале возле ржавой колонны, увитой высохшим плющом. Его тело нельзя было назвать совершенным, слишком много превратностей изведало оно, но это было одно из самых искренних тел, которые встречали мы в опасных закоулках. Так, по крайней мере, казалось в тот гладкий момент. Что важнее: эти сиюминутные мышцы или грядущий рак десен, обращающий каждую секунду в непотребный звериный визг? Алхимия прожилок! С каждым из нас могло случиться такое: тайно они повстречались на мосту. Сережа, потеряв всякую осторожность, рухнул к ногам студента, не в силах сдержать ликование. "Война, война! Они захватят нас! Мы уедем в лондон, в рейкъявик, все подмостки мира будут нашими, иностранные парни будут украшать золотом наш пальцы и уши! Русские свиньи, жравшие нашу жизнь из грязного корыта, будут раздавлены, выжаты, исполосованы! На лобном месте вырастет гора отрубленных голов. А их капища, что сделаем мы с ними?.. А их котлетные и пирожковые, их рюмочные и сосисочные…" Этот монолог, считал режиссер, обязан звучать на мосту. Река, влекущая зеленые льдинки. Тонкое пальто, измазанное поспешной грязью. Фонари, по нерасторопности не выключенные на рассвете. Минимум прохожих. Даже полное их отсутствие. Или же наоборот: они сплотились полукругом, но поодаль, опасаясь подойти к бесноватым предателям. Казалось: должен прилететь микроскопический вертолет и ненадолго приземлиться на этот мост, похитив любовников, выпавших из цепкой жизни. "А, - кричал сережа, - всё сгорит, как связка щепок". Как позволила такое госбезопасность, грустно удерживающая струны? Но тут уже досрочно началась ночь, поскольку в небе появилась луна. Все прохожие видели эту луну, послужившую изобразительным ответом на призывы к расправе. Пришла, чтобы подмигнуть и одобрить. Рем, рем! Мы хорошо знаем этот сюжет: два молодых человека, замкнувшиеся в чулане страсти, начинают превратно истолковывать реальность. Отравленная пуля занимает в их жизни место, которое по праву принадлежит мыслям о карьере, гастрономии или религии. Но для них время сжимается в той точке, которая отделяет молодость с ее развратными формами от инфаркта в ледяном ручье. Отрадно думать, что подобная участь настигла уже спартака и влюбленного господина, принца и нищего и даже всеведущего негра, отвоевавшего право показывать туристам центр мироздания. Что говорит об этом кодекс гибели? Почти ничего, он отвечает словами шопена. Но разве рак десен в своем визге не столь же лаконичен?
Суконный господин вышел из блестящего подъезда, и его немедленно подхватил туман. Хитрая птица, - полагал он, - уже поджидает где-либо, злокозненно цокая крыльями. Да, русские свиньи, рано или поздно вы насладитесь моей кровью. Каждый мой волос, оставшийся на гребешке - это дань вам, хитроумные вольски и эквы. Вы непременно спляшете свой неуклюжий зикр на руинах моей гордыни. Каждый из вас проглотит пригоршню моего праха. Вы, ничего не знающие о принце и нищем, о том, как пристально я требовал от мескалина появления этих бесконечных двойников. Вы, косноязычные и косорукие. Вам уготовано торжество. Маринованные грибы! Соус! Пули! Птица уже наполовину высунулась (предположим, из-за водосточной трубы). Неуклюжий скрип извещал о ее простых намерениях: ворваться в астматический рот, покорежить клювом горло. Такой сон, как мы знаем, напомнил леонардо о тяготах ненадежной любви натурщиков. Мы окружили себя учениками, но какой урок преподать им? Курс прикладного богоборчества. Вечером, пьяные, всей ватагой, подбадривая друг друга куплетами, они потянулись крошить химер, ненадежно вцепившихся в стены собора. Эти тела, уже обезображенные фальшивой мужественностью. У кого усы, у кого бородка. Почти все, удостоившиеся ласки мастера, мгновенно забыли об этом. Кроме одного, но он, разумеется, утонул в пруду. Судорога хитроумно вцепилась в безупречную ногу. Вода была холодна, как перекладина зимних качелей. Павел сергеевич услышал его вопль, но истолковал превратно. Казалось, это горланит испуганная сойка. И в этом, как и во всем прочем, не было ни малейшей надежды. Здесь уже появляется тропинка, ведущая ко второй башне. Umadea! Пришла пора рассказать историю штурмовика. Назовем его коротким именем fr. t'. Мы склонны считать, что fr. t' бесцеремонно пережил гонения. В тридцать восьмом мы обнаруживаем его за скромной конторкой письмоводителя в зальцбурге. Аншлюс породил множество лазеек. Странно, но дальнейшая карьера fr. t' связана с промыслом преуспевающих сыроварен, за почтенной вывеской которых скрывались дома порока. Однажды, это было уже в разгар барбароссы, один из тайных притонов посетил чувственный мемуарист, в его свидетельствах нет и намека на негодование. Сережа, говорит роберт, ты помнишь этот год, 23 a.s.? Помнишь, как выглядел малолетка, которого мы сравнивали с волшебной собачкой? Был ли в его взгляде достойный магнетизм? Можно ли назвать его улыбку бесстыжей? Вел ли он себя тревожней, чем того требовала эпоха? Как произошла его трансформация в птицу с разящим клювом? Кто погибнет первым, он или я? В кодексе, - настаивает павел сергеевич, - есть намек. Пора разобраться, в чем дело. Ваза, желающая быть разбитой, улыбалась. Мы вышли из посольства холодными обладателями виз. Теперь уже ничто не мешало поездке в известный город, который мы предпочитаем не называть амстердамом. Тут-то, - поведал негр, - и сокрыт главный аттракцион. Мы могли побожиться, что на колонну мочились. Или это были отголоски вчерашней грозы? Милая сырость, вот тебе мое тело, не самое лучшее из возможных. Скверное тесто, что делать. Кто не способен жертвовать мелочами - отдать орех прохожему, умертвить плоть, купить билет третьего класса? Из фонаря вытекло масло. Fr. t' знал свое робкое место, он плел мелкую сетку финансовых интриг. За глаза его звали толстосумом. Он тщательно готовился к старости. Найти на вокзале мальчишку, свести его с ума мелкими подарками. Всё непременно должно быть из золота: запонки, зажигалка, булавка для галстука, часы и, возможно, пояс с увесистой пряжкой. Честный, неумный парень, оскорбленный краснолицым отчимом. Скряга всё пропивал, заставлял покорного пасынка варить зловонную брагу. Пиздил его до самого лукоморья. Наконец несчастная канарейка вырвалась из ведущей прямо в пандемониум шахты. Мы заметили его, спящего на мешке с опилками. Мы постригли ему ногти, вытерли лесным полотенцем легкие лодыжки. Мы предпочли кормить его строгостью генделя и брамса, хотя у нас хранились записи крестьянских распевов, милых незначительному сердцу. План сверкал деталями: преобразить его, запутать вилочками и салфетками, поющими проводами и прозрачным сервизом. Привыкшие к каменному седлу мускулы почтительно вздрогнули, соприкоснувшись с кожей ламбаргини. Мы сделали вид, что стены его избушки украшали не открытки, купленные в замусоленной лавке, а наскальные рисунки гойи. Солнце воссияло с той стороны неба, где его прежде быть не могло. Quasb! Конечно, это всего лишь кружево, сотканное поспешно, петляющее по тропинкам намеков. Но от этого значимость процедур только возрастала. Наконец, ребенок доверил свой крепкий хуй нашим немилосердным пальцам. И это был тот самый день, когда обрушился мир.
Заслуживает ли утраты несметных минут семинар, посвященный кодексу гибели? - интересуется роберт. Кто бы мог подумать, что мы, напрочь лишенные языка, заговорим на этом демоническом наречии? Othil lasdi babage ундзова__йтер. Кто предполагал, что из нашего презренного увлечения беглыми рабами вырастет увитая плющом колонна, уткнувшаяся во вселенские своды пытливым жалом? Кто мог предсказать, что упадут статуи? Кто знал, что академик, хлеставший преданного ученика хвостатой плетью у ночного озера, заинтересуется судьбой fr. t', неприметного штурмовика, чудом избежавшего заклания и сколотившего капитал на криминальных оборотах? В сорок четвертом, - петлистым почерком отмечал академик в ветхой тетради, - наш герой встречает давнишнего друга, которого сопровождает исключительно удачный мальчик. Мы готовы вообразить легкую татуировку на его левом плече: змей, оплетающий стелу откровения. Обученная говорить языком символов, эта картинка, тем не менее, не значила почти ничего. На память о встречах с братом, - уклончиво отвечал юноша, привыкший к скромным знакам вожделения. Пара обитала в неприметном пансионе, опустевшем в этот лишенный всякой привлекательности сезон. Единственным их собеседником был неизвестный старик, изредка поощрявший юношу слезливым взглядом. Fr. t' немедленно решил испортить всё, расстроить благополучный союз. Его товарищ некогда был знатоком нового лебедя, и сейчас еще мог к месту упомянуть сикараксу. Какие-то деньги у него несомненно водились, но, в сравнении с fr. t', удачливым спекулянтом, он выглядел почти что нищим. О, вадик, вадик, думает академик, прохладно перебирая страницы - как бы понравилась тебе эта злая история! Случай представился, когда fr. t' разведал, что у юноши туберкулез. Однажды, отправившись за какой-то надобностью в ванну, он заметил полосы крови на раковине, и мало-помалу тайна обрела разгадку. Теперь нужно было только проявить неслыханное благородство и предложить консультацию знаменитости, поездку в ошеломительный санаторий. Волшебная гора, предполагал штурмовик. Вскоре юноша был запутан темной сетью обязательств. Не так ли и спартак, смущенный подношениями, посулами и услугами, оказался во власти капризного патриция, решившего во что бы то ни стало заполучить хуястого раба? Не так ли нищий, исполосованный тесьмой неслыханного платья, утратил мускулистую походку и стал передвигаться кроткими шажками, словно шашка по картавой доске?