Пока Адам разглагольствовал, я порылась в буфете и нашла бутылку "Вина Мара Риоджа" (калифорнийское вино), которую я и откупорила. Сколд тараторил о письме, которое Генри Джеймс написал брату Уильяму из Женевы 29 октября 1888 года. В своём послании Джеймс написал, что он вдруг осознал необходимость покинуть Лондон, а если быть точным, Уайтчепел. Зверства Джека Потрошителя называли убийствами в Уайтчепеле, и Сколд спрашивал, почему писателю, жившему в Челси, надо было ехать за границу, чтобы не видеть района, находившегося за десять миль от его дома.
Адам был доволен тем, что уже знал ответ на все свои вопросы. Джеймс был Джеком Потрошителем. Как можно ожидать этого от человека, настолько неисправимо буржуазного, как Сколд, его исследование никак нельзя было назвать глубоким. Вскоре стало ясно, что он полностью полагался на трёхтомник "Письма Генри Джеймса", изданный Леоном Эделем. Он не попытался найти письма, не вошедшие в сборник Эделя. Правда, он подкрепил своё знание "Писем" книгой Эделя "Генри Джеймс: его жизнь" и несколькими краткими биографиями таких авторов, как Гарри Ти Мур, Эйч Монтгомери Хайд и Линделл Гордон.
Именно потому, что Адам использовал письма Джеймса в качестве доказательства, и все его аргументы основывались на чересчур буквальной интерпретации упоминания Уайтчепела, он собирался назвать этого писателя Потрошителем, совершившим четыре из традиционно приписываемых известному злодею убийств. Если мы примем за правду написанное Джеймсом, он не мог убить Мэри Келли в её квартире на Дорсет-Стрит 9 ноября 1888 года, поскольку его не было в Англии. Сколд напирал на то, что одиннадцать проституток были убиты в Ист-Энде между третьим апреля 1888 года и тринадцатым февраля 1891 года, и не все убийства совершил Потрошитель.
Я попыталась убедить Сколда в том, что его объяснение убийств было неудовлетворительным, но он прервал меня, отвергнув мои протесты прежде, чем я их высказала. Стефен Найт в книге Джек Потрошитель: Окончательная разгадка во всех пяти уайтчепельских убийствах обвинил художника Уолтера Сикета. Читать книгу Найта было интересно, но у него не получилось доказать свою гипотезу. А вот у Сколда даже отсутствовал мотив, помимо разве что сексуального безумия. Так что хотя признание известного писателя Потрошителем и могло бы вылиться в бестселлер, читающая публика потребовала бы такой гипотезы, которая бы объясняла все пять убийств.
Будь я Сколдом, я бы заявила, что Джеймс, зная, что полиция подозревает его в совершении преступлений Потрошителя, повёл бы их по ложному следу в своих письмах и других сообщениях о собственных передвижениях. Так он обманом заставил свою сестру Элис думать, что он отправился в Швейцарию на тайное свидание с этим "синим чулком" Констанцией Фенимор Вулсон. На самом деле, я бы даже предположила, что Джеймс действительно мог встретиться с Вулсон, но тайно вернулся в Лондон к 9 ноября 1888 года, и убил Мэри Джейн Келли. Таким образом, Джеймс совершил бы все пять убийств, что вполне удовлетворяло потребностям бестселлера.
Письмо Фрэнсису Буту от 18 января 1889 года, в котором Джеймс описывает свои последние путешествия, легче всего объявить туманным и противоречивым. Любопытно то, что, рассказывая в письме о своей поездке в Монте-Карло (а там он был всего за два месяца до этого), он заявляет, что пробыл на курорте две или три недели. Это достаточно большое расхождение, чтобы вызвать подозрения. Так же, Джеймс утверждает, что вернулся на родину в Рождество, но через три предложения он сам себе противоречит, говоря, что провёл декабрь в Париже, и это после того, как он заявил, что был в Англии всю последнюю неделю декабря.
Версия Стефена Найта была особенно привлекательна, потому что она подразумевала участие известного художника, и при этом имелся мотив - сокрытие скандала, связанного с королевской семьёй. Это лучше, чем просто предположение, что убийца был сумасшедшим маньяком. Объяснение Найта соблазняло читателей, а не убеждало их. И это хорошая стратегия в том случае, когда огромное количество версий и ложных улик означало, что личность убийцы никогда не будет установлена к удовлетворению всех тех, кто вложил в это дело свою душу. Было бы легко перенять некоторые детали из труда Найта и применить их к Джеймсу. Предположение о том, что Джеймс был посвящен в тайну какого-то аристократического скандала, вполне правдоподобно. Так же возможно, что Джеймс трахал проституток и имел неосторожность что-то разболтать одной из шлюх, а та впоследствии распространила это среди коллег. Чтобы сплетни не превратились в серьёзный скандал, Джеймс мог решиться на серийные убийства. Это могло пролить свет не только на уайтчепельские преступления, но и на зрелый Джеймсовский стиль - и то, и другое было спровоцировано необходимостью скрыть ужасные события 1888 года.
Несколько минут я была так погружена в собственные мысли, что не прислушивалась к Адаму, и вдруг его слова прозвучали как гром среди ясного неба. Сколд разглагольствовал о том, что описанное Де Квинси "Общество Ценителей Смерти" было художественным отображением реального литературного клуба, который был основан во время правления Георга III, и существовал по сей день. Члены общества не только обсуждали убийства, они их совершали. Джеймс Босвелл основал братство убийц проституток после того, как подцепил триппер от куртизанки по имени Луиза, как это описано в его "Лондонском Дневнике" от 1762-1763 годов.
Адам обратил моё внимание на встречи с проститутками, которые Босвелл описывал в статьях дневника от 26 ноября и 4 декабря 1762 года, а также от 12 января, 25 и 31 марта, 13 апреля, 10, 17, 19 и 31 мая, 4, 10 и 18 июня и 4 августа 1763 года. Лично меня доказательства Сколда не убедили в том, что биограф Сэмюэля Джонсона ловил кайф от убийства проституток. Адам настаивал на том, что записи об убийстве и расчленении проституток были иносказательны, равно как и откровения о дружбе с радикальным политиком Джоном Уилкисом - поскольку Босвелл знал, что за его дневником охотится британская разведка.
Похоже, Сколд имел доступ к какой-то секретной информации, поскольку он вдруг прокудахтал, что за убийства Йоркширского Потрошителя осудили невиновного человека, а настоящий убийца был известным литератором. Я начала опасаться, что Адам возглавлял литературный клуб, созданный для совершения дерзких сексуальных преступлений. Тот факт, что Сколд признавал истинной формой искусства только сексуальные преступления, совершённые на улице, не очень меня успокаивал. Голова моя склонилась на грудь, я погрузилась в пьяную дремоту, но что-то заставило меня вскочить. Тихий жалобный собачий вой где-то неподалёку от моей квартиры.
Вой становился всё громче, и я выглянула в окно. Там летели облака пыли, которые под издаваемые собаками звуки принимали новые очертания и танцевали в лунном свете. Я почувствовала, как яростно пытаюсь проснуться и ответить на зов моих инстинктов. Больше того, эта попытка шла из самой глубины души, и мои полузабытые чувства прилагали все усилия, чтобы ответить на зов. Я поддавалась самогипнозу! Всё быстрее танцевали облака пыли. Лучи лунного света изгибались, уходя мимо меня в сумрак. Всё больше и больше их собиралось, пока, наконец, они не стали принимать смутные очертания призраков.
И тогда я встала, полностью проснувшись и полностью контролируя свои подвергнутые самогипнозу чувства. Я задушила крик у себя в горле. Я была не одна и должна была проявить сдержанность. Комната была такой же. Она ничуть не изменилась с тех пор, как я в неё зашла. На полу, в бриллиантовом свете луны, я видела собственные следы, оставленные на толстом слое пыли. Глубоко посаженные горящие глаза Сколда как будто запали в раздутую кожу, настолько обрюзгшими были веки и мешки под глазами. Казалось, что это мерзкое создание упилось кровью невинных женщин.
Он лежал разомлевший от обжорства. В стельку пьяный. Я содрогнулась, когда наклонилась, чтобы прикоснуться к нему, и всеми фибрами души ощутила отвращение, но мне надо было его обыскать, другого выхода не было. Этой ночью моё собственное тело могло стать обедом, как тела бедных жертв Джеймса Босвелла и Джека Потрошителя. Я прощупала всю тушу Адама, но так и не нашла бумажник. Потом я остановилась и посмотрела на Сколда. На раздувшемся лице застыла насмешка, и это меня взбесило.
Меня поразила мысль, что Адам - это маньяк, считающий Лондон декорацией, на фоне которой он может удовлетворять свою похоть, при этом вовлекая всё ширящийся круг литературных мясников в дело уничтожения беззащитных проституток. Одна эта мысль привела меня в бешенство. Я столкнула пьяного Сколда со стула и нашла кошелёк в его заднем кармане. Когда я его вытащила, глаза Сколда открылись. Я бросила последний взгляд на его злобно ухмыляющееся раздутое лицо. Да ему прямая дорога в адское пекло. Мой мозг был воспалён, и я с криком бросилась из комнаты.
Я проскочила лишь один этаж, когда меня схватили. Нет, это был не Сколд, он не смог за мной побежать, это была Эми Смит, шлюха, которая жила этажом ниже. У неё был клиент, который заказал секс втроём, так что она затащила меня в свою квартиру, чтобы я помогла осуществить его фантазии. Эми втолкнула меня в комнату, где в кровати лежал клиент, которым оказался поп-певец Джим Моррисон. Эми посадила меня, сняла туфли, чулки и всю остальную одежду, а потом повела к Моррисону.
После испуга, пережитого мною со Сколдом, я была не в силах сопротивляться Эми, когда она бесстыдно бросила меня на свою двуспальную кровать. Хотя мой эстетический вкус требует от меня изощрённости в постели, в тот момент я была неспособна ублажить клиента. Я бы встала с матраса, если бы Моррисон не прижал меня к нему и не угрожал, что приведёт всех своих музыкантов, чтобы устроить мне групповое изнасилование, если я буду ему сопротивляться. Он держал меня крепко, а потому я лежала неподвижно и он мог делать со мной всё, что хотел. Джиму не понравилась моя внезапная пассивность, и его член упал.
Эми легла с нами в постель и попыталась возбудить Моррисона. Последовало сценическое волнение, а член так и не встал. Сразу после этого он попытался уйти, не заплатив, и Эми пришлось воспользоваться пружинным ножом, чтобы отобрать у него кошелёк. Когда я упомянула, что у меня в квартире был клиент, она зашипела на меня, почему я не сказала об этом сразу. Эми заявила, что одурачит его, и ускакала прежде, чем я могла её остановить. Que sera sera . Я оделась и побежала на улицу, где оживлённая ночным воздухом, я отправилась на поиски приключений.
Выйдя с Оулд-Никол-Стрит, я пересекла Шордич-Хай-Стрит и побрела вниз по Нью Инн Ярд, а потом вверх по Грейт-Истен-Стрит. На перекрёстке, где справа от меня простиралась Шарлотт Роуд, а слева Ленард-стрит, стояли нелегально припаркованные такси, зазывающие клиентов и суетящиеся, как мухи на говне. Нет, мне не нужно было такси, я жила неподалёку. Это был новый Шордич. Теперь в "Рестораны" на Грейт-Истен и в Канталупу ходили молодые бизнесмены. Артистическая и клубная тусовка предпочитали "Бриклейерз Армз", чуточку дальше по Шарлот Роуд.
Знатоки моды шли в бар "Дракона" или "Домашний бар", оба на Ленард-Стрит. Мне всегда казалось, что "Домашний" было глупым названием для питейного заведения; в конце концов, в бары ходят как раз для того, чтобы быть подальше от дома. На улице было полно народа, но эта толпа сильно отличалась от той, что собиралась возле "Театра Фортуны Эдварда Аллейна", который стоял здесь неподалёку в Елизаветинские времена. Мне надо было только пройти к Барбакану, и я не только уйду от толпы, я подойду к настоящей Граб-Стрит. В те времена, когда Хокстон называли "городом свиней", этот район пользовался дурной репутацией.
Я шла по Шарлотт Роуд, проталкиваясь через толпу, с которой не могли справиться даже таксисты, отчаянно пытавшиеся ограбить любого глупца, который согласился бы с ними поехать. Я не пошла в "333". Этот клуб считался модным, но мне больше нравился "Лондонский Подмастерье" - гей-бар, который раньше был на его месте. В "333" любили ходить подростки, а потому в моих глазах это популярное ночное заведение выглядело скорее как молодёжный клуб. Позади него на Хокстонской площади на ночь закрылся кинотеатр "Люкс", и у меня было мало желания идти в бар "Хокстон" или в "Лондонские Электрисити Шоу Румс". Я пошла в "Чарли Райте".
Я дошла до Питфилд-Стрит. Поскольку я была одна, мне не составило труда попасть в "Международный бар Чарли Райте". Я очаровала вышибал. Внутри напудренные пустышки строили гетеросексуальные глазки бледным юнцам. Выпив кружку пива, я поняла, что с меня хватит. Я прошла Оулд-Стрит, потом срезала путь по Грейт-Истен-Стрит и вышла на Бетнал Грин Роуд. Я встала на углу Клаб Роу в ожидании клиента. Я не хотела идти домой одна. Я хотела парня, который бы мне заплатил. Я хотела провернуть дельце. Хочешь, дорогой?
Парень лет двадцати застенчиво на меня посмотрел. Ну, давай. Я поманила его пальцем. Подбодрила его словами. Ну, давай. Он был смущён. Робок. Он запинался. Он хотел чего-то необычного. Я уверила его, что делаю всё. Оральный. Анальный. Секс втроём. Меня было трудно шокировать. Он спросил цену обычного секса. Я ответила ему. Он хотел, чтобы я почитала для него вслух за те же деньги. Он обещал, что это не займёт больше пяти минут. Я согласилась. Устроилась под фонарём. Он порылся в кармане и вынул листок бумаги.
Я медленно читала текст. Рассказ от первого лица о проститутке и её клиенте, которые спускаются к каналу возле Кинг-Кросс. Покуда клиент наслаждается минетом, он замечает в воде то, что сначала принимает за тело. Бросив оральный секс, они вытаскивают из воды то, что на самом деле оказалось пластмассовой куклой в коротком платье и длинном светлом парике. Между ног у неё была просверлена дырка. Она была наполнена мясным фаршем. За этим следует дискуссия, и они заключают, что какой-то извращенец трахал этот манекен.
Прочитав этот отрывок, я отдала его клиенту. Он спросил, не шокирована ли я. Когда я ответила, что нет, он выразил удивление по поводу того, что мне не интересно, чем всё закончилось. Я назвала его имя и призналась, что этот рассказ мне знаком. Клиент прогнал проститутку и занялся сексом с куклой. Имя Альфреда Кейна, возможно, и не было очень известно, но в артистических кругах его уважали. Эта незавершённая работа, которая состояла в том, чтобы записывать на плёнку, как проститутки читают непристойные рассказы, уже анонсировалась в "Цифровых новостях" культуры.
Кейн был впечатлён и удостоил меня высокой похвалы, как шлюху, держащую руку на пульсе современной культуры. Я решила сыграть на его фантазиях. Такая стратегия позволяла мне убедить Альфи в том, что пока он не купит у меня секс, его аудиопроект останется всего лишь художественной мастурбацией. Мы купили булочки с начинкой на Брик Лейн и пошли в квартиру Кейна на Чешир-Стрит. Первым, что я заметила у него дома, была полка, уставленная книгами о Потрошителе. Я решила сначала сделать дело, а потом выспросить клиента о его настоящей преступной одержимости.
Чтобы возбудить Кейна, который не отличался привлекательностью, я сказала ему, что до модернизма существовало правило, согласно которому в искусстве должны были соблюдаться правильные пропорции, и произведение должно было быть приятным и восприниматься, как единое целое. А вот в похоти всё было наоборот. Чувственность питается порочностью, несовместимостью и извращённостью. Высокие мужчины особенно любили совокупляться с женщинами-карликами. Старческую похоть дряхлого распутника подогревали несовершеннолетние девочки. Пожилые матроны завлекали в свои объятья шестнадцатилетних мальчиков. Теперь всё это изменилось. Великое искусство уродливо, а возраст упразднён прогрессом в сфере товаров и услуг, который всех сделал инфантильными.
Распалённый этими словами, Альфи скинул штаны и попросил, чтобы я дотронулась до его члена. Я сжала ладонь на его пенисе, и он напрягся сильным мускульным содроганием. Вскоре он уже сам гордо стоял под лёгким углом к волосатому животу. Я сильнее обхватила древко пальцами и почувствовала, как оно запульсировало в моей стальной хватке. Не отпуская рук, я села в кресло и притянула к себе Кейна. Я провела языком по всей длине его члена, а затем обхватила его губами. Двигая головой взад-вперёд, я быстро заставила его кончить.
Альфи сделал эспрессо. Пока он был занят, я спросила его об одержимости Потрошителем. Он объяснил, что снимал фильм, основанный на уайтчепельских убийствах. Когда он рассказал, что Потрошителя сыграет актёр, похожий на Карла Маркса, я захихикала. Альфи уверял, что эта шалость выведет его из артистического гетто. Журналисты правого толка были обязаны купиться на мистификацию о том, что Маркс был маньяком-убийцей, а либеральная пресса посмеётся над их верой в то, что человек, умерший до убийств Потрошителя, может стать серьёзным подозреваемым. Кейн ожидал удачной рекламы.
Я спросила у Кейна, как он думает, может быть, Генри Джеймс был Джеком Потрошителем. Кейн рассмеялся. Тем не менее, у меня волосы встали дыбом, когда он сказал, что Джеймса перестали подозревать ещё в 1888 году. Кейн рассказал следующее: Томас Ид на допросе по поводу убийства Мэри Энн Николе заявил, что видел подозрительного человека. Ид вернулся через несколько дней, объявив, что подозрительный человек оказался Генри Джеймсом, безобидным дурачком. Изрядно посмеявшись над этим, мы осознали, что говорим о разных людях с одинаковыми именами.
Однако я сразу поняла, что могу использовать это совпадение. Романист Генри Джеймс мог прикинуться сумасшедшим с деревянной ногой и снять комнату в Ист-Энде, чтобы совершать убийства Потрошителя. Используя собственное имя, он вдвойне запутывал следы, поскольку был слишком уважаем, чтобы его имя кто-нибудь связал с теми сексуальными действиями, которые он совершал с другими пижонами. Среди литераторов главным подозреваемым в убийствах Потрошителя был Джордж Гиссинг, которого лишили стипендии в колледже, после того, как он пошёл на преступление, чтобы достать денег на выпивку своей любовнице-проститутке. Его поймали.
Я рассказала Альфи про Адама Сколда, и он назвал нелепыми его слова о том, что Джеймс Босвелл основал тайное общество литераторов, которые убивали и расчленяли проституток. Кейна забавляло то, что простой водитель грузовика был обвинён в убийствах Йоркширского Потрошителя, тогда как настоящим преступником был этот литературный подёнщик Брюс Четвин. Посмертная слава Босвеллу была обеспечена, и ему не нужно было такой пиар-компании, а вот книги Четвина были скучны, и ему надо было что-то, чтобы подогреть интерес читателей. Это и вправду была голубая мечта публициста.