5
Экономисты объясняют подополеку всей этой истории. Дело в том, что не имея новых рынков, корпорации вынуждены изобретать новые потребности. Ведь если экономика не растет, система теряет стабильность. Возбуждение мнимых аппетитов дает свои плоды. "Америка торговых центров" сменилась в 1980-х "Америкой эксклюзивных магазинов". Европа быстро догнала ее, а у нас то же самое происходит последнее время в два раза быстрее.
После исчезновения советской цивилизации ее жителям и их детям трудно понять, кто же они такие. И проще всего усваивается ответ, лежащий на поверхности: мы такие же, как и весь остальной мир. А религия этого мира - статусное потребление. Бутики и автосалоны оказались посольствами глобализации.
На самом деле мир вовсе не таков, как кажется грезящим о Рублевке девушкам. Западные общества отнюдь не сдались на милость победившего капитализма. В Европе церковные и экологические организации занимаются реабилитацией людей, контуженных потреблением. Нередко, впрочем, жертвы потребления сами создают сообщества для решения своих проблем. Они изобретают логотипы отказавшихся от потребления и издают газеты, издевающиеся над рекламой и разоблачающие корпорации.
Этот новый стиль жизни называется "дауншифтинг". Начинают с тестирования самих себя: как мы тратим деньги и планируем время? Дальше смена ценностей: отказ от идеи, будто мы должны иметь больше, чем наши предки, а наши дети - больше, чем мы. Признать главным богатством не товары, а свободное время, которое я могу потратить на то, что делает меня человеком.
Основные правила этого поведения сформулировал еще Лафарг в своей книге "Право на лень". Они звучат так:
- меньше работать, а не больше потреблять;
- общение важнее покупок;
- природа важнее денег;
- и - жизнь нельзя купить еще один раз.
6
Впрочем, тех, кто пытается атаковать систему, разумеется, куда меньше, чем тех, кто радостно ей отдается, даже не замечая этой капитуляции. И у нас, и на Западе существует огромное количество людей, которые не знают иной религии, кроме статусного потребления. Ниже я поясняю о ком речь, заменив, для экономии бумаги, жужжащее слово "буржуа" большой буквой Б.
Б враг всего непонятного. Он не считает, что непонятное нужно понимать. Он считает непонятное просто ошибкой, лишней заморочкой. Когда из-за непонятного начинают сходить с ума, а тем более рискуют жизнью, Б считает это патологией или опасным фанатизмом. Б вообще враг крайностей и во всем, даже в построении своих фраз, ценит меру и уравновешенность. "Крайнее" он предпочитает смотреть по видео: для адреналина. Для Б субкоманданте Маркос - "пиар", Лимонов - "не выросший подросток", Че Гевара - "модный бренд", а Мао - "параноик у власти". Б вообще все великое называет "паранойей" и отказывается видеть в истории некий сверхчеловеческий смысл, как научно постигаемый, так и религиозно открываемый.
Б старается всегда веселиться. Он противопоставляет себя угрюмым и истеричным, для этого к его услугам - антидепрессанты. Культура для Б есть один из таких антидепрессантов. Б никогда ни на чем не настаивает, кроме, конечно, собственного бзного бытия. Да и на нем он настаивает молча, а не вслух.
Реальность для него прежде всего игра, в которой ценность всего, как на бирже, может завтра поменяться. Поэтому Б ироничен и ни в чем не уверен. Именно так он понимает своих любимых: Пелевина, "Матрицу" и Харуки Мураками. Игровое мироощущение происходит от того, что Б ничего не создает и не защищает. Сам он совершенно не обязателен и чувствует это, но никогда себе в этом не признается. Под "индивидуальностью" Б понимает личный имейл напечатанный на футболке, или увеличенный отпечаток своего пальца, запечатленный на любимой кружке. Б очень любит все позитивное, цветастое и прикольное. Б сторонится любых специальных знаний, если только за них не платят, т. е. если они не часть его бизнеса. Б предпочитает обо всем на свете знать по анекдоту. Для этого у него есть журналы типа "Афиши".
Самое неприятное в Б - он считает свое ложное сознание мудростью, сложившейся в результате всей человеческой истории. Б гуманен, любит природу, детей и женщин. Особенно если это не требует от него специальных затрат. Б путешествует и часто болтает об этом, но он абсолютный турист, т. е. по всему миру, как скафандр, таскает свою бзность, не умея и опасаясь из нее выйти и прикоснуться к чему-то иному.
Еще одна гнусность Б - он пытается навязать свое зрение и слух остальным людям как стандарт, к которому нужно стремиться. Ибо Б любит народ, но не любит "хамов", из которых этот народ состоит.
Грехи Б - ради него и его мира ежедневно ведутся войны, пылают выбомбленные улицы, корчатся и умирают от голода двенадцать тысяч неудачников в сутки, толпы выходят на панель, продолжается каторжный труд детей на потогонных фабриках третьих стран, блюстители пытают политических заключенных в тюрьмах, отходами потреблятства травится воздух, медиа калечат сознание миллионов.
Б - против всех этих ужасов, которыми обеспечено его благополучие. Но он наивно не понимает:
- Если я сегодня не выпью свой коктейль в клубе, кому-то где-то станет легче?
Главный страх Б это жертвы. Любая, даже самая антибуржуазная идея нравится ему до тех пор, пока не требует жертв. Б согласен жертвовать только в компьютерной игре. Он, впрочем, может подать нищему, чтобы символически откупиться от подобной судьбы. Он вообще за благотворительность, которая делает мир умереннее и позитивнее.
Б вечно ждет "нового", но понимает под этим словом только улучшенные версии старых развлечений. Новых чувств он боится, новые знания оставляет специалистам, а новых образов не различает, пока его любимые журналы-передачи не разжуют все это, т. е. не превратят в доступный Б анекдот. По этому поводу мудрый Б говорит:
- Все некоммерческое рано или поздно становится коммерческим.
В этой фразе надежда на то, что все удастся разжевать. Б не понимает, что в разжеванном виде оно теряет свою ценность, а значит вечно от него ускользает. Любимая мысль Б гласит: потребление в новом веке это важнейшее из искусств. Б не лох, чтобы потреблять что попало. Б повторяет:
- Революции ни к чему не приводят, всем становится только хуже.
Это потому, что Б чувствует: ему точно станет хуже. Несмотря на все свои усилия, он временами впадает в депрессию, опасаясь, что однажды бог капитализма, сияющий в небесах потребления, отвернется от Б. Затылок бзного бога окажется настолько ужасающим, что Б больше не сможет вспомнить его прежнего добродушного лица.
Б должен быть вычеркнут из жизни, как ненужный 25-й кадр. Стерт, как компьютерный вирус в оперативной системе человечества. Был ли он "необходим на определенном этапе", мы поспорим потом.
Матрица
Религия сегодняшнего мира есть потребление, а Священное Писание - кинематограф. Именно кино дает современному человеку ответы на все главные вопросы и при этом не особенно грузит. Одним из фильмов-отмычек является "Матрица" братьев Вачовски.
О Нео и агенте Смите написаны сотни философских и культурологических работ. И практически в каждой отмечен один и тот же эпизод: не знаю, помните ли вы, но в самом начале фильма программист Нео прячет нелегальные компьютерные диски в книгу, на обложке которой написано: "Жан Бодрийяр. Симулякры и симуляции".
1
Жан Бодрийяр скончался во Франции 6 марта 2007 года. А стартовал в начале 1960-х как социолог и германист. Переводил Карла Маркса и других немецких левых. Заслужил ярлык вдохновителя студенческой революции 1968-го. Придумал немало терминов, которыми сегодня пользуются все мало-мальски культурные люди. Первым, еще в 1970-х, начал говорить о философской стороне клонирования. И с легкой руки прессы попал в "идеологи виртуальности".
Для второй половины прошлого века он был одним из главных европейских интеллектуалов. Образцовым представителем того поколения мыслителей, которое мучилось вопросом: что делать, если новый лучший мир оказался несбыточен, а прежняя цивилизация раскритикована настолько, что согласиться на нее ну никак невозможно? Бодрийяр не оставил стройной системы и не стремился к этому. Зато он останется автором сотен остроумных наблюдений, скандальных афоризмов и рискованных сравнений, питавших умы тысяч других авторов.
Открытый в России в начале 1990-х он стал властителем дум, обязательным к цитированию всеми культурологами, арт- и кинокритиками, а также просто гуманитарными студентами. Потом сделался слишком часто и навязчиво повторяемой фамилией. И, наконец, начал вызывать своей повсеместностью такую же аллергию, как и ресторан "Макдоналдс". Более адекватного чтения Бодрийяра стоит ждать от следующего поколения, для которого он уже не заграничная экзотика, требующая восторга или отторжения, но такое же наследие европейской мысли, как Ницше или Сартр.
2
Первая и самая легкая книга Бодрийяра вышла в неспокойном 1968-м. Она называлась "Система вещей". Ее восприняли как еще один выпад против общества потребления, хотя никаких радикальных призывов там не содержалось - только критика. Бодрийяр со смесью отвращения и восхищения на лицеблуждал по мировому супермаркету, в который превратилась реальность. Его внимание привлекали зажигалки в виде раковин (купи и получишь маленький кусочек природы в кармане!). Мимикрия серийных дешевых вещей под эксклюзивные и дорогие (заплати всего $1 и станешь обладателем собственного произведения искусства!). В чем секрет обаяния старинного и диковинного? И почему оно так задирает цену вещи? Почему мы, не веря рекламе, все равно остаемся ее жертвами?
В "Системе вещей" появляется прославившее Бодрийяра понятие "симулякр". Переводится как "кажимость", "подобие" или "призрак". Симулякр это копия, лишенная оригинала. Старинный камень, оставленный для "историчности" в новой стене офисной башни. Или "природа", организованная вокруг бассейна в пятизвездочном отеле. Отныне каждый знак означает не что-то постоянное , но то, что от него требуется в данный момент. Каждый знак работает, только если отсылает нас к другому знаку и это длится до бесконечности.
Мы перестаем видеть реальность и погружаемся в гетто телевидения, рекламы, моды и потребления. В своей известной работе "Символический обмен и смерть" Бодрийяр констатирует полную победу знаков над фактами. Собственно, знак и становится единственным фактом. Жить в новой гиперреальности означает быть запертым в информационной клетке знаков, подвижных, как биржевые котировки. Реальность, как ее понимали прежде, исчезла. Все ценности стали сначала товарами, а потом уступили место чистой имитации, которая будет расти, пока не станет опаснее атомной войны.
И справа и слева у Бодрийяра настойчиво интересовались: а что, собственно, вы предлагаете? Но если он что и предлагал, то это сугубо индивидуальные усилия. Отказаться покупать и начать бескорыстно дарить. Играть в опасные непредсказуемые игры. Испытывать экстаз. Его книга "В тени молчаливого большинства" - диагноз контуженному обществу, ставшему "слепым пятном" и "черной дырой". Больше общество не реагирует ни на какие сигналы. Ему безразличны и власть, и ее противники. Общество "расторгнуто", не помнит своей судьбы, не имеет проекта и не производит никаких смыслов. Оно заворожено и перепугано бесконечным телевизионным зрелищем. В наше время безразличие - единственная форма самовыражения масс. Оно и есть их пассивный протест против власти симулякров.
Чем мрачнее и сложнее становился Бодрийяр, тем сильнее обожала его пресса. Он обвинял ее во всех смертных грехах, а пресса в ответ обожала его еще сильнее.
Бодрийяр писал, что в наше время политики в классическом смысле (конкуренция за место представителя большинства) больше не может быть. Последними актами политики являются террористические атаки с их случайными жертвами, непредсказуемым адресом и расчетом на медиа. Бодрийяр прямо указывал: если бы не существовало телевидения, терроризм стал бы невозможен. За это телевидение окончательно присвоило ему статус пророка новых времен.
Чтобы понять, как устроен сегодняшний мир, пояснял Бодрийяр, необходимо понять, как устроено сегодняшнее телевидение. "Войны в заливе не было!" - писал он по поводу первого натовского вторжения в Ирак. Газеты подхватили этот лозунг и сделали его самым известным бодрийяровским высказыванием. В Голливуде этот афоризм даже превратили в фильм "Хвост виляет собакой" с Робертом Де Ниро и Дастином Хофманом. Медиа комментируют, управляют и, наконец, заменяют собой любую реальность в сознании телезрителя.
То, что представляется большинству законами войны, есть всего лишь правила работы "Си-эн-эн". Об этом было большинство последних статей Бодрийяра. Между тем, сама-то проблема родилась значительно раньше. Если быть точным, то почти столетие тому назад.
3
На первой полосе "Нью-Йорк джорнал" красовалась полураздетая перепуганная леди в окружении похотливых недочеловеков в испанской форме.
Крупный заголовок кричал:
- Защитит ли звездно-полосатый флаг честь наших женщин? Испанские животные срывают одежду с беззащитной американки!
Владелец журнала, медиамагнат Уильям Хёрст для повышения тиражей очень нуждался в сенсации. В начале 1898 года ему сообщили, что в скором времени на Кубе, возможно, начнется война, и он отправил туда своего самого дорогого художника Фредерика Ремингтона. За командировку было заплачено, место для сенсации приготовлено - а войны не случилось.
Художник отправил медиамагнату телеграмму: "Все тихо. Войны не будет. Планирую возвращаться". Хёрст ответил: "Пожалуйста, оставайтесь. Вышлите мне рисунки, а уж войну я обеспечу".
Обычный таможенный досмотр американского корабля Хёрст превратил в своем журнале в безнравственное злодеяние. Эту тему он раздувал до тех пор, пока под нажимом возмущенной общественности президент не объявил, что черт с ним, он вступает в войну. Так сто лет назад началась первая большая медиавойна.
Чего бы там ни говорили конспирологи, манипуляции медиа это вовсе не магия, тайны которой принадлежат избранным. Опытный бульон, где зарождаются медиавирусы, это желтая пресса, снижающая восприятие событий с аналитического до образного, а еще лучше, до чисто эмоционального уровня.
Заповеди Хёрста не забыты:
- Говорите с ними только о самосохранении и сексе, а также не забывайте раздувать их тщеславие!
Первыми медиавирус поражает тех, кто реагирует инстинктивно и вместо мышления использует ассоциации. А зависимость от медиавирусов возникает, когда читатель окончательно соглашается с такой ролью. Сведение любого понятия к образу, а всякой вещи - к ее нынешней функции, это основа плоского мышления, не знающего никакой альтернативы и не способного ни к какой полезной критике.
4
США были первым полигоном для повышения градуса народного милитаризма с помощью медиа. С одной стороны, страна много воюет и претендует на статус мирового империалиста номер один. С другой, там принято обращать внимание на общественное мнение, и это вынуждает изобретать все новые и новые медиавирусы. Обычно они так грубы, что не должны бы воздействовать ни на кого в отдельности, но результаты опросов и выборов доказывают, что они неплохо действуют на всех вместе.
В 1915-м при президенте Вудро Вильсоне самодеятельность времен Хёрста была забыта. Администрация президента создала "Комиссию Крила", перед которой стояла задача - за два месяца изменить мнение пацифистски настроенного большинства на строго противоположное. Этим занялся журналист Уолтер Липман, а помогать ему взялся Эдвард Бернейс, племянник Зигмунда Фрейда и автор термина "пиар" - public relations.
- Война это товар, который нужно продать максимально широкой аудитории, - внушал своим сотрудникам Бернейс. Именно эти сотрудники и разработали строго научный и очень действенный метод манипуляции общественным мнением.
Начинать стоит с солидарности. По любому признаку присоединить каждую целевую группу к воюющему герою. Тот, кто воюет, из такой же семьи, как ты. Он так же говорит, отдыхает, ест, любит и мечтает, как ты. Заменить статистику частными историями с мелодраматическим сюжетом. Упрощать проблему. Отвлекать внимание от неприятных последствий. Как можно чаще повторять слова "семья - мир - Родина - свобода" и весь остальной список слов-включателей, выясненных Липманом. Строить сообщения не из фактов, которые можно проверить и опровергнуть, а из клише и зыбких образов. Повторять, что мы должны принести общую жертву, чтобы получить общую награду.
Йозеф Геббельс, по собственному признанию, внимательно изучал антинемецкую кампанию "Комиссии Крила" и книги Бернейса. Он понял: Германия проиграла Первую мировую, потому что не справилась с войной информационной. Ну, и сделал выводы.
С тех пор этот примитивный, но действенный рецепт не сильно менялся. Телевидение и Интернет лишь увеличили скорость распространения и масштаб поражения. Медиа призваны заменить вопрос "Поддерживаете ли вы саму войну?" призывом "Поддержите наших солдат!". Нужно говорить: "Они защищают нас!" - а не интересоваться: "Кому это выгодно?" Подозрительность в отношении медиаспектакля и выступления против войны приравниваются к пропаганде в пользу противника и государственной измене.