* * *
Бутырский Мефистофель оказался прав.
Саша Лазуткин ни разу не пожалел ни о том, что "сборка" свела его с этим странным человеком, который пусть и небезвозмездно, но все-таки принял участие в его судьбе. Инструкция по выживанию в условиях Бутырки стоила потраченных денег.
Насчет "не верь" Александр Лазуткин уяснил себе уже на следующий день: следователь, который вызвал его на допрос, ласково увещевал - мол, если возьмешь на себя еще ту магнитолу, которую три недели назад украли с "Тойоты" в районе Киевского вокзала, и то колесо с "мерса", которое какие-то неизвестные сняли во дворе на Ленинском проспекте, твое чистосердечное признание учтется, и тебе обязательно скостят срок. Но как можно было верить словам следака? Ведь меру наказания определяет не следователь и даже не прокурор, а только суд...
Насчет "не проси" первоход также определился очень скоро: когда семидесятилетнему старику на "сборке" стало плохо с сердцем, сокамерники ломанулись к кормушке, вызывая коридорного "рекса" - мол, человек умирает, "лепилу", врача позови! "Рекс" лениво пообещал сообщить о больном на пост, но врач так и не появился - сердечника откачал какой-то врач из арестантов...
А вот насчет "не бойся"...
Страх - зловонный, словно перестоявшаяся моча, и тяжелый, как бетонная плита, - неотступно преследовал Лазуткина.
Страх преследовал его днем, когда большинство сокамерников "сборки", уже перезнакомившись друг с другом, осторожно обсуждали дальнейшие перспективы тюремной жизни.
Страх преследовал его вечером, когда с тюремного двора неожиданно громко начинало горланить радио "Европа-плюс", наполняя камеру звуками легкомысленных шлягеров.
Страх преследовал его и по ночам, когда спящие "сборочники" беспокойно ворочались на шконарях: видимо, большинство из них, также первоходы, тоже страшились неизвестности. Александр спал урывками, часто просыпаясь и вскрикивая, потому что сновидения его были неправдоподобны и жутки, как фильмы ужасов: ему снились то татуированный член следователя, раскачивающийся перед самым носом, то провокации, которые обязательно организуют ему блатные, то серая масса арестантов с алыми гребешками на стриженых головах и крыльями вместо рук...
И он, Саша, ничего с этим страхом не мог поделать.
Постепенно "сборка" редела - каждый вечер после ужина в камеру заходил вертухай с картонной папочкой, где лежали личные дела и, привычно скользнув взглядом по головам, называл фамилии арестантов: "На выход, с вещами!.. " Арестанты выстраивались в шеренгу, и контролер еще раз проверял их по списку. После сверки анкетных данных заключенных уводили в неизвестность.
Наконец, спустя несколько дней, "рекс" среди прочих назвал и фамилию Лазуткина...
Пятерку конвоировали двое - тот самый вертухай, который выдернул арестантов со "сборки", и коридорный в пятнистом камуфляже, вооруженный резиновой дубинкой и огромным баллоном со слезоточивым газом. Он двинулся чуть позади пятерки, а первый конвоир пошел впереди, то и дело ударяя огромным ключом-"вездеходом" по решеткам, разделяющим коридоры следственного изолятора на небольшие отсеки-шлюзы. Запоры были двойные, но открывался только один. Второй засов бездействовал: три массивных стержня могли высунуться из стены и блокировать переборку в случае тревоги по команде с центрального поста.
Тюремные коридоры, залитые жидким электрическим светом, выглядели на удивление просторными. По обе стороны темнели ровные прямоугольники металлических дверей с огромными засовами и номерами "хат": "158", "160", "159", "161". Левая сторона была четной, правая - нечетной. И трудно было представить, что за каждой дверью - камера, вмещающая до восьмидесяти человек...
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
Московский губернский тюремный замок строился с 1779 по 1804 год по проекту знаменитого архитектора Матвея Казакова, автора старого корпуса Московского университета, Демидовского дворца, Сената (ныне - Верховный Совет и Совет Министров). Кирпичные корпуса тюрьмы возведены на месте небольшого деревянного острога, где еще при Петре I содержались участники стрелецкого бунта. Топоним "Бутырская тюрьма" возник из-за непосредственной близости острога к Бутырской заставе.
Московская газета "Русская старина" за 1909 год сообщает, что "своеобразностью и необычностью для Москвы силуэт Бутырского тюремного замка является оригинальным архитектурным решением и законченностью замысла. В чистом виде первоначальная композиция замка (...) не удовлетворяла требованиям тюремного начальства, поэтому первоначальный проект крестообразных тюремных корпусов Матвей Казаков переработал в прямоугольник (в плане), чем было увеличено количество камер в три раза... "
В дореволюционной России Бутырка была центральной пересыльной тюрьмой.
Среди именитых узников - Емельян Пугачев (именем которого названа одна из угловых башен), революционеры-народовольцы, участники национально-освободительного восстания 1861 - 1863 годов в Польше и Беларуси, поэт Маяковский, будущий большевик Ольминский, эсер Савинков, великие князья - родственники расстрелянного императора Николая II, поэты Сергей Есенин и Владимир Маяковский, наркомы НКВД Ягода и Ежов, маршалы РККА Тухачевский и Блюхер, шведский дипломат Валленберг, писатели Шаламов и Солженицын.
Среди знаменитых арестантов нового времени - глава ЗАО "Медиа-Мост" Владимир Гусинский, содержавшийся здесь в июне 2000 года. Хозяин медиакомплекса "НТВ-Мост" обвинялся по ст. 159 УК РФ ("Хищение чужого имущества группой лиц путем обмана и злоупотребления доверием"). В. Гусинский занимал самое блатное место на "хате" - шконку на нижнем ярусе у окна (привилегия воров в законе и авторитетов). Со слов начальника Центра общественных связей Минюста Г. Лисенкова, сокамерниками В. Гусинского были "интеллигентные люди" - фальшивомонетчик и экономический преступник. Сам же В. Гусинский был избран старостой "хаты". Старостой камеры являлся и бывший глава холдинга "МММ", бывший депутат Государственной думы С. Мавроди, помещенный в тюрьму в 2003 году. С конца восьмидесятых и по сегодняшний день за Бутыркой закрепилась репутация одного из самых беспредельных следственных изоляторов Российской Федерации.
В 2002 году из ИЗ № 77/2 бежало трое рецидивистов: Куликов, Железогло и Безотчество. Побег был осуществлен через подземные коммуникации, построенные еще в XVIII веке. Куликов и Железогло были пойманы в течение месяца. Безотчество обезврежен лишь в 2003 году в Подмосковье. В том же 2002 году из ИЗ № 77/2 бежал подследственный И. Виноградов, использовав поддельное удостоверение. После поимки преступник по решению суда получил 17 лет строгого режима (побег и покушение на жизнь сотрудника милиции). В настоящее время И. Виноградов находится на так называемом "спецу". В 2003 году в Бутырке начался капитальный ремонт - первый после 1909 года. В частности, была заменена система вентиляции камер. До недавнего времени ИЗ № 77/2 являлся одним из самых переполненных в Центральном регионе России (7000 арестантов при норме 1400). После корректировки процессуальных положений УПК, по которому изменение меры пресечения теперь может выносить только суд, Бутырка значительно разгрузилась. С 2003 года реальная норма содержания арестанта почти соответствует санитарным стандартам ГУИНа Министерства юстиции, по которым на каждого арестанта в ИЗ полагается 4 кв. м.
Лязг открываемых переборок, мерные шаги впередиидущего...
- Стоять! Лицом к стене! - то и дело командовал впереди идущий "рекс", и арестанты послушно выполняли команду, которая следовала, когда навстречу конвоировали такую же группу заключенных.
Из всей пятерки Лазуткина определили на "хату" первым. Тот вертухай, что шел впереди, постучал ключом по очередной переборке. Дверь открылась, и в отсек вышло двое коридорных и капитан внутренних войск с красной повязкой на рукаве - корпусной. Капитан бегло взглянул на досье Александра и после непродолжительного шмона первохода подтолкнули к открывшейся двери камеры номер "168".
- Располагайся, теперь это твой дом, - привычно пошутил корпусной. Спустя мгновение тяжелая металлическая дверь со встроенной "кормушкой" с
противным скрипом закрылась за спиной Лазуткина. Саша невольно вздрогнул: гулкий лязг был подобен первому удару маятника, отсчитывающего первый день новой жизни.
Дыхание перехватило, пульс участился, и Лазуткин на секунду зажмурился - как человек, которому суждено прыгнуть в омут...
Вот сейчас, сейчас... Из глубины подсознания услужливо выплыла кинематографическая картина: запуганные арестанты, кучка блатных со зверскими рожами и главпахан - Доцент из "Джентльменов удачи", который с леденящим душу криком "Пасть порву, моргалы выколю!" набрасывается на неопытного новичка.
Впрочем, пока основания для беспокойства вроде бы не было.
Темное помещение освещалось тусклыми желтыми лампочками, забранными в тонкие металлические решетки-"кобуры". В атмосфере витали миазмы давно немытых тел, нестираного белья, табачного и водочного перегара.
Камера, внешне небольшая, выглядела заполненной до предела - на всех трехъярусных шконках лежали люди. Некоторые шконки были завешены жиденькими ширмами, некоторые открыты, но белье, развешанное на веревках, крест-накрест протянутых между нарами, не позволяло определить, сколько же человек отдыхает наверху. Однако было понятно, что арестантов здесь много больше, чем положено - не менее восьмидесяти...
В углу негромко бубнил телевизор. Несколько обитателей "хаты", сгрудившись у экрана, следили за футбольным матчем. Двое сидели за столом, увлеченно играя в шахматы. Еще трое резались в самодельные карты.
Казалось, никто не обратил на новичка никакого внимания...
Лазуткин простоял у двери долго - минут пять. Он ожидал чего угодно: подставы, какой-нибудь замысловатой провокации-"подлянки" - вроде тех, о которых рассказывал на "сборке" татуированный наставник, но появление первохода вроде бы оставалось незамеченным. И от этого страх захлестывал новичка до краев...
Неожиданно с верхней шконки у окна поднялся паренек небольшого роста, в дорогом спортивном костюме и, нехотя подойдя к первоходу, спросил:
- Давно с воли?
- Больше недели, - ответил Лазуткин, внутренне готовясь к какой-нибудь изощренной подставе.
- Зовут-то как?
- Саша. А фамилия моя - Лазуткин.
- Московский?
- Ага, в Сокольниках живу.
- Поня-ятно. Впервые на "хату" заехал? - Заметив скованность новичка, собеседник неожиданно подмигнул ему. - Да ладно, не менжуйся. И так видно, что первоход. Давай, проходи... - паренек кивнул в сторону ближней шконки. - Видишь, у нас со спаньем напряженка, тут все в три смены спят. Покемарь тут пока, а завтра посмотрим, что и как...
Всю ночь Лазуткин не сомкнул глаз. "Прописка", о неизбежности которой он с таким ужасом думал на "сборке", отодвигалась до утра. Но хорошо это или плохо, первоход еще не знал...
В шесть утра в камере началось слабое движение. Из-под шконок вылезли какие-то грязные субъекты и, не обращая на новичка внимания, принялись за уборку хаты. Как узнал Саша чуть позже, это были шныри, или уборщики; камерное местожительство под нарами именовалось почему-то "вокзалом". В половине седьмого большинство обитателей "хаты" проснулось. Правда, некоторые, занимавшие привилегированный угол у зарешеченного окна, оставались спать. Это были камерные авторитеты, у них были единоличные шконки.
Вскоре обострившееся за ночь обоняние различило слабый запах пригоревшего масла, и арестанты зашевелились - запах горелого масла был предвестником скорого завтрака. И впрямь: к восьми утра на "хате" появился баландер, кативший впереди себя небольшую тележку с огромными алюминиевыми кастрюлями и аккуратно разложенными буханками хлеба. Утренняя пайка представляла собой кашу из неизвестного ботанике злака и кружку слабо заваренного чая, напоминавшего отвар древесной коры.
Впрочем, большинство арестантов не притронулись к тюремной пайке - "семьи", на которые делилась камера, предпочитали завтракать "дачками", продуктами, переданными с воли.
Лазуткин недоверчиво ковырялся в каше ложкой и, найдя там трупик таракана, решительно отодвинул "шлюмку", то есть миску, в сторону. Конечно, есть хотелось очень, но естественная брезгливость превозмогла голод.
Сразу же после завтрака к первоходу вновь подошел давешний паренек в дорогом спортивном костюме. Присел рядом, приятельски улыбнулся и предложил:
- А теперь давай знакомиться. Саша, говоришь?
- Саша.
- Из Сокольников?
- Из Сокольников.
- По какой статье закрыли?
- Сто пятьдесят шестая, кража...
- Поня-ятно. Ну, подойди к тому столу, с тобой "смотрящий" перетереть хочет... Лазуткин понял - от этого разговора зависит его дальнейшая жизнь в Бутырке.
На ватных ногах первоход двинулся к столу, за которым по-хозяйски восседало несколько татуированных мужчин.
"Смотрящего" он узнал сразу. Это был невысокий, но крепко сбитый мужчина лет сорока с обнаженным торсом, сидевший во главе стола. Выколотая на левом предплечье статуя Свободы свидетельствовала, что ее обладатель относится к так называемому "отрицалову", пять церковных куполов говорили о количестве лет, проведенных в неволе, а изображение Георгиевского креста с аксельбантами на груди - что человек этот участвовал в тюремном или лагерном бунте. Нательную композицию дополняли две восьмиконечные звезды на ключицах ("никогда не надену погоны") и такие же звезды на коленях ("никогда не встану на колени"). Властные черты лица, тяжелый, придавливающий взгляд, губы, собранные в тонкую нить, - все это свидетельствовало о силе и жесткости характера "авторитета".
Уже чуть позже Лазуткин узнал, что Хиля - таково было погоняло "смотрящего" - на свободе был звеньевым мазуткинской оргпреступной группировки, что закрыли его по классической сто шестьдесят третьей статье "Вымогательство" и что в блатном мире Хиля, имевший уже вторую судимость, пользовался уважением и авторитетом; именно потому воры и поставили его "смотреть" сто шестьдесят восьмую камеру.
Равнодушно взглянув на первохода, Хиля поинтересовался его именем, фамилией и статьей, после чего спросил:
- Ну, рассказывай, как на свободе жил?
Новичок невольно поежился под тяжелым взглядом собеседника и, тяжело вздохнув, произнес:
- Ну, как... Нормально. Как все. Пока сюда не забрали.
- В попку не балуешься? На кожаных флейтах не играешь? С мусорами дружбы не водишь? Друзей-подельников никогда не сдавал?
- Нет, - твердо ответил Лазуткин.
- Может, жалобы какие есть? Так расскажи, выслушаем и решим... У нас не прокуратура, у нас тут все просто делается.
- Да нету у меня жалоб, спасибо... - растерянно пробормотал новичок. Неожиданно Хиля нарочито приязненно улыбнулся и, скосив взгляд на пачку
"Мальборо", лежавшую на газетном листке, расстеленном на столе, вкрадчиво предложил:
- Вижу, тебе курить сильно хочется... Так закуривай, не менжуйся. Это был ключевой момент.
Еще неделю назад от фиксатого лектора на "сборке" Саша узнал: если в камере предлагают закурить, взяв сигаретную пачку со стола, а не из рук, этого делать не следует. Типичная "подстава": до этого момента пачка могла побывать в руках пидара, и человек, прикоснувшийся к "запомоенной" вещи, автоматически становился "законтаченным".
Изобразив на лице нечто вроде улыбки благодарности, Лазуткин ответил:
- Да нет, спасибо, пока не хочется. Хиля прищурился:
- Что - на "сборке" научили? Ладно. - Достав из кармана "чистые" сигареты, он великодушно угостил новичка. - Если про эту "подлянку" знаешь, то должен знать и про законы "хаты". В курсах?
- Рассказывали.
- Наши законы нарушать запрещено. За каждый "косяк" придется ответить. Понял меня?
Лазуткин, чувствуя, что самое страшное позади, кивнул утвердительно.
- Понял.
- Лавэ с собой есть? - спросил "смотрящий" и тут же объяснил, почему он поинтересовался деньгами: - Если есть с собой, отстегни нам на общак, сколько сам считаешь нужным. Так положено. Сегодня ты нам помог. Завтра мы тебя подогреем.
Саша присел, расшнуровывая кроссовку, достал мятую пятисотрублевую бумажку и нерешительно протянул.
- Вот.
Банкнота исчезла в кармане куртки.
- Если проблемы какие - сразу ко мне обращайся. Решим как-нибудь. А как оно дальше повернется, зависит только от тебя. Каждый сам выбирает свою дорогу в жизни. Пока присматривайся, что и как. Жить тут можно, если вести себя правильно. Вон там, у параши - "петухи" живут. Дальше, под шконками - шныри. А сейчас тебе покажут твою шконку и скажут время, когда спать...