– Это вообще оборжешься. Почитай "Общественный договор" Руссо. Тут смысл в том, что мы расстаемся с собственной свободой, чтобы влиться в общую волю. Возникает естественный вопрос: что это за штука такая и с чем ее едят? Руссо поясняет на примере общего голосования. Тогда как насчет преступников, недоумков и просто комиков, которые за свой член проголосовали бы, если б только он был в списках? Так ведь нет, заявляет Руссо, мы про них не говорим. Каждый участник должен быть образованным и владеть полной информацией. И более того, раньше времени ни с кем словечком не перекинься, блюди свои мысли. Ну и где, скажи мне, живет наш Руссо? В сказке или в реальности?
Как видно, в сказке.
– Это тебе не Южный Кройдон, здесь все бесплатно. Ладно, поехали дальше. Угадай, кто учудил штуку почище Руссо? Робеспьер! Мосье Террор собственной персоной! Здравый Смысл с большой буквы ему подсказывает, что он вправе кинуть на плаху всякого бедолагу, который посмеет с ним не согласиться. Вот уж и правда общественная воля!
К тому времени, как мы добрались до Ла-Манша, Маркер разбил в пух и прах аристотелевскую теорию счастья, доказательства бытия Бога Фомы Аквинского, кантовский категорический императив, трудовую теорию стоимости Маркса и всего Витгенштейна.
– Ты в курсе, что Витгенштейн учился в Линце в одной школе с Адольфом Гитлером? О чем тут вообще разговаривать?
Меня, конечно, удивляет, каким образом дальнобойщик-самоучка оказался умнее всех величайших мыслителей истории, о чем я спрашиваю его напрямую. Маркер отвечает, что и сам поначалу удивлялся, но потом пришел к выводу, что эти замечательные умы заблудились в трех соснах.
– Они целыми днями только и делали, что читали книжки друг друга, а надо бы и жизнь иногда пробовать.
Впрочем, кое к кому из мыслителей Маркер испытывает истинное почтение. Скажем, к Шопенгауэру.
– Вот послушай: "Удовлетворение желания – это как милостыня, поданная нищему. Ее хватит на то, чтобы прожить сегодняшний день и продлить страдания на завтра". Это уже не хохма, а истинная правда.
Не нахожу слов от удивления: ведь я-то считал себя единственным человеком, кому это приходило в голову!
Теперь надо постоять в очереди на загрузку в поезд-челнок, который курсирует в тоннеле под Ла-Маншем. Маркер оставляет рассуждения о недостатках западной философии и принимается зыркать по сторонам, словно ожидая кого-то увидеть. Я тоже начинаю осматриваться, о чем скоро жалею; железнодорожный терминал будто нарочно сконструирован с целью подавлять человеческий дух: пади ниц и скули. Здесь все безразмерное, сплошь металл и цемент, и огорожено массивной тюремной оградой. Даже сам поезд, на который мы загружаемся, устроен наподобие клетки.
Но вот мы вкатываемся на платформу. Машину теперь вести не придется, можно перекусить. Маркер открывает холодильник и выставляет "ссобойку": холодные мясные пирожки, пончики, яблоки и воду в бутылях.
– Угощайся. А то, может, захватил чего-нибудь, просто я не в курсах.
Провиантом я не запасся: думал обойтись подножным кормом. Не в смысле ягодки-орешки, а закусочные и кондитерские. На карманные расходы у меня деньжата имеются.
– А ты, я смотрю, не слишком инициативный, да? – подкалывает Маркер.
У него есть замечательная горчица, острейшая – очень вкусно с холодными пирожками. Пончики из холодильника – тоже нечто новое, ни разу такого не пробовал. Поезд трогается мягко, я даже не сразу заметил, что мы поехали – состав тихо заскользил в тоннель. Неприятное чувство. Клаустрофобией никогда не страдал – и все-таки предпочел бы видеть, что происходит снаружи.
– А что в фуре везем? – спрашиваю.
– Оба-на! Так его растак через правую ногу! Это что, допрос?
– Просто любопытно.
– А уж я-то было засомневался, что ты наделен способностью воспринимать внешние раздражители.
– Не понял.
– Скажем так, природа не наделила тебя излишним любопытством. Не то что меня.
Я начинаю выходить из себя.
– Вообще-то вы отнюдь не любопытны. Только сидите и болтаете, еще ни разу ни о чем меня не спросили.
– За живое задело, да?
– Да ладно, мне все равно.
Говоря по правде, мне здорово действует на нервы, когда меня считают инертным. Почем им знать? Они же не сидят у меня в голове. То есть если я не скачу и не прыгаю, люди считают, что у меня в жизни ничего не происходит. По мне так инертность – это когда бредешь со всем стадом, как овца. Овцы не запираются в комнате, чтобы остаться в одиночестве, и не уезжают в никуда. И бог с ней, с этой инертностью. У меня свой путь.
Гораздо позже до меня дошло, что на мой вопрос Маркер так и не ответил.
Глава 4
Мы мчимся куда-то через северную Францию, или через Бельгию, или Германию – сложно сказать. Здесь нет границ, и все ездят на одинаковых машинах. Но вот наступает ночь, за окнами видны лишь фары встречных автомобилей, и, сам того не замечая, я проваливаюсь в сон.
Проснувшись, обнаруживаю, что грузовик никуда не едет и Маркера в кабине нет. Из-за шторки в синюю клеточку доносится раскатистый храп: водила завалился на боковую. Выглядываю из окна: стоим на заправке в какой-то европейской стране.
Вылезаю из кабины чуток поразмяться и иду в сторону главного здания в поисках уборной. Глубокая ночь. В окнах закусочной горит яркий свет и видно все, что происходит внутри. Посетителей немного.
Вода здесь спускается автоматически – после того как закончишь свои дела. Точнее говоря, датчик фиксирует момент, когда отходишь от писсуара. Если подумать, то можно отлить чуть-чуть, прерваться и отойти в сторонку, подождать, когда все смоет, а потом вернуться и продолжить. Хитрый "глаз" ничего не поймет. Но у меня сейчас другие планы. Иду в закусочную, беру чашечку кофе и булку. Расплачиваюсь английскими деньгами и получаю сдачу в евро. Тут я совсем не в курсе дел. С меня могут содрать сколько угодно, и я послушно выложу денежки.
Приличный кофе. У него даже вкус есть. С каждым глотком возвращаюсь к жизни. Рядом – стенд с открытками, и я уже подумываю, не отправить ли Кэт открытку с видом Гейдельберга и надписью на обороте "Привет из Непала!". Пожалуй, не стоит. Немногочисленные посетители, склонившиеся над чашечками, на мой взгляд, тоже смахивают на дальнобойщиков. Кстати, интересно все-таки, куда направляется Маркер. Здорово, что я не знаю.
И вообще, что он за человек, этот Маркер? Где живет? Почему ездит без напарника? Как в одиночку умудряется грузить все эти диваны и стиральные машины? – ведь, насколько я понимаю, именно этим занимаются службы грузоперевозок. И что у него там в кузове?
– Поскольку рядом его нет и спросить некого, придумываю ему предполагаемую биографию. Он живет в Южном Кройдоне, в просторном доме, построенном десять лет назад по программе заселения поселка под названием Гейвиллидж. Газоны перед каждым домом. У него есть жена, которая работает на ресепшене в салоне красоты, и двое детишек, которые уже в первом классе перестали слушаться папочку. В сарае на заднем дворе он держит свои философские книжки и ведет параллельную жизнь, одерживая победу над величайшими умами прошлого.
Когда я возвращался, за грузовиком мелькнула тень: какой-то человек, потупившись и сунув руки в карманы, отпрянул от машины, направился в противоположную от ресторана сторону, вдоль ряда припаркованных автомобилей, и скрылся в темноте.
Маркер встал с постели и бурчит:
– Я уж думал, мы больше не увидимся.
– Тут кто-то возле фуры шастал. Водила насторожился и спрашивает:
– Какой собой?
– Да я и не рассмотрел толком. Не баба.
Мой попутчик явно напрягся, но больше ничего не сказал. Вытащил пакет с зубной щеткой и туалетными причиндалами и пошел в сторону туалетов бриться.
Сижу, осматриваюсь в кабине. Возле койки лежит сумка с записной книжкой. Захотелось мне полистать книжонку, я уже полез в сумку, как вдруг вижу – паспорт. Помню, вчера, когда Маркер предъявлял властям документы, паспорт лежал в бумажнике, а тот – в кармане пальто. Только вот имя там значилось другое: Армин Маркус. Вот вам и Арни Маркер.
Мы снова в пути. Разговоры о философии так и не возобновлялись.
– Скоро на месте будем?
– В полдень подъедем к границе. Не вполне то, что я хотел знать.
– Куда рванешь, когда прибудем? – спрашивает водила.
– Особых планов-то и нет, – отвечаю. – Вольный ветер.
Собеседник кивает. Счел меня бесцельным скитальцем. Да ну и пусть, меня не колышет.
– А если я попрошу тебя об услуге?
– Чем смогу, помогу.
– Там в холодильнике, в морозильном отсеке, конверт лежит. Достань его, запрячь в карман подальше и держи у себя, пока не окажемся по ту сторону границы.
Ну вот, приехали. Я, конечно, рад помочь, но в заграничную тюрягу садиться мне пока не приперло.
– А что в конверте-то?
– Да ничего особенного. Знаешь, эти таможенники ну такой тупой народ!
– Нас будут досматривать?
– Не исключено.
– То есть и меня в том числе?
– Дался ты им, канителиться с тобой – ты ж не шофер.
– А если все-таки… Найдут ведь.
– Найдут – и черт с ним. – Маркеру явно не по себе. – Подумаешь, невелика беда.
– Так может, его вообще не прятать?
– Опять двадцать пять! В конце-то концов, ты мне собираешься помогать или нет?
– Ну все-все, ладно.
Честно говоря, я не так уж и горю желанием помогать, просто не знаю, как выкрутиться. Он меня везет черт-те откуда, кормит, делится своими философскими измышлениями – я вроде как ему обязан. К тому же отказывать всегда труднее, чем соглашаться, да еще прямо в глаза.
По-моему, люди и сами не замечают, как это происходит. Нет, теоретически человек вроде бы принимает решения на основе собственных убеждений и интересов – скажем, делает что-то для удовольствия. На самом же деле мы чаще всего руководствуемся соображениями жертвенности. Была у меня одна девчонка, мы с ней дня три повстречались, а потом она стала всем рассказывать, будто у нее ко мне ничего и не было. Так однажды я на нее где-то наткнулся и напрямик так спрашиваю: неужели это правда? Зачем тогда было спать со мной в первый же день? А она ответила: "Да повода не было отказаться".
– Ну, так ты согласен?
– Согласен. Сделаю, что просишь.
Он успокаивается. Я отворачиваюсь кокну: мы проезжаем место, где, судя по всему, живут горячие поклонники балконных цветов в ящичках. Ну точно, святая святых. Или, может быть, тут специальные агенты ходят, отслеживают всех, кто запоздал с пикировкой петуньи.
Угораздило же меня угодить в машину к водителю с фальшивыми документами, да еще прятать у себя какой-то противозаконный конверт! Н-да, при неблагоприятном раскладе это может очень здорово мне аукнуться. Хотя, с другой стороны, чего мне бояться? Я совершенно не в курсе дела, и вообще неосведомленность – мой главный козырь, тут и выдумывать ничего не надо: правда – на моей стороне. Так что плыви по течению и не парься.
Но вот до границы остается несколько миль, и Маркер просит достать из холодильника конверт. Мало того, что он запрятан в самой глубине, так еще и примерз.
– Не вынимается.
– А ты, сынок, легко сдаешься, как я погляжу. Терпеть не могу, когда меня называют "сынком".
Папаша нашелся! Мой собственный отец никогда меня так не называл. Пришлось царапать лед, пока пальцы не онемели, но конверт я все-таки извлек. Этакий замороженный сверток из коричневой бумаги. Вроде не толстый, ничего такого внутри не прощупывается – слава богу, не наркота.
– Есть какой-нибудь потайной карман?
У меня вообще только один карман: нагрудный.
Но вот и пост. Надо сказать, оборудован в лучших традициях холодной войны. Это вам не в государство Евросоюза въехать, где границу отмечает только знак "Пожалуйста, будьте внимательны на дорогах Бельгии", моргни – не заметишь. Нет, тут картина иная, все как полагается: колючая проволока, вышки с автоматчиками, полосатые шлагбаумы поперек дороги. Встаем в очередь на проверку документов. Маркер явно напрягся. Я уж начал было строить догадки, в какие края нас занесло, но тут же вспоминаю о данном себе обещании. Начинаю рассматривать здоровенный щит с надписями на каком-то иностранном языке, отдаленно смахивающем на немецкий. Внизу – английский дубляж. Успеваю прочесть обнадеживающее: "Пожалуйста, покиньте транспортное средство и зарегистрируйте факт своего прибытия у представителей властей". Воображение милостиво подкидывает радужную картинку, где я регистрирую "факт своего прибытия", а мне выдают разрешение действовать в означенных границах – скажем, пользоваться общественным транспортом и посещать увеселительные заведения.
Очередь движется на удивление быстро. В основном машины пропускают – полицейский взмахнет рукой: следующий. Нам же дали знак вырулить на обочину и предъявить многотонку к тщательному досмотру. Всегда так. Чего и следовало ожидать.
– Все будет нормально, – буркнул Маркер. Голос у него такой, будто он именно теперь вздумал обгадить штаны.
Таможенники молча листают наши паспорта, потом жестом просят предъявить фуру к досмотру. Отдают документы и направляются взглянуть на груз. Мне и самому любопытно. Кузов от пола до потолка уставлен картонными коробками. Снова жест: открывай коробку. В такие минуты начинаешь понимать, что люди в принципе способны обходиться куда меньшим количеством слов, чем принято думать. Почти все ясно из контекста, без сотрясения воздуха. Помню, бабуля моя незадолго до смерти перестала слышать – так вот, она догадывалась по ситуации, о чем ей говорят. Скажем, кто-то подходит и обращается к ней со снисходительной улыбочкой в духе "будь ласков с братьями нашими меньшими", она сразу и отвечает: "Спасибо, более-менее. В моем-то возрасте…" или "Да так, шевелюсь помаленьку, день ото дня все медленнее". Как-то раз она мне сказала, что теперь у нее часто возникает такое чувство, какое бывает, когда пытаешься найти выход в темном кинотеатре во время фильма. За спиной глазеют зрители, мигает свет, а тебе лишь бы скорее выйти отсюда, доставив людям как можно меньше неприятностей. Умница была моя бабуля, я по ней страшно скучаю.
Маркер тянется к какой-то коробке. Его останавливают: нет, достань другую, вон ту. Водила исполняет просьбу стражей порядка и срывает ленту. Внутри, как мы видим, кроссовки "Найк",туго обернутые бумагой – коробка битком набита. Моя первая мысль – подделка. Таможенники рассматривают обувь, потом один вынимает пару, за ней – следующую и бросает прямо в грязь, нисколько не беспокоясь о сохранности товара. Маркер молчит, возражать не пытается. Меж тем таможенник методично освобождает коробку, набитую обувью и оберточной бумагой. Наконец-то! Довольно хмыкнув, он извлекает из коробки видеокассету.
Протягивает находку напарникам. Фильм называется "Записки нимфоманки". Для тех, кто не владеет иностранными языками, на обложке помещена наглядная иллюстрация: полунагая дамочка притягивает к себе совершенно голого мужчину за огромный напряженный член.
Маркер – контрабандист, специализируется на хард-коре. Вот вам и философ.
Тихонько на него поглядываю. Маркер опускает руку в коробку и извлекает на свет божий еще несколько кассет с интересными надписями: "Налегай", "Грязные дебютантки", "Крепкие задницы" – и раздает таможенникам по кассете. Как ни в чем не бывало, будто жвачкой угощает. Те в восторге. Склабятся, с любопытством разглядывают картинки.
– Оставьте себе, – говорит Маркер, – дарю.
Что творится! Теперь они – лучшие друганы. Каждый считает своим долгом похлопать Маркера по плечу, вместе помогают ему собрать разбросанную обувь. А я-то думал, упекут нас в тюрягу за растление общественной морали. Как бы не так! Пришел дедушка Сайта, раздал подарочки, и все разбежались по своим делам; никто никому не мешает. Надо же, как устроены люди: раскусили грязного развратника, толкача голых сисек и тут же прониклись к нему истинным пониманием и расплылись в улыбках. В удивительном мире мы живем. Я, конечно, не протравленный моралист, способен разделить всплеск братского чувства, коим прониклись эти мордовороты. Не то чтобы они были такие порноманьяки, просто всегда испытываешь облегчение, распознав в другом человеке признаки своего собственного "темного я".
Садимся в машину и благополучно трогаемся в путь.
– Значит, не впервой, – замечаю.
– Случалось пару раз.
– И все время обыскивали?
– Нет, – признается он, внимательно сканируя дорогу и окружающие нас склады.
– Поджилки-то небось тряслись?
Не отвечает: стыдно, наверное, а я-то из сочувствия спросил.
– Да ладно, я уже большой. Доводилось видео смотреть.
– Рад за тебя, – буркнул Маркер.
Короче, бросаю попытки растормошить попутчика и перевожу все внимание на дорогу. Занятное место проезжаем: уже не граница, но до первого значимого города еще далеко. Много на свете таких поселений; единственное их предназначение – сортировать и размещать товары. Сплошь до самого горизонта простираются безлюдные складские здания и прилегающие к ним дворы, где никто не живет и ничего не выращивает. Здесь даже рекламных щитов нет с их лживыми прикрасами, только черные глазницы окон в длинных многоэтажных коробках посреди пустынных цементных площадей, по которым неуклюже проползают здоровущие фуры. Хотел бы я знать, хорошо ли спит по ночам проектировщик подобных кварталов. Может, он еще и горд своей работой? А может, так и было задумано? Чтобы самодовольные иностранцы, которые приехали полюбоваться страной, пыл чуток поубавили, а то тошно уже от их улыбок. Нет, не те ныне времена: путешествовать по странам уже не так круто и не так увлекательно, как было раньше, и даже разнообразия-то особого не осталось. Так может выглядеть приграничная трасса любой страны. Здесь всем заправляет коммерция; именно так мы богатеем. Въезжая на территорию очередной державы, мы отдаем дань механизму собственного благосостояния, а потом отводим глаза и чешем в столицу, где нас ждет уютный номер отеля в недавно отданном пешеходам историческом центре.
Как-то сами собой мысли вернулись к облюбованным туристами пешеходным "плаза", кишащим всяким актерским сбродом: здесь и уличные музыканты, и факиры с огненными факелами, и "живые статуи". Одну такую я впервые увидел в Барселоне. Даже не знаю, что здесь самое потрясающее: дерзновенность идеи или умение исполнителя сохранять полную неподвижность. Одетый в белое человек с беленым лицом стоял на белом столбе, как самая что ни на есть греческая статуя. Потом я стал замечать "статуи" повсюду и понял, что это всего-навсего низкозатратная форма попрошайничества. И все-таки занятно, кто же первый к этому пришел. Придумал что-то новенькое – считай, задал тональность. Таковы правила в искусстве. Скажем, можно сложить образ из подставки для бутылок, но первым до этого додумался Марсель Дюшан, и именно он вошел в историю. И если тебя посетила идея, кем-то уже осуществленная, можешь смело с ней распрощаться. Главное – стать оригинальным, а потом варьируй сколько душе угодно и считай, что уже состоялся: большего от тебя не требуется. В противном случае есть риск остаться непонятым – история не терпит ординарности.
Удивляюсь, что, кроме меня, никто не замечает столь очевидных вещей. Ух ты, а ведь Арни Маркер, то есть Армии Маркус, по-своему тоже столкнулся с непониманием, только его предмет – западная философия.
– Дерьмо собачье!