- Дорогой друг, вопрос довольно наивный, не правда ли? Все просто начинается. Одни винят малайцев, другие китайцев. Возможно, малаец погрозил кулаком ростовщику четьяру, из-за чего по неким туманным причинам разразился скандал в китайском кабаре. Или британский томми в стельку надрался в Куала-Лумпуре, а тамилы принялись плевать в полицейского-сикха. Факт тот, что расы, населяющие эту пикантную и немыслимую страну, просто не ладят. Правда, была как бы иллюзия лада при полном британском контроле. Но самоопределение - смехотворная мысль в стране с таким смешанным населением. Здесь не существует народа. Нет общей культуры, языка, религии, литературы. Я знаю, малайцы хотят это все навязать остальным, только явно ничего не выйдет. Будь я проклят, язык у них не цивилизованный, всего две-три книги - скучные, плохо написанные, - их вариант ислама нереалистичен и лицемерен. - Он выпил свой чай и, как всякий англичанин в тропиках, начал после него потеть. - Когда мы, британцы, уйдем, здесь в конце концов будет ад. А уйдем мы довольно скоро.
- Не знал, что вы думаете об уходе.
- Да. Думаю в Лондон вернуться. У меня там связи, друзья.
- В определенном смысле винить надо малайцев, - решил Краббе. - Я в них разочаровался.
- Вините, если угодно, средний класс малайцев, политиков, но не вините парней из кампонгов. Мир для них вряд ли меняется. Только малайцев среднего класса никогда не должно было быть, они попросту не годятся по типу для среднего класса. Им положено оставаться бедными живописными детьми земли.
- Все равно, - сказал Краббе, - мне не хочется признавать невозможность что-нибудь с этим сделать, даже в столь поздний час. В прошлом мы многое упустили, но винить, собственно, некого. Вечное малайское лето, вечное британское владычество. Ни времен года, ни перемен. Все шло вполне удовлетворительно, все срабатывало. И припомните, британское владычество никого за уши не тащило. Люди просто приезжали, потому что тут были британцы. Даже малайцы. Гуртами тащились с Явы, с Суматры…
- Что же, по-вашему, можно сделать?
- Ох, не знаю… Наверно, какое-то образование для взрослых. Религия, конечно, проблема; скверная проблема.
- Ну как вам не стыдно, - усмехнулся Л им Чень По. - Чего вы хотите? Рационализма XIX века, деизма Вольтера? Знаете, мы живем в религиозные времена. На мой взгляд, возможное решение - англиканство. Я считаю англиканца-малайца любопытной концепцией.
- Впрыснуть чуточку скептицизма под внешний конформизм, - сказал Краббе.
- Чистое англиканство, не так ли? А что делать с табу на еду? Кажется, именно из-за этого всегда начиналось кровопролитие. Прошло ровно сто лет после безобразных событий в Индии. Не похоже, чтоб индусы и мусульмане пришли к более рациональному взгляду на бифштекс с кровью и свиное сало, невзирая на вековое господство цивилизованной Британии.
- Можно несколько прояснить. Обсудить, скажем, межрасовый брак…
- На обсуждениях далеко не уедешь.
- Это начало, - сказал Краббе. - Дискуссия - это начало. Даже собрать все расы в одном месте - уже кое-что.
- В Сингапуре поговаривают о Комитете по межрасовым связям. Ничего хорошего не выйдет.
- Ох, Чень По, вы просто зануда. Истинный распроклятый китаец.
- Китаец? - Лим Чень По казался оскорбленным. - Что вы имеете в виду?
- Вашу божественную пренебрежительную надменность. Вы фактически считаете все другие восточные расы не более чем каким-то комическим вывертом. Это освобождает вас от обязанности что-нибудь для них делать. У вас нет чувства ответственности, вот в чем ваша беда.
- О, не знаю, - медленно проговорил Лим Чень По. - У меня жена, дети. У меня отец живет в Хаунслоу. Я по крохам раздаю все, что имею. И чертовски много работаю именно потому, что имею чувство ответственности. Я забочусь о своей семье.
- Но у вас нет страны, нет народа, принадлежности к общности, которая шире вашей семьи. Допускаю, что вы не так плохи, как Роберт Лоо. Тот уж совсем бессердечен. Привязан лишь к нескольким дестям писчей бумаги, которые я ему купил. Тем не менее именно он, как ни странно, убедил меня в возможности что-нибудь сделать в Малайе. Может быть, это, конечно, чистая иллюзия, но образ там, в его музыке. Национальный образ. Он действительно синтезировал малайские элементы в своем струнном квартете, и, по-моему, еще лучше в симфонии. Я ничего подобного еще не слышал. Должен добиться ее исполнения.
Чень По зевнул.
- Музыка тоску на меня нагоняет, - сказал он. - И ваш либеральный идеализм вгоняет меня в такую же тоску. Пусть Малайя сама разбирается в своих проблемах. Мне есть о чем думать и без вмешательства в чужую политику. У моей младшей дочери корь. Жена хочет собственный автомобиль. В квартире надо шторы менять.
- Жидкий чай под шелковицей. Одинокий цветок в изысканной вазе. На стенах развешаны великолепные каллиграфические идеограммы, - сыронизировал Краббе.
- Если угодно. Крикет по воскресеньям. Немного мартини между церковью и ленчем. Гладиолусы под открытым окном. Это столь же ваш мир, как мой.
- Вы никогда нас не понимали, - сказал Краббе. - Никогда, никогда, никогда. Наш мандаринский мир умер , исчез, а вы только этого ищете в Англии. По-вашему, старый Китай живет в Англии, но вы ошибаетесь. Он скончался сорок лет назад. Я типичный для своего класса англичанин - чокнутый идеалист. Что я, по-вашему, делаю тут в начале среднего возраста?
- Извлекаете из непонимания изощренное мазохистское наслаждение. Делаете все возможное для аборигенов (он выдавил это слово, как сценическая мем-сахиб), чтобы иметь возможность потирать руки над неблагодарностью.
- Ну, пускай. Но у меня еще год до возвращенья домой, я намерен сделать что-нибудь полезное. Впрочем, не знаю, что именно…
На западном небе возник байрейтский монтаж Валгаллы. К нему сейчас поворачиваются мусульмане, поклоняясь, как зороастрийцы огню. Поистине волшебный час, единственный за весь день. Двое мужчин в белом, в плетеных креслах на веранде, перед бугенвиллеями и деревом папайи, чувствовали, будто вступают в какой-то восточный роман. Скоро придет время джина с тоником. Неслышно войдет слуга с серебряным подносом, потом все станет пропитываться синевой, лягушки заквакают, птица-медник поднимет шум, точно водопроводчик. Восточная ночь. "Когда я сейчас здесь сижу, в клубах лондонского тумана, обнимающих мое жилище, под треск газового камина, при домоправительнице, готовящей вечерние котлеты, ко мне возвращаются те невероятные ночи со всеми их тайнами и ароматами…"
Без стука вошла Розмари Майкл, неся свою смехотворную красоту по гостиной на высоких цокавших каблучках.
- Виктор! - вскричала она, а потом: - Ой, у вас гость.
- Это, - представил Краббе, - мой друг, мистер Лим, последний англичанин.
- Здравствуйте.
- Здравствуйте.
Розмари с надеждой и восхищением вслушивалась в бейллиолекую интонацию. Ничего не упускающим женским взглядом она видела, что мистер Лим не англичанин, но его выговор зачаровывал и сбивал с толку. Вдобавок она была чуточку навеселе. Неуклюже продемонстрировала мистеру Лиму самые отборные, самые изысканные гласные Слоун-сквер и, садясь, - соблазнительно сверкнувшие круглые коричневые коленки.
- Мистер Лим, вы приехали здесь поселиться?
- Нет, нет, просто заехал. На самом деле я живу в Пинанге.
- Мистер Лим, вы знаете Лондон? Я люблю Лондон. Положительно обожаю.
- Да, я знаю Лондон.
- А Шефтсбери-авеню знаете, и Пикадилли-Серкус, и Тоттеихэм-Корт-роуд?
- О да.
- А Грин-парк, угол Гайднарха, Найтсбридж, Южный Кенсингтон?
- Да, да. Всю линию Пикадилли.
- Ох, прекрасно, не правда ли, Виктор, прекрасно, просто прекрасно!
Лим Чень По был англиканцем и крикетистом, но впустил себе в голову маленького китайца, намекнувшего с почти незаметной улыбкой, что пришла любовница Краббе, пора уходить.
- Мне пора, - сказал он. - Спасибо за гостеприимство, Виктор. До свидания, мисс…
- Розмари. Друзья называют меня Розмари.
- Изысканное имя, в высшей степени уместное своей изысканностью.
- О, мистер Лим. - Сплошное олицетворенье девичества. Когда Лим Чень По отъезжал, она стояла у окна, махала ему, потом вернулась на веранду. - Ой, Виктор, до чего милый мужчина. И какой дивный голос. Думаете, я его привлекла?
- Кто бы устоял?
- Ох, Виктор, - захныкала она, потом надула губы, сбросила туфли, откинулась в кресле и сообщила: - Я напилась с Джалилем.
- Что Джо скажет по этому поводу? Кто-нибудь непременно напишет и сообщит.
- Наплевать. К черту Джо. Он меня очень-очень разочаровал. Я ждала кольцо, а получила одну распроклятую Блэкпулскую башню. Никогда ему этого не прощу.
- Но он же не присылал Блэкпулской башни.
- Нет, он ничего не прислал. Ох, Виктор, Виктор, я так несчастна.
- Выпей.
- Но я голодная. - Жалобный ротацизм маленькой девочки.
- Тогда пообедай. По пятницам я обедаю в семь тридцать. Сперва выпьем. - Краббе крикнул слуге: - Дуа оранг!
Розмари выпила несколько порций джина, потом погрузилась в реминисценции.
- Ох, Виктор, как было чудесно. Меня показывали по телевизору в сари, целых десять минут потратили на интервью, вы бы видели, сколько я писем на следующий день получила. Пятьдесят, нет, сто брачных предложений. Но я говорю, обожду Того Самого, даже если всю жизнь придется дожидаться, и…
- А теперь ты нашла Того Самого.
- Нет, нет, Виктор, я его ненавижу, он так со мной обошелся, а ведь я могла выйти за управляющего, и за члена парламента, и за епископа, и, о да, за герцога. Его звали лорд Посеет.
- Того самого герцога?
- Да. Но я себя сохранила, отсылала им назад цветы, норковые шубы, никогда ни с кем не спала, а могла бы спать с кем пожелаю. Я была девушкой, пока не появился Джо, Виктор, я все ему отдала, все. - Она глотала слезы, утратив человеческий вид. - Он все от меня получил.
- А теперь ты его ненавидишь.
- Я люблю его, Виктор, люблю его. Он единственный мужчина на свете.
- Хочешь сказать, тебе нравится спать с ним?
- Да, Виктор, я его люблю. Это была любовь с первого взгляда.
Розмари от души пообедала. На обед была жареная курица под хлебным соусом, и сперва она все лихорадочно залила кетчупом, потом, соусом "Ли энд Перрин", частенько во время еды добавляя в тарелку приправы. С кофе выпила "Куантро", потом "Драмбюи". Потом откинулась в кресле.
- Виктор, - сказала она, - Джалиль правду сказал?
- Про Джо?
- Нет, про вас. Будто вам уже не нравятся женщины.
- Некоторые нравятся.
- Он сказал, вам мальчики нравятся.
- Так и сказал, господи помилуй?
- Все толкуют про вас и про того самого мальчишку Лоо. Вот что сказал Джалиль.
- В самом деле?
- Виктор, это правда?
- Нет, Розмари, неправда. Он пишет музыку, я пытаюсь помочь.
Розмари хихикнула.
- Не верю.
- Как угодно, моя дорогая.
Розмари приняла позу глубокого расслабления, раскинула руки-ноги, сонно вымолвила:
- Виктор.
- Да?
- Китайцы то же самое, что англичане?
- Да.
- Откуда вы знаете?
- Это просто само собой разумеется.
- А. - Птица-медник ковала, медленно отбивая минуты.
- Виктор.
- Да?
- Вам можно, если захотите.
- Что мне можно?
- Ох, Виктор, Виктор. - Она села и яростно крикнула: - Я так одинока, я так одинока, меня никто на свете не любит.
- Нет, тебя многие любят.
- Джалиль про вас правду сказал, правду, правду. Никогда в жизни меня так не оскорбляли.
- Возможно, я не так чувствителен, как его светлость.
- Я домой пойду, домой.
- Я тебя подвезу. - И Краббе с большой готовностью пошел к крыльцу, где стоял его автомобиль.
- Пешком дойду, спасибо. Не хочу ехать в вашей машине. Я вас ненавижу. Вы такой же дурной, как все прочие, а я думала, что другой. - Она сердито обулась и вымелась со своей смехотворной красотой, после чего комната не опустела.
Краббе устроился за вечерним чтением.
Глава 3
Работа у Виктора Краббе была вполне подходящей, несколько сумрачной. Исполняя обязанности руководителя системы образования штата, он медленно уступал пост малайцу. Порой этот малаец, моложавый мужчина с обаятельнейшей улыбкой, почтительно относился к Краббе, проявляя великое рвение к обучению; порой являлся в офис, точно во сне его посетил ангел, всему обучив с помощью безболезненной гипнопедии. Потом малаец, по-прежнему в высшей степени обаятельно, стал давать Краббе практические указания - усмирить бунт учащихся местной школы; составить на вежливом английском языке письмо директору, извиняясь за потерю денежной расписки; подписать бумагу; послать за кофе и слойками с кэрри; вообще приносить пользу. Сам малаец посиживал за столом, курил сигареты с мундштуком "Ронсон", звонил китайцам-подрядчикам, всыпал им чертей, - сперва громко объявив свое официальное звание, - время от времени драматически хмурился над толстыми папками. Поэтому Краббе низвел себя в ранг герцога из "Меры за меру", бога, которого каждый может потрогать; бродил по городским школам, давая детям забавные уроки ("этот белый всегда нас смешит, очень радует"). Иногда пытался совершить более впечатляющее доброе дело, и нынче утром посетил главу Информационного ведомства штата, держа на уме определенные планы.
Нику Хасану нравилось, чтоб его звали Ники. Английское имя считалось в его кругу шиком. Приятели Ники, Изаддин и Фарид, звались Иззи и Фред, а Лахман бен Дауд именовался Локман Б. Дауд с ударениями на первых слогах. Весьма начальственная, весьма американская, вполне законная транслитерация исламского имени. Ник Хасан старался слепить собственный имидж соответственно прозвищу, восседал боссом совместного спекулятивного предприятия за своим официальным безобидным столом, усатый, аккуратный, в деловом гуле кондиционера. Краббе его поприветствовал, добросовестно улыбаясь при взаимном обмене приветствиями. Ники и Вики. Образование и Информация. Потешная команда новой Малайи.
Первым делом Краббе рассказал Нику Хасану про Роберта Лоо и его симфонию.
- Понимаете, - сказал Краббе, - кроме эстетической ценности, о чем я судить фактически не в состоянии, просто-напросто очень кстати с политической точки зрения.
- Музыка? С политической?
- Да. Вам, конечно, известно, что Падеревский стал премьер-министром Польши. Падеревский был великим пианистом.
- Это было где-то до меня.
- Исполнение этой симфонии может стать серьезным актом независимости. "Мы в Малайе стряхнули ошметки чужой культуры. Мы переросли сопилку и двухструнную пиликалку. Мы возмужали. У нас есть собственная национальная музыка". Представьте, как полный оркестр играет в столице симфонию, представьте радиотрансляцию: "первая настоящая музыка из Малайи"; представьте гордость простого малайца. Вы обязаны что-нибудь сделать.
- Слушайте, Вики, простому малайцу плевать, черт возьми. Вы не хуже меня знаете.
- Да, но суть не в том. Это культура, а в цивилизованной стране должна быть культура, хотят люди этого или нет. "Наша национальная культура" - одно из общих клише. Ну, вот вам и первый кусочек национальной культуры: не индийской, не китайской, а просто малайской, вот так.
- Что за штука? - подозрительно спросил Ник Хасан. - Современная? Ну, знаете, вроде Гершвина? Мотив приятный? Вы правда думаете, будто она чего-нибудь стоит?
- Стоит, вполне уверен. Я ее не слышал - читал. Так или иначе, дело, собственно, не в том, стоит или не стоит. Это произведение искусства, в высшей степени компетентное, может быть, в высшей степени оригинальное. Только не ждите веселенького саундтрека. Там вообще нет никаких приятных мотивов, но она устрашающе организована, потрясающе богата. Этот парень гений.
- Китаец, да? Жалко. - Ник Хасан скорчил кислую гангстерскую физиономию. - Жалко, что не малаец. Хотя может, конечно, взять этот… как его…
- Псевдоним?
- Правильно, малайский псевдоним. Придаст веса побольше. В конце концов, все знают, что китайцы умные. Мы уже до тошноты про это наслушались. Просто помираем в ожидании появления малайского гения.
- Ну вот вам и малайский гений. Я вполне уверен.
- Если, - предположил Ник Хасан, - если оно чего-нибудь стоит, может быть, пожелают сыграть на торжествах по случаю Независимости. Попытка не пытка. В любом случае, увидят, что мы тут в штате еще живы. Думаете, он не захочет взять малайский этот самый, как вы там сказали? Знаете, что-нибудь вроде Абдулла бен Абдулла? Тогда в Куала-Ханту будет немножечко другое дело.
- У него, - сказал Краббе, - не будет никаких возражений. Он полностью лишен амбиций. Но, честно сказать, я очень даже против. Зачем ему скрывать настоящее имя, если в этой стране у него равно столько же прав, как у вас? Проклятье, китайцы сделали нисколько не меньше всех прочих, если не больше, для… для…
- Ладно, ладно, - перебил Ник Хасан. - Знаю. Знаю, дорогой коллега. Но вопрос в направлении, знаете. Направление надо испробовать, а потом ему следовать. Я хочу сказать, если честно, направленье китайцев - торговля, правда? Деньги в банке, море "кадиллаков". У малайцев ничего нету. Пришла пора что-то им дать. И вот теперь я думаю, такая ерунда…
- Не такая уж ерунда.
- Может стать сенсацией. Сенсацией. Там чего-нибудь поют? Знаете, патриотические малайские слова. Это здорово помогло бы.
- Ничего не поют. Но, - сказал Краббе, - да. Это мысль. Хоральный финал. Бетховен писал, почему бы и Лоо не написать? Тогда публика может купиться.
- А еще если б оркестр вставал время от времени и кричал бы "Мердека!". Вот тогда б в самом деле купились. Тогда дело действительно стало бы политическим. Тогда можно было б исполнить.
- Но, - сказал Краббе, - это уже как бы осквернение. Нельзя так обходиться с серьезной музыкой.
- Вам ведь хочется ее сыграть, правда? Вещь, по вашим словам, политическая. Ну, если сделать ее по-настоящему политической, будет буря аплодисментов. Только, - оговорился Ник Хасан, - она правда хорошая? В самом деле? Не хочу выглядеть чертовым дураком, отправив в Куала-Лумпур кучу дряни. Я хочу сказать, нам про нее известно только с ваших слов.
- Уж поверьте мне на слово.
- Что ж… - Ник Хасан протянул Краббе маленькую голландскую сигару и дал прикурить. - Мы ведь с вами друзья, правда?
- О да, Ники, конечно друзья.
- Я бы, Вики, на вашем месте перестал с этим парнем встречаться.
- Стало быть, люди болтают, да?
- А вы чего ждали? Прямо дар божий для сплетников. Жена ваша вернулась в Соединенное Королевство, с женщинами вы теперь не якшаетесь, дома у вас без конца этот парень толчется…
- Не так часто.
- Достаточно часто. Так или иначе, болтают. И понимаете, из-за этого я попадаю в странное положение, делая для вас такое дело…
- Я сам пошлю эту чертову вещь.
- А тогда, если она чего-нибудь стоит, возникнет вопрос, почему я ее проглядел. Мне только надо, чтоб вы мне сказали, но честно…