Нет, дверь наличествовала – как раз там, где он ожидал... Но она была не только заложена кирпичами – а еще и заштукатурена.
Вадим завороженно повозил подушечками пальцев по сплошной самодовлеющей шершавости – будто подозревая, что под ней все-таки таится хилое дерево, путь к спасению, полная невиновность, здоровое законопослушание, жизненный успех, карьерные свершения, семейная гармония, почтительные дети, любящие внуки, сытая старость и смерть во сне... Потом просто сел под стенку и остался сидеть. Ресурс оказался обширным, но да, ограниченным.
Еще пару раз спохватывался и разочарованно сникал в соседней галактике телефон Очкастого. Вадимово оцепенение было бессрочным и неподвижным – но отнюдь не безмысленным. Другое дело, что мысли, вразнобой, без соблюдения иерархии распределившиеся по слоям сознания и одновременно бродящие каждая в своем, ни за что в Вадиме не задевали и себя не навязывали. Среди прочих было отвлеченное рассуждение о том, что звонящий вхолостую сотовый телефон – это вовсе не невостребованный и в силу того лишающийся всякого смысла служебный технологический объектец – а вполне самодостаточное существо. И его пустопорожние трели – сродни фальшивой расхожей мелодии, какую человек в хорошем настроении свистит себе под нос. Может, мобильник тоже в неплохом расположении духа. И задокументированная в анналах обстоятельная беседа с автоответчиком аппарата, стоящего на redial – чем не доказательство равноправия первой и второй природы?..
А сильно поглубже из тревожной придонной мглы всплыла куда более предметная мысль, зубастая, реликтовая, как тираннозавр Мурзилла, мысль о круглом бронзовом ящерьем постаменте – о том, что его вытереть Вадим впопыхах забыл... За ней последовала длинная, еще более мрачная череда.
Постепенно, порциями, синхронизируясь с разгоранием в руке, до Вадима доходил идиотизм всего, что он сделал и намеревался сделать. На что он, скажем, рассчитывал, ломая двери одну за другой – что никто не проследит его маршрут? И насколько всерьез он полагал, что из здания как бы то ни было банка, большого охраняемого банка можно незаметно вынести несподручную кладь эдакого размера? А также что никто, включая две как минимум камеры по периметру, не засечет, как вламывается на стройку "понтиак"? Управлять которым, кстати, Вадим и вовсе вряд ли сумеет. И каков у него шанс – хотя бы и облачившись в оранжевое пальто Очкастого – пройти через коридоры, миновать вахту, не вызвать подозрений, заводя плейбойскую тачку на самом видном месте? И как в таком случае расценивать загадочное растворение Аплетаева в пресс-руме?
Тупик был настолько глухим, что ни шаги, ни клекот близкого замка, ни вспыхнувший свет, ни даже зрелище охранника Сергея Гимнюка в милитарной форме и при уставном дубинале не вызывали у Вадима никаких эмоций. Ни малейших.
8
– Ну ты попа-ал, – в обалдении, причем безусловно приятном, восхищенном, пожалуй, протянул охранник Сергей Гимнюк, – ну ты, бля, кекс, попа-а-ал!..
Он был до странности мало похож сейчас на всегдашнего себя, этот неукоснительно и безукоризненно корректный и исполнительный охранник – если б Вадим был еще в состоянии удивляться, он, вероятно, удивился бы у себя на полу. Последовательная трансформация произошла с Сергеем Гимнюком при виде взломанной двери на черную лестницу; горизонтального, изрядно расхристанного Андрея Владленовича, возмущенно отворотившего пакеты свои от творящегося безобразия; аннексировавших полкухни свиней, рыб, горошков, перцев, помидоров и кукуруз; утомленно привалившегося к стеночке под сдвинутым зачем-то суперхолодильником забывчивого сотрудника Аплетаева... – при виде, анализе, складывании фактов и получении единственно верного результата. Поначалу охранник Гимнюк сделался встревожен, совершил ряд хаотических перемещений из тамбура в кухню и обратно (шпанистое лицо его, очевидно, даже помимо воли обладателя приобрело естественное для себя выражение типа "а ты че?"), побуксовал в банках, сконцентрировался на Вадиме, проницательно вперился, на глазах наливаясь праведной непримиримостью и решимостью быстро и точно отправить профессиональную функцию. Начал уже и отправлять, произвел необходимое предварительное действие – лапнул уоки-токи...
Когда вдруг, словно стряхивая наваждение и отказываясь верить в подобную чепуху, действительно чуть дернул шеей – и неуверенно улыбнулся. Зенки Гимнюка, утратив невменяемую тусклость старой латуни, блеснули всамделишним аргентумом девятисотой пробы.
– Это, – едва слышно, боясь спугнуть зазевавшееся счастье, он сделал головой движение в сторону тамбура, – ты его?..
Антеннка рации почесала прыщ на крыле охранникова носа, поколебалась, прицелилась в холодильник:
– Ты че – туда его хотел?!
То ли нелепость подобного предположения (как будто могущая скомпрометировать его даже на фоне опакеченного жмурика) заставила Вадима воспротестовать, то ли бессмысленность всякого молчания и запирательств была слишком очевидной, то ли кто-то внутри уже начал репетировать признание неизбежному всепонимающему следователю – но уже минут через пять Гимнюк более-менее вник в ситуацию. С каждой из этих минут он становился все возбужденнее, все острее блестел зенками, все энергичнее ласкал демократизатор – а в итоге в восхищенном обалдении протянул:
– Ну ты попа-ал! Ну ты бля, кекс, попа-а-ал!..
Гимнюк в этот момент смахивал на человека, который очень долго пытался втолковать окружающим нечто, по его мнению, самоочевидное, а от него отмахивались, снисходительно пренебрегали, игнорировали. И вот внезапно правота его убедительно продемонстрирована, неопровержимо доказана всем. И самое сладкое – слава, почести, признание – только начинается... Гимнюк поискал, куда бы присесть, счел достойным краешек разделочного стола и примостился бочком. Похоже было, что ему страшно хочется закурить толстую гаванскую сигару, пригубить рюмку многолетнего коньяку и скрестить руки на груди.
– Ты, ваще, сечешь, что это чисто умышленное? – поинтересовался он воспитательским, сожалеюще-осуждающим тоном. – Что это чисто десятка? А может, и пятнарик? – он кратко прислушался к себе и подтвердил: – Точно пятнаха. Сто пудов. Тебе – по полной впаяют. На всю катушку. Тебе еще с отягчающими оформят. Ты, ваще, рубишь, кто Воронин – Самому? Он же на дочке его женат! Сам свои ментовские связи напряжет – и ты по максимуму мотать пойдешь! Но ты не парься. Тебе весь срок все равно зону не топтать. Потому что Сам свои бандитские связи напряжет – и тебя там по-быстрому на хуй зачморят. С тобой в первый же день знаешь что сделают? В капэзэ еще?
Тебя, бля, так пропишут! Отпидарасят тебя. Отпетушат. В жопу выебут.
Всасываешь? Ты в курсе, что такое "парафин"? Это когда тебе болтом по губам проведут – и после этого ты будешь по жизни опущенный. По жизни петух. После этого тебя все кому не лень ебать будут. Каждый день. И пиздить. Тебя так будут пиздить!.. – он, не находя слов, потрясенно закатил глаза. – Вот я служил. Я видел, как некоторых пиздят. Типа таких вот, – он повел подбородком в Вадимову сторону. – Я знаю, как по-настоящему чморят. Как из человека говно делают. Полное говно. Это ты тут типа с понтами, типа там в банке работаешь, пресс-служба, хуе-мое. Типа умный там, слова всякие знаешь, в институтах учился. Баб ебешь... На флоте это всем глубоко по хуй. Там ты понты и институты свои вместе с соплями сожрал бы. Там бы ты сам бабой стал. Там бы тебя все ебали. Там бы из тебя сразу мясо сделали. Еще в учебке. Но это – на флоте. А тебе ведь не флот, тебе зона светит.
Гимнюк замолчал, не считая, видимо, нужным добавлять что-то к последнему, и так говорящему все за себя, обжалованию не подлежащему. Глубокомысленный взгляд его, минуя Вадима, ушел косо вниз, левая бровь поднялась и опустилась молотком аукциониста, рубящего: "Продано!", губы сложились прокураторской складкой. Правая снова взялась за рацию и донесла ее примерно до подбородка.
– Ну че, бля, – вернувшийся к Вадиму взор не лишен был фаталистической грусти, – с вещами на выход...
Однако до рта коммуникационная коробочка так и не доползла.
Будто бы озарение посетило вдруг охранника Гимнюка, будто бы ситуация повернулась к нему каким-то неожиданным и чрезвычайно любопытным боком. Он, прицениваясь, просканировал будущего парафина с ног до головы и опустил уоки-токи (не в том, конечно, окказиональном смысле опустил, что вкладывал в оный глагол обычно сам Гимнюк, а в общеупотребительном).
– А хочешь прикол? – охранник подался вперед, опершись локтем о колено, уставился на Вадима исподлобья – и тот опять увидел сразу за светлыми радужками ледяную стену, – реальный прикол? Вот я – чисто если б мне надо было... Я ведь мог бы тебя отмазать. Че смотришь? В натуре мог бы. Как Воронин в здание заходил – я один видел. Федя, ну, напарник мой (это именно он, лысеющий незлобивый средних лет мужик выдавал Вадиму ключ, сочувственно хмыкая на вранье о неурочной работе), как раз в задней комнате сидел. А сейчас, – Гимнюк глянул на часы, – минут, может, через пятнадцать, он вообще свалит по-тихому. Где-то на полчаса. Стрела у него там какая-то... Просил не говорить, конечно, нам запрещено так с поста линять. Ну, вечер, праздники, все дела, кто будет проверять? А если что, я скажу, типа в гальюн вышел... Так если б я захотел, – Гимнюк, как во время препирательств на вахте, почти заискивающе не отрывался от Вадимовых глаз, – я б мог сигнализацию отключить и ключ от черного хода тебе дать. Че, камеры? Это вообще хуйня. Я, – он для наглядности ткнул себя антенной в грудь, – знаю, как это делается. Камеры – они только на движение включаются. Я в этих делах разбираюсь. Все камеры на один диск пишут. Я на него без проблем залезть могу. Вот в главном здании, у них там бабки хранятся, – такая система стоит, без трех кодов доступа хуй влезешь.
А у нас – фуфло полное. Кому вас, козлов, сторожить надо...
Так что я этого твоего Воронина просто стереть мог бы. Это сколько выходит, – Гимнюк, прищурившись, прикинул, – наружная у входа раз, внутренняя в холле два, на вашем ебаном этаже – три. Ну и черный ход, через который ты его грузить будешь... Как нехуй, – он пренебрежительно скривился, – втаптываешь?
Развеселый электронный канканец из-за угла был ему глумливым ответом. Гимнюк смешался, заозирался, соскочил со своего стола, выбежал в тамбур, испуганно сказал там "бля!" Но в кухню вернулся, уже снова расправив преувеличенные г-ном Бирманисом плечи и сделав руки брутальным кренделем. Приблизился вплотную. Присел перед Вадимом на корточки.
– Ты, ваще, понимаешь, что ты у меня – вот тут? – Гимнюк поводил под самым носом визави бледным кулаком с контрастно-румяными костяшками. – Что я тебя... с тобой... Ну вот че хочу – то и сделаю? Совсем че хочу? Я ведь если тебе скажу – все, гуляй, тока сначала на клык у меня возьмешь! – ты ж возьмешь! Как миленький! Сосать будешь – и улыбаться, понял, нет? Че, не так? А? За шкуру свою? Понимаешь? Ви-ижу, понимаешь. Ты ж умный. Ты ж институты кончал, – Гимнюк поднялся и, не глядя на Вадима, прошелся по кухне, наподдал носком "Трех Поросят". Продолжил как бы про себя или в пространство:
– Тока нахуя мне, чтоб ты у меня отсасывал? Я нормальный мужик, а не пидор голимый... – он еще немного поменжевался праздно, с притворным интересом озирая микроволновки, соковыжималки, автоматические мойки, вихревые печи, стеллажи посуды. Потом резко развернулся, шагнул к Вадиму, нагнулся, больно упер набалдашник тонфа ему снизу в подбородок – так, что затылок собеседника приложился о штукатурку, – и напористо, долбяще, оскалясь и обдавая тепловатым запахом изо рта, заговорил:
– Короче так, мудак. Слушай внимательно. Ты сейчас встанешь. Уберешь все это. Сдашь мне ключик от своего кабинета сраного. В тетрадке распишешься, и чтоб четко! Получишь – от черного хода. Выйдешь, тачку евоную заведешь, подгонишь. Если кто тебя заметит – меня не ебет, твоя проблема. Откроешь. Быстро. Подберешь этого козла. Че ты с ним дальше будешь делать – тоже твои парки. Ключ оставишь на кухне. Вот тут. Заметут тебя – мне похуй. На меня покатишь – я отмажусь. Ключ ты спиздил, записи все есть. А крошишь – потому что я тебя на вахте строил, все видели, у меня дядя спецреферент, мне поверят... Не заметут – считай, отмазался. Но вот тогда, – он вжал дубинку еще сильней, Вадим задохнулся, – тогда ты будешь делать все, что я тебе скажу. Все, понял? И попробуй только залупиться. Попробуй только кому-нибудь спиздануть...
Нажать сцепление. Три педали, сцепление – крайняя слева. Снять с ручного тормоза. Обязательно снять, иначе движок накроется. Сигнализация! Сначала, перво-наперво, до того как открыть дверцу – не забыть отрубить сигнализацию! Не хватало только, чтоб она завопила на всю Старушку. Вот брелок, – он шевелил в кармане потной рукой, перебирая ключи от "понтиака", – вот. Ладно. Сняли с ручника, повернули зажигание. Начинаем с первой скорости – влево и вперед...
Вадим выглянул из-за угла. Торчит. Торчит, тварь, курит, вторую, что ли?! Арнольд, менеджер-реклам-щик, – на него Вадим наткнулся, едва выйдя из дверей главного входа: тот стоял на ступеньках, в пиджаке, спиной к нему, руки в карманах, во рту сигарета. Лицом к "понтиаку". Шагах в восьми от того. В пяти. Рекламный Арнольд обернулся. Вадим посмотрел дико, не поздоровался, не попрощался – рванул наискось вбок. Матерно бибикнула тормознувшая тачка. Вадим пересек улочку, покинул поле зрения банковских камер, дошел до угла, свернул, остановился с максимально праздным видом. Погодя чуть высунулся. Пять окон светились по фасаду. Уже четыре. Два – закрыты жалюзи. Еще два... Но с этим ничего не поделать.
... И радуйся, козел, бога благодари, понял? – что я сегодня со Славиком поменялся, не оборачиваясь, цедил Гимнюк, косолапя впереди Вадима к вахте: флотская (она же бандитская) развалочка его вдруг усилилась до аллюра мультипликационного медведя. Ваще-то у меня сегодня выходной... Если б кто-то другой тебя зацемерил, ты б уже в "обезьяннике" парился...
Уходит! Арнольд сощелкнул окурок в висячую урночку, потянул на себя матово-стеклянную створку. Вадим напрягся стартовать из-за угла – но пиджачная спина подалась назад, выпуская из освещенного изнутри проема неидентифицируемый женский силуэт в длинном пальто. Гос-сди, сколько их там в здании? В полвосьмого вечера?
... Девятнадцать тридцать пять, снисходительно подсказал Федя, когда Вадим, дважды глянув на запястье, понял, что никогда в жизни не знал смысла ни черных делений по краям циферблата, ни створа стрелок. Гимнюк мелькал в задней комнатке (да, бля, пусть он тебя видит, типа ты уходишь!..). Рядом со слабоумно-корявым 19.35 значилось небрежно-невинное 18.10. Полтора часа прошло. Всего полтора часа...
Пора! Он выждал раз, два, три секунды и шагнул из укрытия. Труднее всего было не сорваться на бег. Снять с ручника, ключ в зажигание, нет, сначала сцепление, нажать сцепление и с нажатым сцеплением повернуть ключ... Если сейчас кто-нибудь выглянет в окно – не отмазаться. Выйдет из дверей – не отмазаться. Он был уже под объективом. Он был сгустком вакуума. Он повернулся ко входу спиной.
Взялся за дверцу.
Сигнализация!!!
Вадим стал нащупывать кнопочку на брелочке – ключи выскользнули на тротуар. Спиной к двери. Пальцы промахнулись, скребанули асфальт сквозь снежно-водяную слизь. Ни за что не отмазаться. Подцепил. Нажал.
Бип!
Вадим с такой силой распахнул желтую дверцу, что чуть не оторвал. Приложившись темечком о крышу, мордой вперед нырнул в низкий салон, вывернулся сквозь себя, захлопнул. Все... Все, все, полдела сделано. Треть дела. В темном пахучем нутре за густо тонированным стеклом его уже не видят. То, как он садился, Гимнюк сотрет. Оставит, как он отъезжает. Как Воронин входил, тоже сотрет. Н у, постоял себе "понтиак" час с небольшим да и укатил не солоно хлебавши. Странно? Странно. Но криминала нет. А главное, Аплетаев абсолютно ни при чем. Только надо нормально тронуться. Достоверно.
Ручник. Сцепление. Крайняя левая из трех. Зажигание. Первая скорость – влево и вперед.
И тут Вадим увидел, что все только начинается.
Вместо предполагаемой обычной коробки передач с вихляющей в двух измерениях ручкой у кожистой воронинской тачки оказался неведомый рычаг, ездящий только взад-вперед вдоль желоба с каббалистическими символами. А педалей оказалось две. Две, а вовсе не три.
Это было так неожиданно, так просто и непреложно, что на какое-то – видимо, к счастью, все-таки очень незначительное – время Вадим впал в совершеннейший ступор. Подвис. И лишь ценой изрядного усилия заставил себя осознать элементарное. Перед ним – автоматическая коробка передач. Гораздо проще. Для баб и лохов. Как фотоаппарат-мыльница. Не ошибешься. Система для дурака и против дурака.
Против. Вот именно. Вадим был полный дурак. И система сработала – он ничего не понимал. Что это за иероглифы у рычага? Ближе всего к панели – P. На этом делении рычаг стоит сейчас. Дальше по порядку: R, 1, 2, D, De. Во-во.
На хрен. Потом. Давай по порядку. Ручник. Ручник как ручник. Уже хорошо. Просто замечательно. Главное – начать. О’кей. Педали. Две. Га з и тормоз – логично? У обычной тачки они, кажется, идут так: слева направо – сцепление, тормоз, газ. Значит, левая – тормоз.
Попробуем тем же макаром. Вадим придавил левую педаль. С третьей попытки вставил ключ. Повернул по часовой стрелке. Если б он точно знал, что к зажиганию подсоединено полкило пластита, он был бы примерно так же решителен.
Ба-а... бах. Предательский агрегат вздрогнул, разбуженный, бормотнул неразборчиво движком, мутновато глянул на снег ближним светом. И, словно тем же импульсом активированное, дернулось в Вадиме: P – это Parking. R – реверс. Задний ход.
Сзади, метрах в пяти, стояла "ауди". Следовало перевести рычаг на деление, осторожно – очень, очень, очень осторожно: неопытные водилы всегда слишком резко жмут на педали! – отпустить левую, нажать правую и вправо же тихонько вывернуть руль.
Он не сомневался, что врежется – что херов агрегат среагирует совсем не так, как он ожидает: рванется, например, может быть, даже в другую сторону – и смачно, с громом, лязгом, звоном и воем чужой сигнализации въебенится в одну из припаркованных поблизости машин. И еще Вадим не то что кожей – склизкой подрагивающей поверхностью мягких своих потрохов ощущал взгляд камеры, которая все видит, все пишет, – и эти кадры уже никакой Гимнюк не сотрет.
Газ не понадобился. Стоило отпустить тормоз – и "понтиак", еле-еле-еле-еле, сам себе удивляясь, попятился узким задом, забирая вправо, по далекой дуге огибая гибельную "ауди", перешел неширокую улицу и едва не уперся в прикорнувшее у противоположного бордюра что-то неопределенно-обтекаемое. Фак. Вадим прихлопнул педаль.
Спокойно. Спокуха, Коля, я Юровский. Опять отпускаем. Тихо-онечко, тихо-онечко, влево, прямо, так, так, так. Опаньки. Налево – переулок. Совсем ничтожный переулочек. Неосвещенный почти. До конца, метров пятьдесят, еще направо – и будет черный ход. Одна проблема – ехать теперь надо вперед. Куда рычаг?
Вадим сдвинул сразу на D. Абсолютно от балды. Это вполне могла быть позиция, приводящая в действие систему самоуничтожения или подающая сигнал в полицию. Но "понтиак" покатился вперед. Дрыгнулся на бровке – Вадим не рассчитал дугу крутого поворота. Он осмелел и толкнул газ. Совсем чуть-чуть. Прелестно. Форсированное превращение в Шумахера по экспресс-методу Илоны какой-то там. Тормоз. Хряп ребрами о руль – по обыкновению всех водителей-чайников. Тв-вою мать.