– Ты пьёшь и становишься ненормальным. До чёртиков обидно, когда ты слезаешь с этой фигни и переходишь на полную хуйню. Я стольких знаю, которые слезли. Многие просто не смогли мутить с Люпитой. Шутка ли, пятнадцать песо за пакетик и надо три, чтобы держало. Ну и прямо не отходя от кассы они начинают жутко пить, и протягивают не больше двух трех лет.
– Давай, вмазывай быстрее.
– Ага, сейчас. Игла забилась.
В поисках конского волоса для чистки иглы Айк начал ощупывать край пиджака. И продолжал трепаться.
– Помню, возвращались мы на лодке с Мэри Айленд. Полковник, пьяный в стельку, свалился в воду и едва не потонул со своими двумя револьверами. До хуя ушло времени, чтобы втащить его тушу обратно.
Айк пошёл кипятить иглу.
– Ну вот, теперь чистая. Тут я видел одного парня, который раньше вертелся в тусовке, завязанной с Люпитой. Кликуха "Эль Сомбреро", по евоной мотне. Хватает с кого нибудь шляпу и даёт дёру. Околачивается на трамвайной остановке, а когда тот отправляется, прыгает на подножку, сдирает шляпу и фьюить – ищи ветра в поле. Видел бы ты его сейчас. Ноги распухли, в язвах и грязи… Упаси господи! Да его люди теперь обходят за милю как…
Айк застыл с пипеткой в одной руке и иглой в другой.
– Как насчёт укола?- повторил я.
– О’кей. Сколько колоть? Пяти кубов хватит? Лучше ограничиться пятью.
Приход растянулся надолго. Сначала зацепило слабовато. А затем по нарастающей… Я лег обратно на кровать, и разнежился, словно в теплой ванне.
Глава 42
Продолжал бухать. Спустя несколько дней, после упорного восьмичасового текильного возлияния, я напился до столбняка. Домой меня доставил кто то из моих друзей. На следующее утро был худший опохмел за всю мою жизнь. Каждые десять минут я блевал как заводная игрушка, пока не исторг из себя зеленую желчь.
В тот момент возник Старый Айк:
– Тебе надо завязывать с пьянством, Билл. Ты слетаешь с катушек.
Мне никогда не было так хреново. Рвота сводила мое тело в судорогах. Когда я начал выблёвывать порцию желчи, Айк приподнял меня над унитазом. Затем, крепко сжимая меня подмышками, помог добраться до постели. Блевать я перестал в пять часов вечера и смог опорожнить бутылку виноградного сока со стаканом молока.
– По моему, здесь воняет мочой, – заметил я. – Должно быть одна из этих сраных кошек нассала под кровать.
Айк стал принюхиваться:
– Да нет, под кроватью вроде ничего.
Потом он придвинулся ближе к изголовью, где я возлежал на подушках:
– Билл, это от тебя несет мочой.
– А а?
С нарастающим ужасом, словно обнаружил проказу, я принялся тщательно обнюхивать свои руки.
– О Боже! – воскликнул я, а в животе похолодело от страха. – У меня уремическое отравление! Айк, дружище, скорей беги за коновалом.
– О’кей, Билл, притащу одного прямо сейчас.
– И только не приходи с одной из этих пятипесовых рецептовых задниц!
– О’кей, Билл.
Завалившись обратно на подушки, пытался сдержать обуявший меня страх. Об уремии я толком ничего не знал. Слышал об одной своей дальней знакомой в Техасе, которая от этого померла, выдувая в сутки, в течение двух недель, по ящику пива в день. Мне об этом рассказывал Роллинз: "Вся распухла, тело пошло чёрными пятнами, начались судороги и она померла. А весь дом пропах мочой!"
Расслабившись, я мысленно пытался врубиться в процессы, охватившие мои внутренности, чтобы понять, в чём, собственно, дело. Я не чувствовал приближения смерти или проявления симптомов серьезной болезни. Я чувствовал себя усталым, помятым, вялым, но не более того. Так и лежал с закрытыми глазами в затемненной комнате.
Вошедший вместе с доктором Старый Айк включил свет. Врач – китаец, один из выписчиков Айка. Он сказал, что с того момента, как я смог мочиться и прошла головная боль, нет никаких признаков уремии.
– Как же я мог так провонять?
Доктор пожал плечами. Тут вмешался Айк:
– Он говорит, что ничего серьезного. Говорит, тебе надо прекратить пить и чем так загибаться, лучше вернуться на прежние позиции. Доктор согласно кивнул. Мгновение спустя я услышал, как Айк раскручивает в коридоре коновала на рецепт морфия.
– Айк, я не думаю, что этот узкоглазый просекает фишку. Хочу, чтобы ты сделал следующее. Зайди к моему другу Роллинзу – сейчас я напишу его адрес, и попроси прислать для меня хорошего врача. Он должен знать, у него жена недавно болела.
– Ладно, хорошо, – отозвался Айк. – Но по моему, ты просто теряешь деньги. Этот доктор вполне компетентен.
– Да а, для выписки у него вполне компетентная клешня.
Айк рассмеялся и развел руками:
– Как хочешь.
Через час он вернулся вместе с Роллинзом и другим врачом. Когда они вошли в квартиру, последний, поводя носом, усмехнулся и повернувшись к Роллинзу, многозначительно кивнул. Круглая, ухмыляющаяся азиатская физиономия. Врач провел быстрый осмотр, спросил, могу ли я мочиться. Затем, обратившись к Айку, поинтересовался, случались ли со мной припадки.
Айк сообщил мне:
– Он спрашивает, ты всегда такой ненормальный. А я ему говорю, нет, только ты иногда с котами забавляешься.
Роллинз, подбирая каждое слово, сказал на ломаном испанском:
– Esto senor huele muy malo and quirre saber por que. (Этот человек плохо пахнет, и он хочет знать, почему).
Врач объяснил, что это была уремия в начальной стадии, но на данном этапе, опасность миновала. Поднял пустую бутылку из под текилы. "Ещё одна такая и вы труп".
Убрав свои инструменты, он выписал рецепт на антацидные препараты, которые я должен принимать каждые несколько часов, пожал руки мне и Айку, и свалил.
На следующий день меня пробрало на еду, и я стал пожирать всё съестное, которое только попадалось на глаза. Три дня провалялся в постели. Метаболическая структура алкоголизма приостановила своё действие. Когда я снова стал пить, то пил умеренно, и никогда до позднего вечера. И воздерживался от джанка.
Глава 43
В то время, курсанты Джи Ай облюбовали для своих сборищ два бара – днём – "Лола", а вечером – "На корабле!". Хотя назвать "Лолу" баром, в полном смысле этого слова, язык не повернется. Маленькая закусочная с ограниченным ассортиментом – пивом и газировкой. Прямо на входе, слева от двери, прилавок, набитый пивом, содовой и льдом. С одной стороны – длинная стойка почти во всю стену, вплоть до патефон автомата, с высокими стульями на металлических ножках, жёлтым глянцевым покрытием. Напротив, вдоль стены, были поставлены столики. Ножки стульев давно уже лишились своих резиновых оснований, и когда прислуга сдвигала их, подметая, они ужасающе пронзительно скрипели. Сзади прилавка находилась кухня, где неопрятный повар жарил всякую жратву исключительно с прогорклым салом. В "Лоле" не было ни прошлого, ни будущего. Это место напоминало зал ожидания.
Я сидел в "Лоле" и читал газеты. Спустя некоторое время, оторвавшись от чтива, посмотрел по сторонам. За соседним столиком кто то оживленно говорил о применении лоботомии: "Они кастрируют нервную систему". За другим, двое молодых парней пытались развести каких то мексиканочек. "Mi amigo es muy, muy…" И один из парней запнулся, подыскивая слово. Девицы захихикали. До охренения скучные разговоры, словесная игра в кости на жестких металлических стульях, дезинтегрированные в космическом умопомешательстве человеческие совокупности, беспорядочный и бесмысленный поток новостей в умирающей вселенной.
Уже два месяца я был вне джанка. Когда с ним завязываешь, всё кажется безжизненным, лишь в памяти сохранился ритм вмазочного конвейра, застывший ужас перед джанком, и твоя жизнь, втекающая в вену, три раза в день.
С соседнего столика взял подборку комиксов двухдневной свежести… Положил обратно. Нечего делать. Некуда пойти. Моя жена была в Акапулько. По дороге домой, за квартал, заметил впереди спину Старого Айка.
Некоторых людей вычисляешь на предельном от себя расстоянии, тогда как в личности других не уверен, пока не приблизишься вплотную. В большинстве своём, джанки чётко выделяются в фокусе глазного объектива. Прошло достаточно времени, чтобы при виде Старого Айка у меня от удовольствия забурлила кровь в жилах. Когда ты на джанке, пушер – как любимая для влюбленного. С нетерпением ждёшь его особых шагов в коридоре, условного стука, пристально разглядываешь мелькающие перед тобой лица на городских улицах. Мысленно обсасываешь каждую деталь его появления, как будто он уже наяву стоит в дверях и толкает старую пушерскую наёбку: "Извини за такой облом, но я просто не смог затариться". А затем, смакуя ощущение силы личного выбора, воли дать или отказать, наблюдает, как на лице собеседника отражается мучительная игра надежд и сомнений. Пэт в Новом Орлеане всегда следовал этой мотне. Как и Билл Гейнз в Нью Йорке. Старый Айк мог клясться, что у ничего нет, а затем сунуть пакетик в мой карман и сказать: "Смотри ка, а ты всё время его с собой таскал".
Но сейчас я был вне джанка. Хотя по прежнему, редкий укол морфия перед сном мог быть весьма приятен, а ещё лучше – спидбол ("качели"), наполовину морфий, наполовину кокаин. Айка я застал врасплох у входа в свою квартиру. Хлопнул его по плечу, и он обернулся, его беззубая, старушечья, джанковая физиономия расплылась при виде меня в улыбке.
– Привет, – сказал он.
– Старый, целую вечность не виделись. Куда ты запропал?
Айк рассмеялся.
– Да загремел тут ненадолго в тюрягу. Да и в любом случае, не хотел объявляться, зная, что ты слез. А ты совсем завязал?
– Да, завязал.
– Ну тогда, наверное, уколоться хочешь?
Он ехидно посмеивался.
– Та а к…
Я почувствовал прикосновение старого кайфа, словно неожиданно встретил старого любовника или любовницу, и нас захлестнула волна забытого наслаждения, и мы оба понимаем, что снова окажемся вместе в постели.
И тут Айк пошёл cоблазнять:
– У меня здесь около десяти сантиграммов. Мне всё равно этого мало. И немного кокса есть.
– Тогда заходи, – решился я.
Открыл дверь. В квартире было темно, воздух затхлый. Одежда, книги, газеты, немытая посуда валялись в полном беспорядке на стульях, столах и грязном полу. С неубранной кровати я сбросил кипу журналов и позвал Айка.
– Присаживайся. Продукт при себе?
– Да, только я его конкретно засунул.
Покопавшись в одежде, он извлек из под подкладки прямоугольный бумажный пакет – типично джанковая фальцовка, один конец заткнут в другой. Внутри него оказались два маленьких, точно также завернутых. Пакетики он положил на стол, посматривая на меня своими блестящими карими глазами и так плотно сжав губы, что со стороны казалось, будто их намертво зашили.
Я сходил в ванную за техникой. Игла, пипетка и кусочек ватки. В груде грязных тарелок, сваленных в мойку, нашел чайную ложечку. Айк вырезал длинную полоску бумаги, послюнявил, и обмотал кончик пипетки. Поверх обслюнявленного бумажного воротника насадил иглу. Осторожно раскрыл один из пакетиков, стараясь не просыпать содержимое, что часто бывает, если торопливо развернуть вощёную бумагу.
– Это Чарли, – сообщил он. – Будь осторожен, продукт мощный.
Я высыпал содержимое морфяного пакетика в ложку, добавил немного воды. Около пол грана, определил я на глазок. Больше похоже на четыре сантиграмма, чем на десять. Держал ложку над зажигалкой, пока не растворился морфий. А вот кокс никогда не надо нагревать. На кончик лезвия ножа я насыпал немного кокаина, ссыпал в ложку и он моментально растворился, как хлопья снега, падающие в воду. Истертым жгутом перехватил руку выше локтя. От волнения дыхание стало прерывистым, пальцы дрожали.
– Айк, ты не вмажешь меня?
Старый Айк деликатно провел по вене, аккуратно держа пипетку между большим и указательным пальцем. Он знал своё дело. Я едва почувствовал попадание. Тёмно красная кровь струйкой брызнула в шприц.
– О’кей, – сказал Айк сквозь зубы. – Контроль есть, поехали.
Я ослабил жгут, и он выжал пипетку мне в вену. Кокс зацепил голову, приятное перенапряжение в мозге, пока морфий распостраняется волнами релаксации по всему телу.
– Нормально получилось? – спросил, улыбаясь, Айк.
– Если Господь и придумал что нибудь по лучше, то наверняка заначил это для себя.
Прокипятивший иглу Айк выпустил поршнем остатки кипяченой воды и с глупым видом сказал:
– Да ладно, когда там огласят список претендентов, мы как пить дать в нём окажемся, верно?
Я сел на кровать и закурил. Старый Айк отправился на кухню заварить чайку. И завел очередную серию нескончаемой саги о Чёрном Ублюдке.
– Чёрный Ублюдок сейчас пашет на трех чуваков. Все трое – карманники и неплохо, кстати, зашибают на рынке. По полной подмазывают легавых. Он даёт им на дозу четыре сантиграмма за пятнадцать песо. Со мной теперь не заговаривает, поднялся, грязная скотина. Ты увидишь, он и месяца не продержится. Как только один из этих чуваков залетит, то сдаст его с полпинка!
Он появился у кухонной двери и щелкнул пальцами.
– Говорю тебе, месяца не протянет.
И его беззубый рот перекосило от ненависти.
Глава 44
Когда я забил на суд и покинул Штаты, гонения на джанк, казалось, вступали в новую и особую, по своей нетерпимости, фазу. Уже отчётливо проявились первые симптомы общенациональной истерии. Луизиана приняла закон, согласно которому наркоманы считались преступниками.
Но пока не определены условия (Что и Когда), пока не дана точная формулировка юридического термина "наркоман", не требуется доказательств вины, пусть даже явно попадающих под действие закона, сформулированного таким образом. Нет доказательств, и соответственно, нет судебного разбирательства. Это полицейское законодательство штата делало уголовно наказуемым сам образ жизни человека. Другие штаты стремились превзойти Луизиану в формах юридических извращений. Я понимал, что возможность избежать наказания тает для меня с каждым днём по мере того, как анти джанковские настроения перерастают в параноидальную, навязчивую идею национального масштаба, сравнимую с антисемитизмом в нацистской Германии. Так что я на всё забил, и решил постоянно жить вне Соединенных Штатов.
Находясь в безопасном Мехико, я с интересом наблюдал как разворачивается анти джанковая компания. Читал о подростках наркоманах и о Сенаторах, требовавших смертной казни для торговцев наркотиками. Мне это резало слух. Какой идиот хочет видеть молодняк среди своих покупателей? У них никогда не хватает денег, они всегда раскалываются на допросах. Когда их родители узнают, что любимые чада сидят на джанке, то немедленно бегут в полицию. Я полагал, что либо у всех Штатовских барыг коллективно поехала крыша, либо подростковая наркомания выросла настолько, что раздула и без того отрицательное к джанку общественное мнение к принятию новых карательных законов.
Хипстеры беженцы разрозненными кучками прибывали в Мехико. "Шесть месяцев за следы от уколов, согласно закону против бродяг и наркотов в Калифорнии". "Восемь лет за шприц в Вашингтоне". "От двух до десяти за продажу в Нью Йорке". Каждый день в мое обиталище покурить траву заваливала компания молодых хипстеров.
Кэш – музыкант, игравший на трубе. Пэт, здоровенный блондин, который мог бы с успехом позировать на постер образцового "Американского Мальчика". Джонни Уайт, приехавший с женой и тремя детьми, выглядевший как обыкновенный средний молодой американец. И Мартин, темноволосый, привлекательный парень итальянского происхождения. Ни одного цивила. Хипстеры стали андеграундом.
Я выучил новый хипстерский жаргон: "шмаль" вместо травы, "повинтить" вместо повязать, и "клёво", всеобъемлющее слово, обозначавшее всё, что тебе нравится, или относившееся к ситуации не сопряженной столкновением с законом. А всё, что тебе не по кайфу, считалось "лажей". Слушая этих персонажей, я получил полное представление о нынешней ситуации в Штатах. Государство полного хаоса, где никогда не знаешь, кто есть кто, и на чьей ты стороне. Олдовые джанки, помнится, поучали: "Если хоть раз увидишь, как тот или иной человек колет себе в вену, можешь быть уверен, он не Федеральный агент".
Теперь эта старая заповедь сыграла в ящик. Мартин рассказал мне следующее: "На них якобы случайно выходит один мужик, и говорит, что у него ломка. Называет имена некоторых друзей из наших во Фриско. Так что те двое чуваков сажают его на Эйч, и он спокойно торчит с ними неделю. А потом их всех берут. Меня бог миловал, когда это случилось. С тем мужиком было общаться в лом, да я тогда на Эйче и не зависал. А адвокат тех двоих, которых повинтили, выяснил, что мужик в натуре Федеральный наркоагент. Не стукач, а агент! Даже узнал его имя".
А Кэш, в свою очередь, поведал о случаях, когда два хипа вмазывались вместе, а потом один из них предъявлял другому полицейское удостоверение.
– И как их можно распознать? – риторически вопрошал Кэш. – Я имею в виду, что эти парни тоже хипы. Выглядят также, как ты и я, с одной маленькой разницей – они работают на Дядю.
И теперь, после того как в "Отделе по Борьбе с Наркотиками" вбили себе в голову, что они обязаны засадить всех наркоманов Соединенных Штатов, им требуется расширение штата агентов. И не просто агенты, а различные типы агентов. Тоже самое творилось во времена сухого закона, когда в Департамент Государственных Сборов хлынул нескончаемый поток бродяг и аферистов. Только теперь в Департаменте ошиваются агенты наркоманы, выбивая для себя даровой джанк и юридическую неприкосновенность. Прикинуться наркоманом практически невозможно. Наркоманов на мякине не проведешь. И торчкам агентам приходится всячески скрывать привыкание, а возможно, их просто терпят за хорошие результаты. Агент, который вынужден покупать или садиться, относится к своей работе с особым рвением.
Кэш – трубач, который сидел шесть месяцев по статье за бродяжничество и наркоманию, был высокого роста, худющий молодой человек в темных очках и с небрежной эспаньолкой. Он ходил в ботинках на толстой микропорке, носил дорогие рубашки из верблюжьей шерсти, и кожаную куртку, подпоясанную ремнём. При ближайшем рассмотрении его прикид тянул на сто долларов. Деньги добывала его старушка, а Кэш успешно тратил. Когда я с ним повстречался, он был практически на нуле. Говорил: "Ну липнут ко мне женщины. А я плевать на них хотел. Единственное, от чего по настоящему тащусь, когда дую на трубе".
Кэш оказался пробивным джанковым халявщиком. Делал так, что ему было трудно отказать. Одалживал мне маленькие суммы – не соизмеримые с его обычными расходами на джанк – а потом заявлял, что отдал мне все свои последние деньги, и теперь ему не хватает на кодеиновые пилюли. Сказал, что слезает с джанка. Когда он приехал в Мехико, я отдал ему пол грана Эмми. Вмазавшись, он конкретно отъехал. Я догадываюсь, что продукт, который теперь продают в Штатах, бодяжат даже ниже уровня Люпитиных пакетиков.
После этого он стал заявляться каждый день и клянчил на "полдозы". Или разводил на джанк Старого Айка, который патологически не мог завернуть кого нибудь с ломкой. Я сказал Айку, чтобы тот окончательно его отвадил, и объяснил Кэшу, что мы с Айком не завязаны в джанковом бизнесе. И уж конечно, Айк не будет мутить за просто так с первым встречным. Короче, мы не благотворительное общество Белого Порошка. С тех пор Кэша я видел только мельком.