За две минуты меня накрыла волна головокружения – и хижина завертелась. Почти как под эфиром, или когда ты лежишь очень пьяный и кровать вращается. У меня перед глазами мелькали голубые вспышки. Хижина приняла древний вид далекого Тихоокеанского острова Пасхи с головами, высеченными на постаментах. Помощник шамана находился снаружи, притаившись там с явным намерением убить меня. Я почувствовал внезапный приступ жестокой тошноты и рванулся к двери, стукнувшись плечом о дверной косяк. Я ощущал шок, но не боль. Я едва мог ходить. Никакой координации. Мои ноги были как деревянные бревна. Я отчаянно блевал, склонившись напротив дерева, и после свалился на землю в беспомощном страдании. Я чувствовал онемение всех членов, словно был покрыт слоем хлопка. Я все пытался избавиться от этого онемелого головокружения и снова и снова повторял: "Все, чего я хочу, это убраться отсюда". Неконтролируемая механическая тупость овладела мной. Гебефренические бессмысленные повторения. Перед моими глазами проследовали в голубой дымке личиночные создания, и каждое издавало непристойный издевательский клекот (позже я идентифицировал этот клекот как кваканье лягушек) – я, должно быть, блевал шесть раз. Я стоял на четвереньках, содрогаясь в конвульсиях тошноты. Я слышал рычание и стоны, словно был кем-то еще и наблюдал себя со стороны. Вероятно, прошли часы. Шаман стоял надо мной. Я смотрел на него долгое время, прежде чем поверил, что он и в самом деле стоит здесь, говоря: "Ты хочешь зайти в дом?" Я сказал: "Нет". Он пожал плечами и ушел обратно.
Мои руки и ноги стали неконтролируемо дергаться. Оцепеневшими деревянными пальцами я потянулся за нембуталом. Мне, судя по всему, потребовалось десять минут, чтобы открыть бутылку и вытряхнуть пять капсул. Рот был сухой, но каким-то образом мне удалось их проглотить. Конвульсивные спазмы медленно утихли, я почувствовал себя немного лучше и побрел в хижину. Голубые вспышки все еще мелькали перед глазами. Прилег и накрылся одеялом. Меня бил озноб, как при малярии. Неожиданно напала очень сильная сонливость. На следующее утро я был в порядке, если не считать усталости и слабого накопившегося подташнивания. Я расплатился с брухо и пошел обратно в город.
Тогда же мы все вернулись в Пуэрто-Ассис. Шиндлер продолжал жаловаться, что Путумайо выродилось с тех пор, как он был здесь десять лет назад. "Я никогда не предпринимал раньше подобной ботанической экспедиции, – заявил он. – Все эти фермы и люди. Ты должен идти мили, чтобы добраться до джунглей".
У Шиндлера были два ассистента, которые несли его багаж, срубали деревья и готовили образцы. Один из них был индейцем из района Ваупе, где способ приготовления Яхе отличается от метода Кофан на Путумайо. Здесь индейцы разрезают лозу на восьмидюймовые куски, используя около пяти частей на человека. Куски лозы перемалывают камнем и варят с двойной охапкой листьев от другого растения – гипотетически идентифицированной как ололикви; смесь варится весь день с небольшим количеством воды и упаривается примерно до двух унций искомой жидкости.
Ваупе соскабливают кожицу с примерно трех футов лозы: получается большая пригоршня стружки. Кожицу настаивают несколько часов в литре холодной воды, жидкость процеживают и пьют в течение часа. Никакое другое растение не добавляется.
Я решил попробовать немного Яхе, приготовленной по методу Ваупе. Мы с индейцем стали соскабливать кожицу с помощью мачете (внутренняя кожица наиболее активная). Сначала она белая и сочная, но почти немедленно краснеет, подвергаясь воздействию воздуха. Дочери хозяйки дома смотрели на нас, показывая пальцем, и хихикали. Это явно против правил подготовки Яхе на Путумайо. Брухо из Макоа говорил мне, что если женщина видела приготовление Яхе, то полученная жидкость покроется пятнами и отравит любого, кто ее выпьет, или, по крайней мере, сведет его с ума. Старые женщины грязны и при определенных обстоятельствах ядовиты. Я прикинул, что это был шанс раз и навсегда проверить миф о загрязнении мира женщиной: с помощью этих семи созданий, что дышали мне в шею, тыкали палочками в настой, хихикали и указывали на Яхе.
Холодный настой ярко-красного цвета. В ту ночь я выпил кварту в течение одного часа. За исключением голубых вспышек и слабой тошноты – хотя и не до предела проблева – эффект был сходен с травой. Яркость воображения, афродизиачные результаты, глупость и хихиканье. При этой дозировке отсутствовал страх, никаких галлюцинаций или потери контроля. По моим подсчетам, эта доза была примерно третью от того, что дал мне Брухо.
На следующий день мы спустились вниз к Пуэрто-Эспине, где губернатор разместил нас в своем доме. Мы швырнули рюкзаки в пустые комнаты на верхнем этаже. Между колумбийцами и британцами нарастала холодность и напряженность в отношениях, потому что первые отказались подниматься рано утром, а вторые жаловались, что деятельность Комиссии по какао саботируется парочкой "ленивых цветных".
Каждый день мы планировали ранний старт в джунгли. Около одиннадцати часов колумбийцы заканчивали завтрак (остальные ждали с восьми утра) и принимались искать некомпетентного проводника, предпочтительно с фазенды рядом с городом. Около часа мы приезжали в эту фазенду, и еще час проводили за ланчем. Затем колумбийцы говорили: "Нам сказали, что джунгли далеко. Около трех часов пути. У нас сейчас не хватит времени сделать это". И мы возвращались в город, а колумбийцы по пути собирали охапки растений. "Пока они будут собирать любую старую траву, что попадается им под руку, они ни хуя не получат", – сказал мне один англичанин после экспедиции в ближайшую фазенду.
Предполагалось, что из Пуэрто-Эспина будет авиаслужба. Шиндлер и я были готовы вернуться в Боготу и сидели, ожидая самолета, а у агента не было радио или другой возможности выяснить, когда он доберется до Пуэрто-Эспины, если доберется вообще. И агент говорил нам: "И дерьму понятно, ребята, что в один из этих дней вы оглянетесь и увидите, как над рекой приближается Каталина, сияя на солнце, как серебристая рыба".
И тут я сказал доку Шиндлеру: "Мы можем состариться и отупеть, сидя здесь и играя в домино, пока сюда приземлится какой-нибудь блядский самолет. Река каждый день поднимается, а как мы вернемся, если все моторы в Пуэрто-Эспине сломаны?"
(Жители, владевшие этими моторами, проводили все свое время, возясь с ними, разбирая их на части и устраняя детали, которые считали ненужными, поэтому моторы никогда не работали. Владельцы лодок обладали определенной изобретательностью Руби Голдберга чинить поломанный мотор на еще один последний спурт – но тогда остро вставал вопрос, как подняться на такой лодке вверх по реке. Вниз в конечном счете можно добраться с мотором или без, но чтобы подняться по реке нужно иметь какие-нибудь средства передвижения).
Уверен, ты думаешь, что сперва это романтично, пока не прождешь пять дней на собственной заднице, засыпая в индейских хижинах, питаясь хокой и одним и тем же безвестным мясом, похожим на поджаренную железу двух-пальцевого ленивца, и всю ночь ты слышишь их мудоханье с моторами – они доставляют их собранными к крыльцу – "бууурррттт… шплююююю… ут… шплюююю… ут", – и ты не можешь заснуть, всю ночь слушая, как мотор начинает работать и глохнет, а затем начинается дождь. Завтра река поднимется еще.
Так что я сказал Шиндлеру: "Док, да я доплыву вниз к Атлантике раньше, чем доберусь обратно вверх по этой ебаной реке".
И он ответил: "Билл, я не прожил бы пятнадцать лет в этой блядской стране и потерял бы на службе все зубы, если бы не предусматривал для каждого дела несколько решений. Сейчас можно направиться вниз к Пуэрто-Легуисомо – у них там есть военные самолеты, и так уж получилось, что, судя по моим сведениям, местный комманданте – латах". (Латах – состояние, случающееся в Юго-Восточной Азии. В общем-то нормальный, латах выполнит любое приказание с того момента, как его внимание было привлечено прикосновением или его окликнули по имени, – и ничего не сможет с собой поделать).
Итак, Шиндлер отправился вниз к Пуэрто-Легуисомо, а я остался в Пуэрто-Эспине, намереваясь вписаться в поездку с Комиссией по какао. Каждый день я видел самолетного агента и он появлялся все с той же нестерпимой чушью. Он показывал мне ужасный шрам на своей шее. "Мачете", – заметил агент. Никакого сомнения, что, ожидая один из его самолетов, какой-то озлобленный житель заделался берсерком.
Колумбийцы и Комиссия по какао намылились вверх в Сан-Мигуэль, а я завис один в Пуэрто-Эспине, питаясь в доме комманданте. Чертовски отвратная жирная пища. Рис и жареные пирожки платанос три раза в день. Я начал незаметно прятать платанос в карманы и позже их выбрасывал. Комманданте продолжал мне рассказывать, как сильно Шиндлеру нравилась эта еда… (Шиндлер – старый южно-американский прохиндей. Он действительно может вешать лапшу на уши…) – нравится ли она мне? Срывающимся голосом я восклицал: "Восхитительно!". Ему было недостаточно, что мне приходилось есть его жирную жратву. Я еще был вынужден говорить, что она мне нравится.
Комманданте знал от Шиндлера, что я написал книгу о "марихуане". Время от времени я видел подозрение, проскальзывавшее в его унылых желчных глазах.
"Марихуана ухудшает нервную систему", – заявил он, отрывая взгляд от тарелки с платанос.
Я сказал ему, что он должен принимать витамин B1, и он посмотрел на меня так, словно я защищаю использование наркотика.
Губернатор рассматривал меня с холодной неприязнью, потому что одна из бочек с бензином, принадлежащих Комиссии по какао, протекла на его веранду. Каждую минуту я ожидал, что меня выселят из правительственного особняка.
Комиссия по какао и колумбийцы вернулись из Сан-Мигуэля в состоянии окончательного разрыва. Оказалось, что колумбийцы нашли фазенду и провели там три дня в полном безделье, восседая в своих пижамах. В отсутствие Шиндлера я был единственным буфером между двумя фракциями: обе стороны подозревали меня в тайной принадлежности к другой (я занял дробовик у одного из колумбийцев и катался на лодке Комиссии по какао).
Мы спустились вниз по реке к Пуэрто-Легуисомо, где комманданте разместил нас в канонерской лодке, стоявшей в Путумайо на якоре. На самом деле на ней не было никаких орудий. Я полагаю, что ее использовали как плавучий госпиталь.
Корабль был грязным и ржавым. Система водоснабжения не работала и клозет был в неописуемом состоянии. Колумбийцы просто отрывались на огромном пустом корабле. Я бы не удивился, если бы увидел, как они срут на палубе и вытирают задницы флагом. (Это пришло ко мне во сне на тему Англии 17 века. "Английский и французский послы срут на пол и с безудержным весельем рвут в клочья Севильский договор, вытирают им задницы, и наблюдают, как испанский посол в спешке покидает конференцию").
Пуэрто-Легуисомо назван так в честь солдата, который отличился во время Перуанской войны в 1940 году. Я спросил об этом одного из колумбийцев и он кивнул: "Да, Легуисомо был солдатом, который что-то сделал на этой войне".
– Что он сделал?
– Ну, он сделал что-то.
Это место выглядело так, будто оно оставлено приливом. Повсюду была разбросана ржавая техника. Болота в середине города. Неосвещенные улицы, на которых ты проваливаешься в грязь вплоть до колен.
В городе пять шлюх, сидящих напротив кантины с голубыми стенами. Молодые ребятишки Пуэрто-Легуисомо толпятся вокруг них с неподвижной концентрацией похотливых котов. Шлюхи сидят в удушливой ночи, освещаемые одной голой электрической лампочкой, под рев музыки из автоматического проигрывателя и ждут. Наведя справки об окружающей обстановке в Пуэрто-Легуисомо, я выяснил, что употребление Яхе обычно как среди индейцев, так и белых. Почти все выращивают его в саду.
После недели в Легуисомо я сел в самолет до Виллавенценио, и оттуда отправился в Боготу на автобусе.
Так что я опять оказался здесь. Меня не ждут никакие деньги (чек, очевидно, украден). Я опустился до дрянной уловки, воруя спирт из университетской лаборатории, где он был выставлен в распоряжение посетившего ее ученого.
Извлечение из лозы алкалоидов Яхе, согласно университетским указаниям – сравнительно простой процесс. Мои эксперименты с вытяжкой Яхе не были убедительными. Я не получил голубых вспышек или любого предполагаемого обострения воображения. Заметил эффекты афродизиака. Экстракт делает меня сонным, тогда как свежая лоза – стимулятор, а в передозировке – вызывающая судороги отрава.
Каждый вечер я отправлялся в кафе, заказывал там бутылку пепсиколы и смешивал ее в лаборатории со спиртом. Население Боготы живет в кафе. Кафе множество и они всегда переполнены. Стандартная одежда для кафейного общества Боготы – габардиновый плащ и, разумеется, костюм с галстуком. Южно-американская жопа может вываливаться из штанов, но она все равно должна иметь галстук.
Богота в сущности – маленький город, где каждый заботится об одежде и внешнем виде так, словно может назвать свою работу ответственной. Я сидел в одном "конторском" кафе белых воротничков, когда мальчик в грязном светло-сером костюме, к которому по-прежнему прилагался поношенный галстук, спросил у меня, говорю ли я по-английски.
Я сказал: "Бегло", – и он уселся за столик. Бывший работник Техасской Компании. Явно пидор, блондин, с немецкой внешностью, европейскими манерами. Мы сходили в несколько кафе. Он показывал мне каких-то людей и говорил: "Теперь, когда я остался без работы, они не хотят меня замечать ".
Эти люди, тщательно одетые и корректные, и в самом деле смотрели в сторону, а в некоторых случаях просили счет и уходили. Я не знаю, как этот мальчик умудрялся выглядеть менее пидорски, чем в костюме за 200 долларов.
Однажды вечером я сидел в кафе либералов, когда туда вошли трое вооруженных гражданских чиновника консерваторов, вопя: "Вива лос Консервадорес", – надеясь кого-нибудь спровоцировать и застрелить. Среди них был мужчина средних лет того типа, которых обычно ассоциируют с громкой глоткой. Оставшиеся двое сели в углу и позволили ему продолжать вопить. Оба моложавые, мелкие прихлебатели при местном партийном боссе, уличные зеваки, довольно сомнительные хулиганы. Узкие плечи, лица хорьков, и гладкая, упругая, красная кожа, плохие зубы. Это казалось им подходящей детской игрой. Два хулигана напоминали наглых шавок и стыдились себя, как тот молодой человек в лимерике, о котором говорилось: "И признался он раз: "Я совсем пидорас"".
Все заплатили и вышли, оставив громкоголосого персонажа орать "Вива Эль Партидо Консервадор" в пустом помещении.
Всегда твой,
Билл
5 мая, 930 Хозе Леал, Лима
Дорогой Аллен,
Это письмо пишу тебе из Лимы. Она очень напоминает Мехико-Сити, отчего я тоскую по дому. Мехико – мне дом, но я не могу туда вернуться. Получил письмо от моего адвоката – я приговорен in abstentia. Чувствую себя как римлянин в изгнании. Планирую вломиться в джунгли Перу для сбора дополнительного материала по Яхе. Проведу еще несколько недель, окопавшись в Лиме.
Через Эквадор проехал так быстро, как только возможно. Что за ужасное место! Комплекс национальной неполноценности маленькой страны в наиболее извращенной стадии.
Эквадорское Разное: Эсмеральды распалены и мокры как турецкие бани, стервятники клюют мертвую свинью на главной дороге и всюду, куда не кинешь взгляд, видишь негра, скребущего себе яйца. Навязчивый турок, покупающий и продающий все. Он пытался обдурить меня на всякой сделке и я целый час спорил с этим ублюдком. Греческий экспедитор в замусоленной шелковой рубашке, без ботинок и со своим грязным кораблем, из-за которого Эсмеральды вынуждены опоздать на семь часов.
На лодке я разговорился с человеком, знавшим эквадорские джунгли, как свой собственный хуй. Судя по всему, торговцы периодически устраивают в джунглях налеты на Ауку (племя злобных недружелюбных индейцев. За два года "Шелл" потерял около двадцати работников, отправленных к Ауке.) и похищают их женщин, которых держат взаперти для удовлетворения своих сексуальных потребностей. Звучит интересно. Возможно, я смогу захватить мальчика Ауки.
Я получил точные инструкции по налету на Ауку. Довольно простые. Перекрываешь оба выхода из дома Ауки и мочишь каждого, кого не хочешь ебать.
По прибытии в Манту какой-то оборванный человечек в свитере стал открывать мои сумки. Я подумал, что это бесстыжий вор, и дал ему пинка. Он оказался таможенным инспектором.
В Лас Плайас, на полпути между Мантой и Гуякилем, лодка накрылась: сломался винт. Я попал на берег на бальсовом плоту. На пляже меня арестовали по подозрению, что я приплыл из Перу, дрейфуя по течению Гумбольдта с молодым мальчиком и зубной щеткой (я путешествовал налегке, только самое необходимое), поэтому нас доставили к старому высушенному хую-контроломану, со сморщенным лицом ракового больного. Парнишка, который был со мной, не имел никаких документов. Копы продолжали спрашивать печально: "Но есть ли у тебя вообще какие-то документы?"
В течение получаса я гнал за нас обоих телегу: "Мы обеспечиваем два вида паблисити, благоприятное и неблагоприятное, какое вы предпочитаете?". В моей туристской карточке я был обозначен как писатель.
Гуякиль: каждое утро нарастающий крик мальчиков, продающих "Лаки Страйк" на улице: "А вер Лакиз!" – будут ли они так же кричать "А вер Лакиз!" через сотню лет? Кошмарный страх стазиса. Ощущение ужаса, что можно окончательно застрять в этом месте. Этот страх сопровождал меня на всем пути через Южную Америку. Ужасающе болезненное ощущение окончательной безысходности.
"Ла Азия" – китайский ресторан в Гуякиле, выглядит как бордель 1890 года с опиумным притоном. Термиты проели в полу дыры, грязные, украшенные кисточкой розовые лампы. Балкон из прогнившего тикового дерева.
Эквадор действительно обречен. Позволим же Перу возобладать над ними и цивилизовать это место, так чтобы человек мог затариться всеми прелестями и удобствами. В Эквадоре я ни разу так и не снял мальчика, и здесь невозможно купить никакую производную джанка.
Всегда твой,
У. Ли
P.S. Встретил Pocho-таксиста. Такие Pocho-типов встречаются в Мексике. Они недолюбливает Мексику и мексиканцев. Этот таксист сказал мне, что он перуанец, но терпеть не может перуанцев. В Эквадоре и Колумбии ни один человек не признает того, что в их мудацкой водяной стране что-то неправильно. Та же самая история с жителями маленьких городков в США. Припоминаю армейского офицера в Пуэрто-Легуисомо, который сказал мне: "Девяносто процентов людей, приехавших в Колумбию, никогда ее не покидают".
Он имел в виду, что они, вероятно, потрясены очарованием этих мест. Я принадлежу к десяти процентам, которые никогда не вернутся.
Всегда твой,
Билл
12 мая 1953, Лима
Дорогой Аллен,
С заметным успехом занимался розысками того, что один персонаж Во называл "louche little bistros" ("паршивые маленькие бистро"). Бары вокруг оптового рынка – Меркадо Майориста – настолько забиты мальчиками, что те высыпали на улицу. Все благоразумные и доступные для доллара янки (одного): не видел ничего подобного со времен Вены в 36-м году. Тем не менее, маленькие ублюдки воруют все, что плохо лежит. Уже потерял часы и пятнадцать долларов. Часы стояли. У меня никогда не было работающих часов.