Я тебе косарь денег дам, если ты у себя товар положишь. Дармовой косарь,
соглашайся!
– Не соглашусь.
– Музыку любишь?
– Ага.
– Отлично, а то я музыку громко слушать люблю. Я мою систему от мамаши
завтра заберу и – вперед!
– Я не люблю слушать то, что другие. У меня очень специальные вкусы.
– Ты передо мной тут не выделывайся! – взвизгнул Эрик. – Если ты мне будешь
проблемы устраивать, я тебе двери с
полпинка вышибу.
– Вам известна разница между силой и ловкостью? – спросил я.
– Да я три года за убийство отмотал, – бахвалился Эрик. – Чувак на меня с
топором набросился, он меня стукачом назвал, а
я себе стукачом называть никому не позволю! В общем, когда он мне это сказал, я
на него кинулся, а он – за топор, а я у него
топор выхватил и распорол ему грудную клетку. Самозащита. Судья сказал -
самозащита. И присяжные сказали -
самозащита. Он за мной по улице гонится, сердце в разрез видно, кровища хлещет.
Триста ярдов пробежал, прежде чем
свалился. Будешь на меня наезжать, так я за тяжкие телесные шесть месяцев
оттрублю и глазом не моргну.
– В этом основное различие между мной и вами, – торжественно подвел я итог.
Великий английский философ Томас Гоббс
однажды сказал, что сильнейший человек может пасть от руки слабака, если тот
подкрадется к нему сзади с ножом. Я,
правда, вовсе не слабак. Я, возможно, даже сильнее, чем вы, и уж наверняка
ловчее.
– Три моих брата от крэка сдохли! – хрюкнул Эрик.
К тому времени беседа окончательно утомила меня, поэтому я взял со стола
молоток и стукнул им Эрика по голове. Эрик
упал на софу. Он был мертв. Я решил, что пусть Минобороны само приводит в
порядок квартиру, а мне там уже ничего не
нужно. Пора было сматываться из Брайтона. В конце концов, я – всего лишь
невинная жертва экспериментов по контролю
над сознанием. Однако теперь, когда правда о множественных личностях,
находящихся во мне, раскрылась, я не собирался
складывать лапки и сдаваться на милость врага. Нет, я собирался биться до
последнего, доказывая свою невиновность. Я
прибегну к помощи судебной системы и отсужу у британского правительства каждое
пенни причиненного мне ущерба.
Поскольку меня разыскивала полиция, я счел за лучшее обойти стороной
брайтонский вокзал. Я вызвал такси и попросил
водителя высадить меня возле кладбища Хоу. Вскоре я отыскал место упокоения сэра
"Джека" Гоббса, который умер в том
же самом году, когда родился я, и которого многие считают самым лучшим бэтсменом
из всех, когда-либо игравших за
сборную Англии по крикету. Я испражнился на его могилу, бросив тем самым
обществу мелкий, но значимый вызов. Если
общество позволяет себе гадить на меня, тогда и я позволю себе излить мое
презрение на тех, кого это общество почитает.
Затем я дошел пешком до станции Портслейд и вернулся в Лондон через Литтлемптон.
Глава 1
Я пролистал мою записную книжку (или записную книжку Кевина) и нашел в ней
номер, который выглядел
многообещающе. Я позвонил Ванессе Холт и попросил встретить меня на Гринвичском
вокзале. Она неуверенно сказала, что
собиралась пообедать с друзьями. Я отрезал, что мне на это глубоко наплевать -
или она хочет получить посвящение в тайны
"Ложи Черной Завесы и Белого Света" или нет.
Когда я прибыл на вокзал, Ванесса
уже поджидала меня в кассовом зале. Мы
зашли в кафе "Терминус", где я заказал две чашки чая.
– Умеешь ли ты общаться с духами? – спросил я Ванессу.
– Нет, – ответила та.
– Пошли, – сказал я перед тем, как опрокинуть в себя остатки пойла. – Я
научу тебя.
Холт последовала за мной в "Южно-Лондонский Книжный Центр". Я окинул
взглядом полки и вскоре отыскал
подходящий том – издание девятнадцатого века трактата Шопенгауэра "О четырех
источниках принципа самодостаточного
разума". Я приказал Ванессе прочесть из него вслух.
– Божественный Платон и великолепный Кант в один голос призывают нас
руководствоваться следующими правилами, -
нашептывала Холт, – при любых философских рассуждениях, как и при занятиях
прочими науками. Два закона важны,
утверждают они: закон однородности и закон специфичности.
– Продолжай, – скомандовал я, когда Холт замолкла.
– Что это за чушь? – спросила Ванесса.
– Тебе известно значение слова "ислам"? – огрызнулся я.
– Нет, – прошипела Холт.
– Оно означает "повиновение", – разъяснил я. – Именно от ислама ведет свое
происхождение суфизм. Все религиозные и
оккультные учение, которые чего-нибудь да стоят, ведут свое происхождение от
суфизма, так что, если ты хочешь научиться
видеть через завесу, отделяющую этот мир от следующего, то ты должна
повиноваться мне и читать дальше.
– Закон однородности обязывает нас объединять в роды однородные предметы, -
выплюнула Ванесса, – что же касается
закона специфичности, он требует, чтобы мы при этом ясно различали между
различными родами объединенными в силу
сродства в общее понятие.
– Отлично, – рявкнул я, забирая том из рук Ванессы и ставя его обратно на
полку, – теперь пойдем!
– Что все это означает? – еще раз спросила Холт. когда мы очутились на
улице.
– Я показывал тебе, как общаться с духами, – ответил я, устремляясь на
аллеи Гринвичского парка.
– Да брось ты! – усомнилась Холт.
– Послушай, – сказал я, – как и всем, кто взыскует Истины, тебе еще
предстоит понять: то, что кажется непостижимым
глазам профана, оказывается очень будничным для взгляда посвященного. И
Шопенгауэр, и тот, кто перевел его книгу,
мертвы – иными словами, ты только что получила послание из мира духов. Те, кто
еще не рожден, также суть духи, и,
написав книгу, ты сможешь вступить в общение с ними!
Мои аргументы не особенно убедили Ванессу – ей предстояло еще многому
учиться. Я вел Холт к Холму Одинокого
Дерева, ветер развевал ее длинные каштановые волосы и она выглядела просто
шикарно. Мы сели на одну из парковых
скамеек, предназначенных для посетителей. Я приказал Холт лечь и положить голову
мне на колени.
– А сейчас мы немного займемся Сексуальной Магией, – проурчал я. – Не
волнуйся, если кто-нибудь появиться, я наложу
на него заклятье. Ложись на живот и отсоси у меня.
– Я не буду! – проскрипела Ванесса. – Кто-нибудь пройдет мимо и засечет
нас!
– Не волнуйся! – заверил ее я. – Я же сказал, что наложу на них заклятье.
Делай, что я говорю, и все будет в порядке.
Холт захихикала и извлекла мой болт из ширинки. Он взяла орудие за
основание и принялась посасывать головку. Я же
взирал на то, что некогда называлось Новиомагусом и на видневшийся за ним вдали
лондонский Сити. Я расслабился и
старался ни о чем не думать. Я хотел погрузиться в пучины моей души и вырвать
оттуда все, что поместили в нее помимо
моей Воли. Я нимало не удивился, когда появились три музы, также как появились
они перед Астреей, Королевой-
Девственицей, четыре века тому назад. Хотя, конечно, я сомневаюсь, чтобы музы,
явившиеся Глориане, были облачены в
бейсболки и джинсы.
– Они увидят нас! – воскликнула Холт, одновременно поднимая голову.
– Не волнуйся! – прохрипел я, прижимая ее голову обратно к моему лобку. -
Сейчас наложу на них заклятье!
Подростки шли, обмениваясь шуточками о какой-то их общей знакомой; они были
настолько увлечены разговором, что
даже не заметили, как Несс отсасывает у меня. Я извлек "Religio medici" Томаса
Броуна из кармана и начал читать вслух с
первой попавшейся страницы.
– "Нет спасения для тех, кто не уверовал во Христа, – бубнил я, – что
наполняет мое сердце печалью за всех честных
праведников и философов, нашедших свою кончину прежде Боговоплощения. Как они,
наверное, удивились, когда их
поэтические видения предстали пред ними наяву и измышленные ими фурии обернулись
чертями, терзающими плоть их!"
Тут три паренька заметили меня, посмотрели друг на друга, не сговариваясь,
повернулись и пустились наутек,
убежденные в том, что наткнулись на опасного психа.
– "Как должно быть потрясены они были, выслушав историю Адама, – вопил я
вслед убегающим малолеткам, – и, узнав,
что им суждено страдать за того, о чьем существовании они даже и не подозревали:
те, кто выводили свой род от богов,
оказались жалкими потомками грешного человека!"
Я бросил взгляд на Холт, на сию новую Еву, тело которой было распростерто
передо мной. Я знал, что я вот-вот кончу, и
что у меня пока еще нет желания потянуть Холт за волосы для того, чтобы сперма
брызнула ей в лицо. Время еще не пришло.
Ванесса была слишком тощей, ее еще предстояло откормить до нужной кондиции. Во
многих примитивных обществах
девочек, достигших половой зрелости, заставляли поститься из врожденного страха
перед менструальной кровью. Богиню же
следовало утучнить перед тем, как совершить очистительный ритуал и принести ее в
жертву.
– Приди, Белимот! – простонал я, извергая семя. – Приди и прими
презренного!
***
Когда девушка подвела меня к дубу королевы Елизаветы, я почувствовал себя
не в своей тарелке. Я пытался собрать свою
волю в кулак и вспомнить то, что только что произошло, я хотел, чтобы мое
сознание вновь обрело контроль над моими
многочисленными жизнями. Различные события постепенно начинали вновь собираться
в единую картину. Я чувствовал себя
главным героем в фильме, который я однажды снял. Это герой был частным сыщиком,
страдающим шизофренией. Это была
вторая моя картина в стиле "нуар". Действие происходило в Лондоне; героя наняли
раскрыть преступление, которое он сам
совершил, находясь в бессознательном состоянии, вызванном расщеплением психики.
На премьере сценарист напился
вдрызг и рассказывал всем, что главного героя он списал с меня. Только теперь,
когда глумливый юмор князей мира сего
открылся, наконец, мне, я понял, как зло надо мною пошутили в тот вечер,
пользуясь моим неведением.
– Кевин, – воскликнула девушка, прижимаясь ко мне, – с тобой все в порядке?
– Я не Кевин, – прошипел я. – Я – Филипп.
– Но это же глупо! – возмутилась моя спутница. – Пару недель назад, когда я
столкнулась с тобой на Гринвич-Черч-стрит,
ты утверждал, что тебя зовут Джон. Но это что – мне пришлось напомнить, что меня
зовут Ванесса, поскольку ты настаивал,
что мы не знакомы.
– А что было дальше? – спросил я.
– Я решила, что это что-то вроде испытания, – призналась Ванесса. – А затем
ты привел меня на квартиру и утверждал, что
другой у тебя нет, хотя я уже бывала в твоей норе в Брикстоне.
– А смогла бы ты снова найти это место? – поинтересовался я.
– Да без труда, – отозвалась Несс, – там, рядом еще газетный киоск.
Мы вышли из парка и направились в центр Гринвича. Ванесса показала мне
дверь квартиры, но, как и следовало ожидать,
она была заперта. Мы пошли к реке и стали смотреть на сады Собачьего Острова. Мы
шли вдоль Темзы, по крайней мере
там, где к берегу можно было приблизиться, двигаясь в направлении Дептфорда.
Вдоль берега высились плавучие дома и
промышленные сооружения. Мы достигли аллеи, и пошли по ней в сторону ворот.
Кругом росли какие-то колючие кусты, а
на поверхности воды плавно покачивались использованные одноразовые шприцы.
Я смотрел на реку, когда Несс обняла меня и поцеловала. Я опустил правую
руку в карман и извлек оттуда связку ключей,
два из которых были от моей квартиры в Брикстоне, а остальные, как я
инстинктивно чувствовал – от иных тайных врат. Я
взял мою спутницу за руку и повел ее обратно к двери, которая еще двадцать минут
назад представлялась мне
непреодолимым барьером. Я попробовал открыть замок подъезда, и он поддался. Два
других ключа распахнули перед нами
дверь квартиры на втором этаже. Берлога оказалось неубранной; на книжной полке
стояло несколько книг, в шифоньере -
немного одежды. Молоко в холодильнике прокисло. Я поднял монографию
"Политическая философия Бакунина: научный
анархизм", которая лежала на полу. Книга была открыта на странице девяносто
один. Рядом с названием главы "Бунт против
природы Вселенной невозможен" кто-то написал на полях, что "Единственный
необходимый бунт – это бунт против
естественного закона смерти, который алхимики считали ненужным помрачением
вселенского света. Тайна философского
камня заключалась именно в его способности давать душе бессмертие".
– Это ты написал в последний раз, когда мы были здесь, – пискнула Ванесса.
– Мы позанимались любовью, а потом ты
перестал говорить, что тебя зовут Джон, и принялся стонать и спрашивать, где ты
очутился. Потом взял книгу с полки,
прочел несколько фраз и написал на полях вот эту самую заметку.
– А что потом случилось? – спросил я.
– Ты был голоден и мы пошли в китайскую забегаловку, – выпалила Несс.
– Тошниловка, – заметил я, порывшись на задворках памяти. – Пойдем-ка туда,
я хочу, чтобы ты нагуляла немного жирку.
Я заказал еду – двойную порцию для Ванессы и обычную порцию жареных овощей
с лапшей для себя. Официантка
принесла нам японский чай, и я выпил две чашки перед тем, как принесли блюда. Я
ел молча и закончил намного раньше
Ванессы. Она попыталась оставить большую часть еды на тарелке, но я заставил ее
съесть все до последней крошки. Эта
девушка, эта Богиня была пока что далека от моего метафизического идеала. Ее
можно будет использовать только после
того, как она слегка поправиться. Я хотел, чтобы ее руки, бедра, живот и груди
округлились так, чтобы надетое на ней
красное платье лопнуло по швам.
После китайской забегаловки я повел Несс в ближайшую кебабную, где купил ей
здоровенную порцию жареной
картошки. По пути домой на автобусе я доставал из пакета картошку, запихивал
Ванессе в рот и заставлял тщательно
пережевывать. Когда мы вернулись в Брикстон, я отвел Богиню к себе на квартиру,
скормил ей там несколько порций
мороженного и влил в глотку пару бутылок пива. Когда она начала жаловаться, что
ее тошнит, я сказал ей, что все это входит
в программу магического обучения. Тогда она перестала жаловаться, а я с
вожделением представил себе, как округляется ее
брюшко. Надо торопиться, надо заставить ее толстеть как можно быстрее, поскольку
я просто не могу позволить себе
роскошь ждать слишком долго.
***
Заказав обед из индийского ресторана с доставкой на дом, я ушел, оставив
Ванессе денег, чтобы расплатиться с курьером.
Затем я доехал на метро по линии "Виктория" до Воксхолла. где пересел на главную
линию. Мортлейк – станция безлюдная,
и я был единственным пассажиром, который там вышел. Я двинулся по Норт-Уорпл-Уэй
путем пилигримов, навещающих
могилу покойного сэра Ричарда Бертона на римско-католическом кладбище возле
церкви Св. Марии Магдалины. Меня,
впрочем, интересовало вовсе не место упокоения человека, посетившего Мекку в
одеждах паломника и переведшего "Сказки
тысячи и одной ночи". Мортлейк был мне дорог тем, что в этой деревне некогда жил
Джон Ди, который там же и похоронен,
хотя никто не знает точно где. Я шел мимо приходской церкви Девы Марии, и по
правую сторону от меня лежало все, что
осталось от имения Джона Ди – стена фруктового сада. Протестантское кладбище,
окружавшее церковь, было местом многих
странных событий; среди прочих реликвий там имелась арка, находившаяся под
колокольней, снесенной в 1865 году, которая
была разобрана и вновь установлена между могил по настоянию приходского
смотрителя Юстаса Андерсона. Самая ранняя
сохранившаяся гробница хранила в себе тело Джона Партриджа (1644-1715) -
астролога, который умер "дважды". Первая его
смерть была предречена деканом Свифтом за двенадцать месяцев до настоящей. Свифт
утверждал, что для вычисления этой
даты он использовал астрологические методы, применявшиеся Партриджем. На
следующий год сатирик распространил отчет
о кончине астролога в тот самый день, на который он ее назначил, на что Партридж
гневно заявил, что он еще пока что
вполне жив. Здесь покоились ранее также останки Джона Барбера (1675-1741),
убежденного тори, торговца писчебумажными
принадлежностями, печатника, актера театра Голдсмита и лорд-мэра Лондона в 1732-
3 гг. Также там располагается Обелиск
Этавсов, воздвигнутый в честь отца и сына, разбогатевших на торговле с
Вирджинией. Кроме того, на том же кладбище
похоронен Генри Эддингтон, первый виконт Сидмаут (1757-1844), бывший премьер-
министром в 1801-4 гг. и находится
склеп семьи Гилпинов с костьми Уильяма Гилпина, скончавшегося в 1867 году -
человека, который был, в частности,
казначеем Христова Госпиталя. Еще одна зловещая история – никто точно не знал,
что случилось с гробницей некого
подозрительного сэра Джона Темпла (1632-1704) – спикера ирландского парламента и
брата прославленного Уильяма
Темпля.
На новой колокольне подвешены в круг восемь старых колоколов, в которые
королева Елизавета – "королева фей"
Спенсера – звонила, когда совершала путешествие на барже вверх по реке от
Лондона к Ричмондскому дворцу. Бельфеб шла
по той же самой тропинке, по которой сейчас шагал я, когда навещала королевского
астролога Джона Ди. Глубокой ночью,
объединенная общей страстью к звездам, парочка обсуждала здесь секретные
стратагемы и тайные приемы оккультного
ритуала. Неудивительно, что католические писатели эпохи, такие, как Николас
Сандерс восставали против имперской
пропаганды, объявившей Пандору одновременно Девой и Гайей, в то время как в
действительности она являлась