- Очень мистичная картина, - бубнит доктор Сон в значки показателей.
- Будем бычить на болезнь…
Он направляется на балкон, перемахнув через изогнутый поручень грациозным прыжком и приземлившись правым ботинком в кадку с песком, вынимает из складок халата бледную сигарету, не поджигая кончика глубоко затягивается, выпускает серый туман дыма.
Корвус выходит из лаборатории "электросна".
Окна больницы царапает дождь. Жиль идёт к себе, в палату номер 25.
У Алекса и Блондиночки в комнате тихо.]
Читают, наверное…
[Абсурдник: Сборник парадоксов, глупостей и прочего / Самуэль ЦэЦэ. - Могильник: Издательство T-ouch Press. - 252 с.
Единственное, что есть из чтива.
Чтобы увеличить свою библиотеку, Жиль разрезал книгу на две половины.
"Деление - начало жизни. Удаление - конец."
Он открыл другую страницу.
"В Раю - свечи. В Аду - костры."
Он открыл другую страницу.
"Одна часть человека играет. Другая - судит."
Он открыл другую страницу.
"Их учат понимать, как детей, чему самих научили."
Он открыл другую страницу.
"Жизнь отбирает себя от смерти."
Он закрывает раздвоенную книгу.]
Пора навестить своего лечащего врача. Ведь скоро вечер.
● Главное - попасть в свой сон, а не в чей-то чужой ○
Блёклый шум голосов в моей голове.
Умеющий слушать - Ад услышит.
[Жиль спускается на первый этаж. В комнате номер 22 его ждёт доктор К.
Корвус заходит, закрывает дверь, садится на стул перед пустым столом напротив доктора. По безвыходному пространству комнаты переливаются сумерки, сгущаясь то в одном углу, то в другом.
Доктор К. пристально смотрит на Жиля:
Корвус очень расплывчатая личность. Штрихи его лица словно стираются и обновляются заново каждую пару секунд. При этом невозможно определить, то ли Жиль красивый урод, то ли уродский красавчик.
Он может быть похожим на кого угодно.
Неопределённая безликость личности и есть его личность.
● Божественно красив + дьявольски уродлив ○
Доктор К. отводит взгляд. Жиль начинает говорить.]
Урод - очень красивое слово…
Ему не нужна маска… Вспомните о людях в мире, людях простых, нормальных, обычных. Они одержимы одиночеством и скованы красотой. Но как же они зависят от зависти! Любая самореклама выводит их из себя, разжигая стремление быть кем-то: собой, другими, схожими с ними.
Не прекращаемо это…
Люди напали на человека. Пустой набор препарирования слов… А голоса ведь всё равно никуда не исчезают.
[Жиль говорит, словно шелестят на ветру листья.]
Скоро и ненависть станут ненавидеть, а правду костром из книг осветят. Непонимание усыпят плевками и ложью зальют. Оно затвердеет - его разобьют, а крошками уши залепят друг другу.
Отвратительно мне всё это… Я вижу выход, знаю дорогу, но что толку, ведь дойти не смогу. Осенью я слишком поддаюсь собственному влиянию.
[Жиль себя обрывает, глазами печали смотрит на доктора К.
Потом произносит:]
Сухие мертвецы падают в жёлтое с изогнутых веток болезни… Деревья раздеты, небо задёрнуто дымкой… Шторы тумана шевелят листву под шагами ветра… Холодные облака застыли над пустошью… Город-кладбище засыпает дождь.
[Доктор К. хмурится полуулыбкой, которая скользит по пустыне стола и, цепляясь за слабую тьму, липнет к губам Жиля.]
Поменьше нелюбви к любви…
[Слышит Жиль собственный голос. Он прощается и выходит из комнаты. Снова поднимется к себе.]
Кривая тень на стене. Света здесь больше не будет. Никаких нервных окончаний. Ни свет, ни заря. Ничего. Хорошо.
Закатный блеск сквозь облака на стёклах. Симанский сад усеян жёлтою листвой. Засохшие тела деревьев. Из-за холмов и дальнего леса начинает прогулку дождь, распыляя прозрачную невидимость влаги над мёртвой пустыней осени, принося мне вечерний покой.
[Жиль лежит на кровати. Его глаза наполнены бесцветной пустотой.]
Она "чёрно-белая"… Такой я её увидел. Такой я её и запомню.
[На подоконник капает песок.
Потолок перевязан лентой, как подарочный гроб.
Песчаные крупинки подпрыгивают на фоне стеклянных слёз.]
По вечерам здесь включают тьму на ночь. За веками я снова вижу её: моя маленькая дочка прыгает через скакалку мерцающих звёзд, которую держат призраки. За два конца. За оба начала.
Моя дочка обнимается с птицами. Они взмывают вверх цветастыми бликами черноты, закрывают крыла́ми небо. Цветы "дети жизни" говорят с ней шёпотом колыбели. По пустому небу летает луна.
Сова молчит. Ворона выкрикивает старинные проклятья. Комнату кутает тьма. Мёртвый аромат осени. Моя дочь видит меня по ту сторону капель дождя. Цвета умирают у неё на руках. Слова остывают в моих глазах.
В правую половину мозга адское радио транслирует помехи перехода.
Моё обострённое восприятие чувств передаётся ей.
Сон обновляется повтором.
Я вижу себя в будущем, видящего себя в прошлом.
Что я почувствую после смерти?
Химена запомнила ничего из процесса перехода под больничной оградой. Может, они воспользовались раскладной лестницей, выдвигавшейся из чёрной пасти могилы прямо через стену пожухлой листвы? Во всяком случае Кот ей ничего не сказал. - Когда-то ты кололась любовью, - высказал он свою ломкую мысль. Молчанье тишины треснуло, взорвалось электрическими искрами, которые мгновенно прилипли к небу. Ими любовалась луна (одна её половина казалась смутно-жёлтой, вторая же - бледно-зелёной).
Звёзды превратились в светлячков и разлетелись в разные стороны, оставляя двойное лицо луны одиноким.
- Не помню, чтобы я кого-то уколола, - молвила девушка. Она окинула взглядом больничный двор. На асфальте перед психушкой, поблёскивая призрачным светом и отражая его колючими лучами в ночное небо, улеглись мириады стеклянных осколков. Некоторые кусочки прозрачности переползали с одного места лунной подсветки на другое.
Кот, гармонично матеря себя за необутость, провёл Химену через "застеклённый" двор к зданию. Больница шла вверх уступами, как плоская с фасадов пирамида, наспех вырезанная из картона. Первый этаж по длине был номер первый. Второй - поменьше, зато окна налеплены плечо к плечу. Выполненный, казалось, по всем правилам золотого сечения, прямоугольник третьего этажа удерживал чердак, на котором еле виднелась тёмная треуголка крыши.
Шизняк в шляпе, пытаясь переварить пациентов в своих палатах, намучивших его за день собственным присутствием, как бы присел отдохнуть на скамейку.
- Одно здание: два корпуса: труп А и тело Б: три этажа, подвал, чердак. За задним фасадом сад, пищу тащат через двор, костры на крыше не жгут. Некоторые двери с одной стороны обычно без ручек, - пояснил Кот тоном экскурсовода по загробному миру. - Зайти сейчас самое время.
Обитые туманом двери входа были заперты. Над ними подмигивала неоновая вывеска "ВЫХОД", приглашая попытаться войти.
- Здесь невидимый замок, - промявкал Кот. - У тебя случайно нет невидимого ключа?
У неё был мел, который не намок при помощи чуда. Химена очертила контур ключа на асфальте.
- Не вижу, куда тут тыкать, - пожаловался Кот, пытаясь попасть в замочную пасть. Невидимая щель скважины неожиданно вскрикнула, почувствовав внутри себя ребристый кончик ключа. Кот не успел сделать им и пол-оборота, как двери с рёвом завелись и разъехались в стороны.
- Свободно, - указал чёрно-жёлтый спутник на полумрак внутренностей больницы. Ночь с ними попрощалась, они вошли.
Как только "выходные" двери, протяжно заорав, захлопнулись, их сразу охватила тьма, с которой Кот начал отважно сражаться, то и дело поскальзываясь, падая, натыкаясь на стены. В пылком неистовстве битвы он призывал темноту капитулировать, угрожал кровавой расправой, запугивал вечной враждой, разводом, разрывом всех деловых отношений. Потом Кот уверенно сказал "Тихо!", после чего раздался оглушительный грохот - этот "ночной боец" что-то уронил.
Дальше слышались недовольные окрики, видимо, поломанных растений, а затем посыпалось бряканье разбитого окна регистратуры.
Химена наконец-то клацнула выключателем. Свет озарил поле битвы.
Кот сидел на полу, глаза его сверкали торжеством ярости. Он улыбался улыбкой победителя.
Он, как оказалось, содрал со стены единственный кусок обоев в трогательную зелёную полоску; опрокинул с газовой плиты, мирно стоявшей в центре коридора, кастрюлю пельменей, которые тут же разбежались; расколол надвое коврик для ног; раскритиковал в пух и прах учебник по демонологии; раскрошил плитку шоколада, заначенную в учебнике; потоптал зелёные насаждения на подоконниках; разжёг вспышку недовольства персоналом у насекомых обитателей больницы (пауков, тараканов и мух); сильно нагрел пластилин, доведя его до жидчайшего состояния; буквами нарисовал автопортрет; разрушил чей-то воздушный замок; разбил стекло в карточном домике регистратуры; снёс башенку из домино, возведённую на деньги налогоплательщиков; допил оставленные медсёстрами лекарства; заработал несколько монет пением и умелой игрой на гитаре; потратил все эти средства на существование, купив смешную пару бутербродов; сыграл сам с собой партию в покер; с пользой провёл время; и невероятно рассмешил Химену своими чёткими, своевременными действиями.
- Сейчас я осознаю, что я сделал…
Казалось, его чуткой растерянности не будет предела, но Химена попросила "себя не винить". Довольный дух Кота воспрянул.
- Я и не думал тебя винить, - произнёс он, поднимаясь с пола.
Вдвоём они пошли по коридора в глубь больницы. Тот знаменитый аромат порченных препаратов, варёных экскрементов, пурпурного хлеба и водных свеч почти не ощущался. Было тихо.
Круглые часы , прицепившись к стене, стрекотали стрелками. Наблюдая за повадками времени, ночные посетители внимательно их изучили.
- Скоро обед, - подметил чёрно-жёлтый. Девушка глянула коротко на Кота и сказала:
- Мне бы чаю.
- И обсохнуть, - добавил тот броском через плечо, направляясь в одну из комнат. Шестая палата шепнула дверью. Внутри горел камин, кружил приятный полумрак, кремовый абажур тёплым светом указывал на закипающий чайник.
Кот снял бурлящий кипяток с электроплитки. На твидовом столе (перешит из старого пальто доктора Бена) ждут две треугольные чашки с заваркой.
Ведомая Котом горячая вода наполовину наполняет их.
Шерсть на кошачьей башке взъерошена.
- Я как айсберг в океане - очень плохо управляем… - напевает Кот во время процесса. Чай будет крепким.
- Сахар?
- Две.
Он смотрит на Химену хитрым взглядом, словно пьяный хирург на опухоль. Одежда девушки всё ещё мокрая. Сапожки в грязи, джинсы измяты. Футболка сидит в обтяжку. Равные края оборванной ткани вместо рукавов. Чёрный крест спереди на красном цвете.
- Переоденешься?
Кот дергаёт за подсвечник старинного стиля - это ручка встроенного в стену шкафа, который медленно распахивает пасть.
Из шкафа, оттолкнувшись от ржавой пружины, выпрыгивает смирительная рубашка, пару раз бьётся о противоположную стену и с нежным шуршаньем стелется у ног девушки.
Химена снимает свою одежду. Кот, загадочно улыбаясь, любуется её гладким телом, отхлёбывает чай.
- Странная у тебя красота, - мурлыкает он, когда девушка облачается в смирительную рубашку. Длинные рукава она закатала, не решившись их оборвать, уселась за стол из пальто.
- Хочешь есть? - спрашивает Кот. - Есть аминазин, инсулин, сульфазин, трифтазин, аскофен, глюкоза, гистамин, н-диметилтриптамин, псилоцин, серотонин, фламизин, аманита мускария…
- Спасибо, спасибо. Мне не надо.
- Заставлять не стану.
- А чем ещё здесь кормят? - её отстранённый взгляд в окно.
- Всем. Первоклассный хавчик. Но только не для нас, - Кот тоже оглядывается на окно. В стекло стучится темнота. Чёрно-жёлтый торжествующе указывает лапой на лампу. Кремовый свет отпугивает тьму. Кот снова поворачивается к отпивающей из кружки девушке. Чёрная часть её волос немного блестит, а белая половина уже высохла.
- Расскажи мне всё подробно, - просит Кот.
- Это будет не трудно… - говорит она, упираясь в спинку соломенного стула. - Я много раз пыталась выйти из жизни… В общем, я залезла на крышу, села на качели… Пошёл дождь, самый обычный… Я спустилась на улицу, где было очень темно… Никого со мной не было. Я пошла по ночному городу… Перешла мост, зашла в воду… Появился ты и не дал мне сдохнуть… Потом мы добрались сюда… А здесь я рассказываю тебе, как я пыталась выйти из жизни…
Чёрножёлтый нахмурился.
- Потерю памяти не помнишь? - спрашивает.
- Нет. Но я могла её забыть.
- Дежа-вю, связанное с этим местом? - Кот побрякал пальцами себе по голове. - Может, ты уже была здесь раньше?
Химена пожала плечами пространство вокруг себя.
- У вас тут есть человек без лица, отделивший его от себя выстрелом под подбородок из рогатки, - спросила она, как бы утверждая. - Он ещё протягивает ладонь для рукопожатия так, будто предлагает её купить.
- У нас тут есть Нигер из Ку-клукс-клана, - говорит Кот.
- Когда ты его кому-нибудь представляешь, то обычно говоришь…
- "Кстати, он - негр". - Заканчивает Кот мысль собеседницы, пялится в свою опустевшую кружку. И говорит:
- Один больной, здешний пациент, 10 лет вынашивал хитроумный план мести, но забыл кому мстить…
- Утопился в рукомойнике. - Уверенно итожит Химена. Кот согласно кивает. Она говорит:
- Другой больной считал, что он абсолютно здоров. Пробовал пробраться на фотографию, пытался создать "стилет Росмана" и продать его на чёрном рынке, хотел избежать капюшонов… А закончил он эти лихие подвиги тем, что…
– Не перерезал себе горло ложкой, - чёрно-жёлтый собеседник не дал ей закончить.
- А старуха-силиконщица?
- Эта уважаемая пожилая женщина… - припомнил Кот, уставив морду в потолок. - Она ведь ведьма в отставке?
- Кажется, да.
- Живой рухлядью скитается она по больнице, показывая каждому фотку своего сыночка…
- И приговаривает "Какой он красивенький, правда?" А на фотографий - тошнотворное лицо сигаретного окурка.
По окончаний фразы Кот, демонстрируя крайнюю степень брезгливости, притворно дёрнул лапами. Затем он произнёс вот это:
- Ещё здесь был больной, который думал, что умер, и требовал себя похоронить по всем правилам "государственного закона о мёртвых"…
- Он орал репризы и пытался смастерить себе гроб из спичек. А после его пришлось похоронить под лавочкой в саду, так он был настойчив…
- Но иногда он выбирается из "могилы", заявляя, что ему там одиноко, и склоняет других пациентов составить "загробную" компанию. Этакий мёртвый дуэт, - закончил Кот.
Ворох общей памяти обрывками разлетелся по комнате.
Они по-ночному молчали:
Смирительная рубашка на голом теле. Виденье облетелых тополей под ясным небо. Игла входит в нёбо. Игра тушит ко́ды. Длинные рукава закатаны до лунного листопадения. Сырой утренний рассвет ночи над Городом. Обтянутые серыми шкурами кожи, скелеты бегают наперегонки в поисках свободных могил. На дорогах расселись вороны. Пустой ветер треплет траву у склепов. Город-кладбище мёрзнет утренней тишиной…
- Какой-то человек. Он заперт в моей памяти. Я вспомню, когда его увижу… Хватит обо мне. Давай о тебе… Что ты обо мне думаешь?
Зачарованный голос Химены рвёт тишину.
Кот собирает с пола её одежду, смятой охапкой вручает девушке и открывает скрипнувшую дверь.
- Идём в подвал, - объяснил он, выходя из палаты. Бледно-жёлтый коридор больницы охвачен пустотой. Ночная парочка бредёт к лестнице вниз. Девушка босиком шагает по плиткам пола, Кот с ними почти сливается окраской. По каменным ступеням ей холодно ступать. Рубашка нежно поглаживает нижним краем кожу чуть выше середины бёдер.
В подвале полумрак.
- У нас на чердаке, - обернулся к ней Кот, - несколько разновидностей летучих мышей. Есть "очкарики", которые не пользуются ультразвуком. Некоторые летают только назад, другие вертят хвостом, перемещаясь словно вертолёты. У иных вырастают маленькие рога с острыми ядовитыми кончиками, а для некоторых слово "кровь" является единственным средством защиты…
Неожиданным сюрпризом, соблюдая абсолютную внезапность, цепляющую за потроха, перед ними появляется какая-то мёртвая женщина, лихим скачком выкинутая из-за угла. Синюшное лицо вампирки не выражает ничего.
- Сердце! - орёт Кот, хватаясь за грудь. - У меня прихватило сердце…
Я думал - это просто несварение. А нет! Это сердце!
Он смешливо смотрит на свою спутницу. Химена не сводит глаз с вампирки. Та флегматично поворачивается, не торопясь скрывается во тьме.
- Блуда. - С улыбкой поясняет Кот, перестав паясничать. - Других вампиров в больнице, вроде бы, нет. Одной ей скучно. Кровь крыс она мешает со снотворным…
Чёрножёлтый натыкается на стену в темноте, шипит, отскакивает к девушке, которая в виду очередной внезапности роняет на него мокрый комок своей одежды. Кот пытается примерить футболку с крестом на груди, но приходит к выводу, что "размер головного убора не его", и возвращает вещи Химене.
Они идут по подземелью дальше. Подходят к палате с единственной жёлтой дверью из общей череды бесцветных. Номер 52.
Кот поворачивает несуществующих ручку. Слышен слабый хруст электричества в подвальном воздухе. По закоулкам темноты скользит прозрачное мерцанье.
- Ваш номер, госпожа Нимфея! - торжественно выплёвывает Кот, лапой приглашая войти в комнату. Голая неровность шершавых стен образует идеальный квадрат пространства. Под потолком дымит лампочка. Матрица матраца накрывает кровать. Тумбочка и табуретка - один и тот же предмет мебели.
- Слишком хорошо - тоже нехорошо.
Мудрая оценка вошедшей девушки.
- Скромная келья Средневековой колдуньи, - Кот выглядел дольно довольным.
- Понравилась палата?
- Искромётная комната, - с красивой полуулыбкой заключила Химена.
- Можешь ещё принести что-нибудь почитать?
Кот покачал взъерошенной башкой.
- В больнице мало книг. Эти создания здесь практически не водятся. Но для тебя - попробую найти.
Лёгкая улыбка признательности в ответ. Футболка - на спинку кровати, сапожки - в изножье, а джинсы - на тумботабурет.
- Клопы в матрасе есть?
- Клопы все куплены. Они кое для кого являются деликатесом, знаешь ли… - Кот окутал ответ хитромордой таинственностью. - Во сне спи, не опасайся.
Девушка, теплее кутаясь в смирительную рубашку, села на кровать и огляделась. Её эфирный взгляд размыл стены подвала. Она увидела, как страшная и красивая Ночная Игла, убаюканная бессонницей бродит по больнице. Вместо того, чтобы подругой Блуде быть - она таится по углам. "Я так опасна" - песня сифилитичной проститутки, что непрерывно звучит в голове Ночной Иглы. Голос с акцентом на "у" и "ю" (кюру, кюсау, грюсть). Ночная Игла тащит ящик с радием, лучами которого она размахивает. Сей странный "рентген-прибор" одолжен у галлюцинации по имени Политов, частенько навещающей пациентов психушки.