Моя собственная кожа похрустывает при движении. Губы потрескались. Чтобы наполнить меня, не хватило бы сейчас всей воды океана. Спина кровоточит. Тело горит. У меня жар, потому что я определенно подхватил какую-то инфекцию. Смеркается. Большинство комнат в мотеле заперты и заколочены, а в тех, что открыты, валяется разбитая и растерзанная зверьем мебель. Оттуда тянет вонючим душком застоявшейся воды. В двери номера 229 на втором этаже зияет дыра. Просовываю руку и поворачиваю защелку. От мебели почти ничего не осталось, но само помещение сохранилось неплохо под покрывалом пыли и небрежения. Закрываю дверь, приставляю к ней стул и достаю виски и носки. Сжимаю зубами чистый носок и выливаю полбутылки на спину. Потом проглатываю аспирин, измельчаю в порошок болеутоляющие и запиваю виски. Теперь бы уснуть.
Глава 28
Каждая секунда моей жизни, не удостоверенная свидетелем, это секунда, которой не было. Все свидетели моего существования до пробуждения в тюрьме либо сгинули в восьмисекундной черной дыре, либо восстали из дымящихся останков моего мозга, дабы рассеяться в прах. Все предшествовавшее этой секунде - пустота, которую я заполняю тобой, и это ты научила меня, как заполнять пустоты. Не знаю, открыл ли я наркотик, который открыл тебя, или сначала придумал тебя, а наркотик появился уже потом. Я лишь знаю, что влюбился в сам момент влюбления и хотел сохранить его, продлить до вечности даже ценой всех последующих моментов. Если я сотворил тебя из ничего, то, может быть, я - Бог, а поскольку хочу Больше, то, может быть, я - Дьявол.
Телефонная будка выглядит точно такой, какой сохранилась в памяти - новое стекло, полированный хром, - как будто ее установили сегодня утром. Непрерывный гудок, потом, когда автомат уже проглотил пару монет, звонок.
- Энслингер.
- Детектив.
Он слышит мой голос и, даже не прикрыв трубку, говорит кому-то в сторону:
- Он на линии.
- Спасибо.
- За что?
- За то, что не обращаетесь со мной как с идиотом или сумасшедшим. Не изображаете удивление, не прикидываетесь, что рады меня слышать. Я ведь знаю, что ваши люди уже прослеживают звонок и посылают жучка мне в ухо.
- Я знаю, что вы сумасшедший, Эрик. Но я также знаю, что вы определенно не идиот.
- Но вы ведь отслеживаете звонок.
- Конечно. Хотите облегчить мне работу?
- С какой стати?
- Вы сами усугубляете свое положение, - говорит он. - Не явились в суд, пропустили заседание. Судья вынес решение заочно. Вас признали виновным.
- Если я скажу, откуда звоню, вы не поверите.
Слышу приглушенные голоса, шорох бумаг. Энслингер вполголоса благодарит кого-то на другом конце линии.
- Я уже знаю. Время.
- Значит, знаете и то, что соврали мне.
- Я никогда не лгу.
- Вы сказали, что телефон не работает.
- Я сказал, что линия не работала. Вы были не в самом лучшем состоянии, когда пытались позвонить оттуда в последний раз.
У меня над головой горячее солнце пустыни, но издалека уже надвигаются грозовые облака, грохочущее черное покрывало, скрывающее шоссе со стороны заката.
- Вам нужно вернуться, Эрик. Или хотите, чтобы я за вами приехал?
- Да.
- Почему?
В ушах звучит симфония крови, складываются мысли, и я диктую музыку по памяти, ноту за нотой.
- Могильщик не вымысел.
- Боюсь, вы вспомнили об этом слишком поздно.
- Приезжайте за мной и увидите сами.
- Он там?
- Пока еще нет. Приедет с отцом. Я задолжал им кое-что, чего у меня нет, и если явлюсь на встречу с пустыми руками, они рисковать не станут. Возможно, вы последний, с кем я разговариваю.
- Так вы этого хотите, Эрик? Может, подождете, пока мы подъедем?
- Они о вас ничего не знают. Вам надо их увидеть.
- Я вам верю.
- Не верите.
- Эрик.
- Я убил одного человека. - Меня словно ударили в шею. Теперь, после этих слов, мне уже все равно, кто прибудет на место раньше, копы или Уайт. Признание принесло облегчение, и оно вытекает через сердце, глаза, руки, через трубку. Последние детали мозаики занимают свои места. Я люблю тебя, Ди. - Когда начался пожар, моей машины здесь не было. В тот раз в лабораторию меня привез Уайт.
- Откуда же она взялась?
- Я одолжил ее кое-кому. - Снова удар в шею, и слова сами выскакивают из горла. - Она ехала за мной.
- Она? Кто?
- Я не могу назвать ее имя.
- Постарайтесь.
- Не могу.
- Послушайте меня, Эрик. Мы там все обыскали. Никаких следов. Там никого не было. Только пес, Отто.
- Отто… Это ее собака. Моя машина была у нее, и она ехала за нами. Я услышал шум и решил, что это облава. Я сам устроил пожар.
- Вы только что сделали признание, Эрик. Теперь это уже не важно, но наш разговор записывается.
- Я признался в убийстве.
- Эрик, оставайтесь там. Мы заберем вас.
- Я не собираюсь никуда уходить, детектив. Извините за то, что сказал тогда. Насчет вашей дочери.
- Я уже забыл.
- Если приедете, обнаружите здесь Уайта и его сына. Они опасны, так что захватите побольше людей. Сюда меня привез Уайт. Он тоже не придуманный. Она приехала потом на моей машине. Она тоже не придуманная. Поверите, когда приедете.
- Приеду. А пока оставайтесь на месте.
- Буду здесь, неподалеку. Похоже, гроза идет. Как бы дороги не затопило. Предупредите своих людей, чтобы были осторожнее.
- Я понял, Эрик. Спасибо за предупреждение.
- Время. - Я вешаю трубку. Привычка.
Набираю номер справочной, и оператор соединяет меня с "Фордом". Трубку снимает Лу - я узнаю его голос.
- Манхэттена Уайта.
- Кто это?
- Не важно. Мне нужно, чтобы вы передали сообщение для Манхэттена Уайта.
- Не понимаю, о ком вы говорите.
- У меня Дезире. И его деньги.
Тишина, но где-то далеко играет музыка.
- Теперь поняли, - говорю я.
- Сообщение я передам. Вы где?
- Скажите Манхэттену Уайту, что я в мотеле через дорогу от заброшенной заправки, на шоссе по дороге в Оз.
- Что-нибудь еще?
- Пусть поторопится.
Если скин - мое детище, если именно я вдохнул жизнь в течение времени, тогда мне придется проглотить все, что осталось у меня от Стеклянной Стриптизерши. Теперь не остается ничего иного, как только ждать появления и схватки двух главных свидетелей, Энслингера и Манхэттена Уайта. Если я буду в состоянии осознать последствия собственных действий, то по крайней мере удостоверюсь в том, что эти действия действительно реальны, что они имеют последствия, пусть даже вся моя пустая жизнь сведется к одному-единственному щелчку статического разряда в грандиозной симфонии большого взрыва. Если реальны мои поступки, то реальны и воспоминания, а если реальны они, то все, что я сделал, позволило мне увидеть Бога, и тогда мне уже не страшно проследить мою жизнь в той восьмисекундной черной кроличьей норе.
Приближающийся рой неслышных вертолетов движет через пустыню стену ветра, взметает в воздух громадные песчаные облака, и я слышу, как сталкиваются песчинки, одинокие щелчки разрядов, за которыми, когда вызванные мною воспоминания притянут в пустыню других, последует буря. В бликах далеких молний тени от телефонной будка и динозавра мигают фиолетовым и красным. Тени прыгают, и я считаю - и раз, и два, и три, - но штурмовики-ангелы еще не появились, хотя красные и голубые вспышки следуют одна задругой, беспрерывно и в полной тишине, если не считать принесенного клубящимися тучами пыли пронзительного воя койотов.
Я вижу твое лицо, искаженное, что случалось каждый раз, когда я делал тебе больно, но только теперь оно искажено последним мигом боли, мгновением, после которого твои огненно-рыжие волосы вспыхнули настоящим пламенем, а предсмертный вдох расплавил твои легкие.
Запах дождя бьет по теплому асфальту, звук хлынувших на крышу мотеля струй похож на шум обрушившихся с неба полчищ саранчи. Колотят по обсыпанной гравием рулонной крыше, рассыпаются занимая точки обзора, проверяют щели - ищут меня. На сей раз они не прячутся, бегут открыто через освещенную чередующимися синими и красными всполохами парковочную площадку - высокие, плотные, тяжелые в черной, как у жуков, броне, с телескопическими глазами.
Вглядываясь в темноту через щель, я не вижу ни Энслингера, ни Уайта, но все равно отступаю от окна, потому что люди-жуки вот-вот найдут меня, а мне бы хотелось провести последние минуты с тобой, а не с ними.
В тот последний раз я слышал гром - это ты стучала в дверь. Ты приехала в Оз, чтобы найти меня и Отто. Я принял тебя за Бога и отреагировал неадекватно. Последние дни я провел совсем одни, без сна и отдыха, а моим последним человеческим контактом был Манхэттен Уайт, который доставил меня в Оз, чтобы я закончил работу. Если бы я поднялся по ступенькам и открыл переднюю дверь, и вышел в привидевшуюся мне грозу, то шагнул бы в твои объятия, и тогда ничего этого не случилось бы. Мы уехали бы на моей "гэлакси", и ты была бы жива.
На этот раз за мной ни явился Бог. Я знаю, потому что мотель дрожит и трясется, как дрожал и трясся наш домик в далеком детстве; оконные рамы дребезжат от топота ног бегущих по дорожкам ангелов. Красные и синие молнии мелькают слишком быстро, чтобы вести счет, но я все же пытаюсь. И раз, и два и три… удар грома срывает и швыряет о землю дверь на первом этаже. Мне этот звук знаком слишком хорошо. В какафонии криков слышу свое имя. Вылетает из рамы вторая дверь, трещит третья, и моя комната содрогается от ярости ангелов. Дверь подвала задержала их тогда надолго, но двери проклятого мотеля не выстоят даже против такого скваттера, как я.
Твои сухие пальцы переплетаются с моими, сустав к суставу, рыжий водопад твоих волос накрывает плечо и растекается по груди и спине, твое дыхание щекочет ключицу, твоя кожа сплавляется с моей, наши сердца соприкасаются, и я слышу, как слетает с петель дверь номера 223. Громче уже и быть не может, но тут сапог ангела врезается в дверь номера 225, и треск, словно при ударе грома, рвет уши. Они близко. Так близко, что светляки лезут через щели в стенах и оконных рамах, маленькие красные точки прыгают туда-сюда, то пропадая, то появляясь, но еще не видя меня.
Твои груди прижались к моей спине, губы греют шею, а ладонь накрыла мне живот. Ты была. Ты жила. И если бы в моих силах было сделать тебя нереальной и спасти от той боли, что я причинил тебе, я бы это сделал. Может быть, Бог еще предоставит мне такой шанс, потому скоро мы встретимся и поговорим. Дверь 227 взрывается, разбрасывая щепки, и я слышу, как она ударяет о зеркало в ванной. Жду предваряющего раската, но он теряется в белом шуме бури и кулак Бога влетает вдруг в комнату стекло в окошке ванной брызжет осколками и мерцающие светлячки танцуют на стене передо мной оставляя трассирующий след красной иглой пронзивший вскинувшуюся в воздух серую пелену и дверь моя дверь со звуком которого я боялся с тех самых пор как очнулся неведомо когда летит с петель и лавина дыма дождя и шума прорывается внутрь и вместе с ней вторгаются бронированные черные люди-жуки ангелы - называйте, как хотите, - упавшие с грозовых туч и ветер что они принесли с собой сметает мусор и они швыряют в комнату рой светляков и те летят и падают на меня - теперь по-настоящему, - чтобы вырубить мою вселенную и я не слышу ничего из-за всего этого грохота и в ту последнюю секунду последняя улика растворяется у меня в желудке и уносится с кровью в мозг и перед самым концом за мгновение до того как они отключат мою вселенную часы самого Бога замедляют ход до тихого ледяного шепота и я сажусь возле тебя чтобы все оставшиеся дни смотреть на вечно тающий закат.
Примечания
1
Портрет президента США Эндрю Джексона (1767-1845) изображен на двадцатидолларовой купюре.
2
Баррио - район большого города, населённый преимущественно латиноамериканцами.
3
Страшила Рэдли - персонаж романа Харпера Ли "Убить пересмешника".
4
Тач (англ. touch) - прикосновение.
5
Малатион - противопедикулезное средство, фосфорорганический инсектицид.
6
Хэнк Уильямс (1923-1953) - американский левей и композитор в стиле кантри и вестерн.
7
"Эдсель" (Edsel) - автомобиль, задуманный фирмой "Форд" как массовый автомобиль среднего класса и названный именем сына Форда. Разработки модели велисьс 1948-го по 1956 год, выпускалась в 1957-1959 гг. Спросом не пользовалась, принесла фирме убыток в полмиллиарда долларов. В сегодняшнем языке "Эдсель" - синоним провала, крупной ошибки.