Правда, вчера подпортил настроение Львов. В двадцать три часа Батюк, вслед за начальником штаба, подписал итоговое донесение в Генштаб, и оно пошло на подпись к Львову. Ходивший к Львову офицер вернулся и, ни слова не сказав, положил донесение на стол перед командующим. Батюк посмотрел сначала на офицера, потом на донесение и долго молчал. Подпись Львова под донесением стояла. Но кроме подписи в тексте были поправки и вычерки красным карандашом. Или Львов так поставил себя здесь раньше, или хотел приучить к этому его, Батюка, или вообще неизвестно, что думал: как это так - черкать текст донесения после подписи командующего? Если с чем не согласен, зайди или позвони, докажи, что надо внести поправки, наконец, откажись подписать, напиши свое особое мнение, если уж коса на камень… Но крестить донесение красным карандашом после командующего! Да где и когда это видано?..
Батюк побагровел, но пересилил себя и сказал только:
- Оставь меня.
И когда офицер вышел, еще раз посмотрел поправки Львова. Ничего особенного в них не было - не понравилось ему изложение - в двух местах поправил, а в третьем вычеркнул вторую половину пункта: посчитал лишним. В общем, отредактировал своим красным карандашом.
Как поступить? Подумав несколько минут, Батюк приказал отправить донесение в таком виде, а Львову позвонил и пригласил зайти, когда освободится.
Львов освободился только через час. Разговор был короткий. Львов сказал, что не видит повода для споров. Если б он был принципиально не согласен, вернул бы без подписи и сказал почему. А объясняться по поводу трех фраз, из которых одна лишняя, а две недостаточно хорошо изложены, не счел нужным: берег свое и чужое время. Отредактировал и подписал.
На это Батюк ответил, что в грамотности со Львовым тягаться не собирается, если статьи писать, а если речь об оперативных документах, то как их писать - знает, обучен. И привык, что в них после подписи командующего никто и ни единого слова без согласия командующего не исправляет. Так это принято на всех фронтах. И их фронт исключением не будет. Пусть это запомнит на будущее товарищ генерал-лейтенант Львов.
Львов встал и вышел. Но Батюк ни тогда, ни сейчас не жалел о своих словах. Рано или поздно пришлось бы столкнуться из-за этого красного карандаша, и лучше рано…
В первый же день, когда Батюк услыхал по телефону от Бойко, что Серпилин уже в дороге, он с радостью сказал Львову: "Теперь все командармы на месте". Но Львов, скривившись, словно ему муха в суп попала, процедил: "Если возвращается вполне здоровый, то хорошо, но если не долечившись…"
- Если даже и не долечившись малость, все равно рад, что едет, - сказал Батюк. - Приедет - долечится на свежем воздухе.
И, заметив, как Львов опять скривился, спросил:
- Чем он вам не понравился?
- Ничем. Просто хочу видеть на этой должности вполне здорового человека.
- А я его в Архангельском пять дней назад встречал. Он уже и тогда почти здоровый был, если не отсюдова на него глядеть, а вблизи. - Батюк поддразнил Львова, ожидая, что тот заспорит.
Но Львов не заспорил. Не считал возможным заострять эту тему после того, как Сталин, приняв во внимание первый пункт его записки - о командующем фронтом, не поддержал второго - о Серпилине - и недовольно сказал ему по ВЧ:
- Не слишком ли много вы берете на себя, товарищ Львов? Все у вас больные: один у вас больной, другой у вас больной. Только вы один здоровый. Подумайте о своем здоровье. И не учите нас бдительности. Как и на чьем здоровье что отразилось, нам, если понадобится, врачи скажут. Не пишите больше об этом. Надоело.
Не знавший всего этого Батюк с удивлением услышал, как Львов в ответ на его слова о здоровье Серпилина сказал: "Тем лучше", - хотя на лице его в эту минуту было такое выражение, словно думал: "Тем хуже…"
- Чего тебе, Барабанов? - спросил Батюк адъютанта, прервавшего своим появлением его мысли о Львове.
- Товарищ командующий, водитель просит разрешения заменить два ската. Новые привезли. Никуда в ближайший час не поедете?
- Пусть меняет. Не поеду. - Батюк посмотрел на Барабанова. - Генерал-лейтенант Серпилин сейчас приедет. Твой друг. Вспоминали с ним о тебе в Архангельском.
- Вы мне говорили, - хмуро сказал Барабанов.
- А сейчас опять вспомнил, как он пострадал тогда через твою дурость. Задержался, чтоб взять этот ваш хреновый бугор, и жену в живых не застал.
- Для чего вы мне это вспоминаете, товарищ командующий? - все так же хмуро спросил Барабанов.
- А чтоб не помнил зла. Не только ты из-за него хлебнул, но и он из-за тебя. А то я знаю тебя; ты, черт, злопамятный!
- Я тогда злопамятный, когда не виноватый, - сказал Барабанов. - Обед на сколько человек заказать?
- Ни на сколько, - взглянул на часы Батюк. - С ними закончу, будем с начальником штаба работать, а там посмотрю, когда еще обед… Пойди встреть, - добавил он, услышав через открытое окно голоса.
Барабанов выскочил за дверь, а Батюк поднялся из-за стола и, быстро пройдясь взад-вперед по комнате, повел плечами, с удовольствием сознавая, что он еще крепок, здоров и неутомим. Встреча со старыми соратниками в новой для себя и для них роли радовала его.
Встретив вошедших, Батюк первому пожал руку Серпилину - тот и вошел первым, - а Захарова обнял со словами:
- С твоим командующим пять дней назад кефир пили, а с тобой как-никак почти полтора года не виделись.
Потом повернулся к Серпилину и оглядел его с головы до ног:
- Совсем хорошо выглядишь!
- Не только выгляжу, но и чувствую себя хорошо, товарищ командующий.
- Что нам и требуется! А то тут один товарищ опасался, как бы тебя к нам больного не выписали. А ты вон какой! Здоровей, чем был. Часом, не женился за это время?
- Пока нет.
- Звонил Львову, - повернулся Батюк к Захарову, - хотел вас принять вместе с ним. Но, к сожалению, спит. Поздно ложится… А он как у тебя, - теперь обращаясь уже к Серпилину, кивнул Батюк на Захарова, - подъема не просыпает?
- В чем, в чем, а в этом пока не замечен, - улыбнулся Захаров.
- Значит, после меня от рук не отбился, - сказал Батюк. - А то хуже нет: один уже встал, а другой только лег, один уже лег, а другой еще телефоны крутит. Все - не разом!
Он махнул рукой, перекрестив эту тему, и пригласил Серпилина и Захарова к своему рабочему столу.
- Докладывайте ваше решение. Как думаете наносить удар? Начнем с этого.
Серпилин разложил на столе поверх лежавшей на нем карты свою и стал докладывать предварительное решение, над которым работал штаб армии. В основном оно осталось таким, каким подготовил его Бойко, до приезда Серпилина.
Когда Серпилин закончил, Батюк задал несколько вопросов о деталях и спросил:
- Как оцениваете намеченный для вас участок прорыва? Действительно как наилучший во всей полосе фронта?
- За всю полосу фронта не берусь ответить, - сказал Серпилин. - А в полосе нашей армии считаем; выбран правильно. Но имеем дополнительное предложение. Разрешите доложить?
Это дополнительное предложение возникло у Серпилина вчера, когда он осматривал участок прорыва на своем крайнем правом фланге, на стыке с соседней армией. Суть была проста, но сама армия решить этого не могла, мог только фронт. Весь участок будущего прорыва, шириной в двенадцать километров, целиком приходился на правый фланг армии Серпилина и заканчивался на севере точно по разграничительной линии с соседней армией, которой в будущей операции отводилась вспомогательная роль. Она должна была сначала держать оборону на широком фронте, а потом, когда противник под нашими ударами начнет отступление, преследовать его.
За разграничительной линией, перед соседом, в глубь немецкого расположения тянулась цепочка небольших высоток, по мнению Серпилина, очень для нас неудобных. Если все останется без перемен, то сразу же после прорыва правому флангу армии придется или наступать несколько километров под немецким фланговым огнем с этих высоток, или на ходу разворачиваться и брать их, теряя при этом темп.
Предложение Серпилина было - отодвинуть еще на два километра к северу разграничительную линию с соседом, так, чтобы правый фланг прорыва с самого начала охватывал эти высотки, не оставлял их вовне, а загребал внутрь.
Серпилин вчера прикинул все это вместе с Бойко и артиллеристами, вчерне спланировал, сегодня с утра ввел в курс дела Захарова и, едучи сюда, помня характер Батюка, считал: чем раньше доложим, тем лучше, пусть командующий фронтом почувствует себя причастным к этой идее с самого начала, с азов.
Батюк выслушал внимательно, не перебивал, как любил это раньше, вопросами. Молча постояв уже не над картой Серпилина, а над своей, на которой был нанесен передний край соседней армии, он быстро оценил выгоды, которые все это сулило. Схватил суть дела быстрей, чем в былые времена. Серпилин отметил это про себя.
- Соблазн большой, - оторвавшись от карты, сказал Батюк. - Поработайте сегодня над этим вариантом, а я завтра посмотрю на местности и решу. Соображения вашего соседа справа тоже послушаю. Как-никак хочешь вторгнуться в его полосу, два километра у него отобрать. А вдруг он заявит: "Дайте мне хотя бы часть тех силенок, что Серпилину подкидываете, и я сам правей этих высоток ударю". Что тогда? - Батюк усмехнулся. - На это, конечно, не пойдем, растопыря пальцы не воюем, но узнать соображения соседа следует. Тоже старый вояка.
- С вашего разрешения, прежде чем начинать работать, я сам к нему съезжу, - предложил Серпилин. - Поделюсь тем, что вам докладывал, и участок вместе посмотрим. А то до сих пор все мои наблюдения - с моих НП, в чужую полосу без спроса не залезал.
- Это можно, - сказал Батюк и на минуту задумался.
Предложение Серпилина казалось ему настолько разумным, что при взгляде на карту странно было, как оно не пришло в голову раньше. Одно дело - ты только прибыл, не разом во всем разберешься. А как предшественнику в голову не пришло? Думал все же с конца апреля! Направление удара выбрал верно, а подвинуть его еще чуть правей, как подсказывала местность, разграничительная линия между двумя армиями помешала. Мыслим иногда еще этими разграничительными линиями, как будто они что-то незыблемое. А ее надо подвинуть - и все.
Мысль, что он внесет в свое фронтовое решение этот корректив, с одной стороны, заметный, а с другой - все же не таких масштабов, чтобы все наново утверждать в Ставке, привела Батюка в хорошее настроение.
- А других предложений в связи с этим у тебя не будет? - спросил он Серпилина.
- Не будет.
- Это хорошо, - сказал Батюк, - а то я было подумал: раз прибавим тебе два километра справа, попросишь настолько же убавить слева. Имей в виду: за счет соседа справа расширю, а за счет соседа слева полосу армии не сужу. Вся прибавка за твой счет.
- Об этом не просим, Иван Капитонович, - сказал Захаров. - И при лишних двух километрах все равно остаемся богатыми.
- Да, воевать теперь можно, - сказал Батюк. - И вы действительно будете богатыми, не сравнить с тем, что мы когда-то с вами имели. - Он усмехнулся. - Тем более раз наносите главный удар, - и правого и левого соседа грабим в вашу пользу. Левого - еще ничего, а правого - догола. Он уж мне плакался!
Батюк взял телефонную трубку и приказал соединить себя с командармом, к которому хотел ехать Серпилин.
- Сам ему скажу, что ты приедешь.
И Серпилин понял и по его словам и по лицу, что Батюк твердо решил принять их предложение. А раз так, желает с самого начала взять все в свои руки. Поэтому сам и звонит.
- Здравствуй, Николай Семенович, - сказал Батюк, когда его соединили. - Твоего соседа слева сейчас пришлю поделиться с тобой соображениями и выслушать твои… Куда?.. А ты где сейчас?.. А!.. - Батюк искоса глянул на карту. - А он прямо туда к тебе и поедет. Жди его… Когда? - Батюк взглянул на часы. - Сейчас девять сорок пять. К одиннадцати тридцати будет… Ко мне ничего нет? После того, как встретитесь, позвони мне. Бывай здоров…
Слушая все это, Серпилин внутренне улыбнулся.
"Сам за меня решил - и куда поеду, и когда выеду, и за сколько буду. Даже и не подумал спросить меня, хотя я и командарм. Ума война прибавила, а характера не изменила".
- Он как раз там, где тебе надо, - в левофланговой дивизии в триста пятой, командный пункт - роща, южней Дятькова. - Батюк положил трубку. - Обедать не приглашаю. Время раннее - вам недосуг и у меня работа. Завтра у вас в корпусе или в дивизии пообедаем, если покормите" Приеду прямо с утра, к девяти.
- Разрешите… - Серпилин приподнялся, подумав, что разговор окончен и надо прощаться.
Но Батюк задержал его:
- Погоди. Мне в десять ровно к начальнику штаба работать идти; еще двенадцать минут имеем поговорить на вольные темы.
"Вон как, - подумал Серпилин. - Раньше у него это не было заведено. Удобно или неудобно для дела, а считал, что все идти и все тащить должны только к нему, раз он первый. Это новость!"
- Был вчера у вашего соседа слева, дал ему разгон, - сказал Батюк. - А знаете, за что? По тылам у него проехал - кругом медали блестят! Чем от войны дальше - тем больше! А когда в двух его полках людей построил, вижу, во всем строю ни у солдат, ни у сержантов наград нет. На двадцать человек
- одна! Стал спрашивать: оказывается, больше половины давно воюют! А почему наград нет - дело известное: большей частью госпитали помешали! В госпитале награда не каждого офицера догонит, что говорить о солдате! Но… - Батюк вдруг, может даже незаметно для себя, так повысил голос на этом "но", что Серпилин понял, как он вчера разносил соседа слева. - Здесь-то время было! Здесь-то второй месяц стоим! Себя-то небось не забыли, наградных листов целые горы понаписали! А солдат молчит, свет не застит! Где же тут о его награде вспомнить! - Батюк посмотрел на Серпилина и, все еще не выйдя из вчерашнего возбуждения, громко, с угрозой сказал: - Завтра у тебя по полкам поеду… Смотри! Если и у тебя так же - при всех пристыжу!
- Возможно, и у нас есть промахи, - спокойно сказал Серпилин, подумав про себя, что есть и даже наверное. - Будем исправлять.
Батюк сердито посмотрел на него, но вспомнил, что Серпилин только что вернулся в армию.
- С тебя взятки гладки. Ты сам из госпиталя, - миролюбиво сказал Батюк, вместо того чтобы повысить голос, как собирался. - Но ты все время был, - повернулся он к Захарову, - с тебя и спрос. Если такая же картина, как у соседа, - достанется тебе на орехи! И смотри: после моего предупреждения мне там товар лицом не выстраивай, кто с медалями - тех вперед! Меня не надуешь!
- А вот это вы зря, Иван Капитонович, - сказал Захаров.
- Там зря или не зря, а предупреждаю.
- А я говорю, это вы зря, Иван Капитонович, - повторил Захаров, в пределах допустимого, но все же достаточно заметно для Батюка повысив голос.
- А ты теперь поменьше говори, побольше слушай, - сказал Батюк.
Пожалуй, слово "теперь" сорвалось у него помимо воли. Просто от воспоминания о том, как Захаров раньше, в армии, во время их споров, бывало, и стоял на своем, и оставался при своем. Слово "теперь" значило, что теперь этому не бывать, потому что теперь их обоюдное положение несоизмеримо с прежним. И все же давать волю этому слову не надо было! Батюк почувствовал это по наступившему в комнате молчанию и по лицу Серпилина. Мог бы, конечно, и скрыть свое неодобрение! Но не скрыл, не пожелал.
- А ты тоже хорош, - обратившись к Серпилину, чтобы как-то выйти из этого молчания, заговорил Батюк о том, о чем сегодня не собирался. - Смотрел список руководящих кадров, вижу, кого же он себе в замы подобрал! Генерала Кузьмича! Нашел себе, понимаешь, зама, не мог подобрать помоложе да пограмотней. Думаешь, если некуда его на войне деть, так надо к себе взять?
- Ничего, он нам обедни не испортит, - сказал Серпилин.
- Раз уж дали ему по старости лет генерал-лейтенанта, так и отправили бы командовать суворовским училищем! Самое ему место. И остатки здоровья бы там сохранил! А то опять на фронт полез, понимаешь, и опять, как на грех, у меня оказался.
- Практически все же у меня, - не удержался Серпилин.
- Он у тебя, а ты у меня.
Серпилин хотел было сказать, что независимо от их разных мнений о Кузьмиче заместитель командующего особой погоды в армии все же не делает, но вовремя вспомнил, что Батюк еще недавно сам сидел на такой же должности, только во фронтовом масштабе, и, чего доброго, примет это на свой счет.
- Как его здоровье-то? Подставки хоть держат? - спросил Батюк, смягчаясь от молчания Серпилина, потому что ему на его характер молчание чаще всего казалось знаком согласия.
- Чувствует себя неплохо, - сказал Серпилин. - Кроме прочих обязанностей, возложили на него наблюдение за оперативной маскировкой. Сам летает, смотрит сверху - как с точки зрения немцев, - не видать ли у нас чего, нет ли нарушений. Уже двенадцать часов налетал. Вчера докладывал.
- Только этого не хватало, еще и летает! Скажи ему, пусть завтра не прячется, хочу его в натуре посмотреть, какой он теперь есть. - Батюк встал.
Если бы он мог пересилить свою натуру, то, наверное, сказал бы сейчас Захарову: "Не обижайся, Константин Прокофьевич, зря я с тобой так…" Но пересилить свою натуру он не мог и поэтому, прощаясь, только чуть покрепче пожал руку Захарову, а Серпилину сказал:
- Сосед твой, учтя мой звонок, думаю, возражать не будет…
Хотя Батюку было тоже пора идти и, чтобы пересечь улицу, отделявшую его дом от дома начальника штаба, он мог бы выйти сразу вместе с Серпилиным и Захаровым, однако остался еще на минуту у себя: не хотел, чтобы выглядело так, словно он вышел из дому провожать подчиненных. Вообще-то Батюк не был особым любителем субординации, но после вступления в командование фронтом все время помнил о своем новом положении.
Он задержался на минуту, и на столе, как нарочно, затрещал телефон.
- Первый слушает, - Батюк поднял трубку.
- Здравствуйте, говорит Львов. Вы мне звонили?
- Звонил. Прибыл представляться Серпилин. Хотел принять его вместе с вами…
- А где он? У вас?
- Уже уехал. - Батюк был доволен, что Львов позвонил ему сам, проглотил вчерашнюю пилюлю.
- Ничего другого у вас ко мне нет? - спросил Львов.
- Пока нет.
- Я буду у себя. - Львов первым положил трубку.
"Мало все ж спит, - подумал Батюк о Львове, - в Шесть лег, теперь только десять…"
Батюк надел фуражку, уже совсем собрался идти, но снова затрещал телефон. На этот раз звонил начальник штаба фронта.
- Иван Капитонович, десять-пять. Как прикажете? Может, мне к вам прийти?
- Сам иду. - Батюк положил трубку.
"Десять-пять! Тоже мужик с характером, напоминает, чтоб не опаздывал. Кругом у всех характеры…"
Он подумал про Серпилина, что и у этого характер не из легких, но хотя бы заранее известный. От него знаешь, чего можно и чего нельзя ждать. Можно ждать стремления поставить на своем, но нельзя ждать обмана. И хорошо, что человек с таким, достаточно известным ему характером стоит у него на направлении главного удара.