В романе "Памятник крестоносцу" известный английский писатель А. Дж. Кронин обращается к конфликту между творческой личностью и косной средой, не способной оценить ее новаторских дерзаний.
Главный герой - художник, стремящийся по-новому отобразить действительность, настойчиво ищущий новые пути в искусстве, борющийся против банальности, застывших форм в искусстве, далеких и чуждых живым веяниям жизни.
Содержание:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 20
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 43
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 54
ЧАСТЬ ПЯТАЯ 78
Арчибалд Кронин
ПАМЯТНИК КРЕСТОНОСЦУ
Не только в славе (а до недавнего прошлого и в свободе) отказано при жизни людям гениальным, но даже в средствах к существованию. Зато после смерти им воздвигают памятники и курят фимиам.
Чезаре Ломброзо
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
День сменился вечером, и вся жизнь на холмах Даунс замерла - они застыли, залитые жемчужным светом. От покрытой росою травы, словно подернутой серебристым инеем, легкими облачками поднялись испарения и зацепились паутиной на живых изгородях, затянули тонким кружевом низины. Пруды походили на блюдца с густым молоком, и в их матовой поверхности не отражалась даже луна, которая висела совсем низко над землей, круглая и желтая, как глаз огромной кошки, притаившейся перед прыжком на вершине горы.
В эту сияющую безмятежность внезапно упала длинная чертя тень, отделившаяся от каменной норманской церквушки, такой маленькой, такой затерянной среди просторов Южной Англии, что, несмотря на резкие очертания своей абсиды и крыльев, приземистую башню и стены, пестревшие лишаями, она казалась нереальной, как видение во сне; раздался грохот дубовой двери, лязг тяжелого запора, и появилась фигура человека - пожалуй, менее длинная, чем тень, но не менее черпая. Это, разумеется, был священник Бертрам Десмонд, настоятель Стилуотерского прихода.
Он шел в накидке, наброшенной на плечи, но с непокрытой головой. Выбравшись из лабиринта замшелых могильных плит, он миновал два огромных сросшихся тиса, младший из которых по меньшей мере пять столетий назад уже поставлял сырье сассекским лучникам, распахнул калитку и очутился наконец на дорожке. Здесь он остановился, завороженный белизною этой ночи, охваченный внезапным приливом тайной радости, и, глубоко втянув в себя свежий воздух, залюбовался красотой своего надела - добрых двух сотен акров, простиравшихся в одну сторону от букового леса на высоких склонах Дитчли, а в другую - до поросшей дроком песчаной пустоши, что тянулась вдоль проселочной дороги, веду щей в Стилуотер. Вдали, на востоке, на фоне неба вырисовывались очертания Кольца Чанктонбэри, а пониже, среди деревьев, проглядывала нелепая, но такая милая сердцу башенка Броутоновского поместья. На запад уходила равнина, перерезанная меловыми разработками, зиявшими, словно бескровная рана, и грядою насыпей, которые якобы сохранились здесь со времен римлян, а скорее всего были остатками старинных обжиговых печей. Дальше виднелись домики рабочих, они стояли рядом - все шесть, - словно грибы, а повыше дороги слабо мерцали огоньки деревни. Внизу, у ног настоятеля, ярко переливался огнями его дом.
Дом был внушительный, в духе Георгиевской эпохи, с окнами в стиле Палладио и большим портиком, покоящимся на колоннах с канелюрами и (счастливая мысль!) обнесенным балюстрадой, - словом, настоящий загородный дом; прапрадед нынешнего владельца каноник Хилари Десмонд построил его в 1780 году из местного белого камня (каменоломня, откуда он добывался, расположенная поблизости, к счастью, теперь истощилась). Сохранились и следы более ранних построек, относящихся к эпохе Тюдоров: кирпичный амбар и конюшня, различные службы, а также прелестная старинная стена из кремневой гальки и круглых камешков, опоясывающая обширный огород. И сейчас, окруженный нежно-зелеными лужайками, вдоль которых шел бордюр из клумб с тюльпанами и примулами и еще не вполне расцветшими розами, дом этот, стоявший на площадке, похожей на шестигранник солнечных часов, где с южной стороны, точно статисты в древнем хоре, выстроились ряды старых яблонь в полном цвету, а подъездную аллею охранял гигантский дуб, - этот маленький Бленхейм, такой неотделимый от всего окружающего и неизменный, его дом, в течение стольких лет служивший кровом Десмондам, преисполнил сердце настоятеля особой теплотою и гордостью.
Его предки осели здесь, должно быть, со времен Вильгельма Завоевателя. Один из них - его светлость д'Эсмонд, рыцарь, участвовавший в крестовых походах, - лежал тут, в маленькой церквушке, под мраморной плитой с его изображением, от которого какой-то вандал-турист - увы! - отбил горбатый нос. И если фамилия их с тех пор несколько изменилась сообразно особенностям местного произношения (тут едва ли применимо "была исковеркана"), то разве это не означало, что они теперь связаны более прочными узами с доброй сассекской землей? Они преданно служили родине на трех поприщах, приличествующих дворянину: прежде всего - в церкви, а также в адвокатуре и в армии. Брат настоятеля, Хьюберт, после долгой и плодотворной службы на границах Афганистана ушел в отставку в чине генерала и поселился в "Симла Лодж", в пятнадцати милях отсюда. Тем не менее он продолжал поддерживать связь с военным министерством, а в свободное время занимался выращиванием груш по новейшим научным методам. На памяти всей их семьи только один из Десмондов опустился до торговли: в начале царствования королевы Виктории некто Джозеф Десмонд, брат деда настоятеля, вздумал открыть торговлю церковной утварью. Но поскольку дело это было в общем благое и принесло немалые доходы, дядюшкин промах считался хоть и достойным сожаления, но не таким уж непростительным.
- Добрый вечер вам, сэр.
Погруженный в свои думы, настоятель и не заметил коренастой фигуры старика Моулда, своего старшего садовника и одновременно церковного сторожа, который, прихрамывая, направлялся к церкви, чтобы запереть ее на ночь.
- Добрый вечер, Моулд. Я уже закрыл церковь, так что поворачивайте назад и пойдемте вместе домой. - Настоятель помедлил и хоть и не объяснил, зачем в такой неурочный час ходил в церковь, однако слишком велика была владевшая им радость, он не удержался и сказал: - Вы знаете, сегодня приезжает Стефен.
- Точно я мог забыть про это, сэр. Очень уж новость-то приятная. Надеюсь, у него найдется время поохотиться со мной на зайцев. - И совсем другим, более серьезным тоном добавил: - Видать, он скоро у нас и проповедником станет.
- Ему еще надо немного подучиться, Моулд. - Они шли рядом по дорожке. Бертрам улыбнулся. - Хотя вам, наверно, было бы куда приятнее слушать юнца, только что окончившего Оксфорд, чем такого старого чудака, как я.
- Нет, пастор, вы так не говорите. Уж я-то Десмондов знаю: недаром служу им пятьдесят лет. И чего-чего, а таких проповедей во всем графстве не услышишь.
Это трогательное доказательство чуть ли не рабской преданности их роду еще больше укрепило радужное настроение настоятеля. Терпкий запах примул показался ему необычайно сладким, а жалобное блеяние овец в загонах - таким трогательным, что он ощутил стеснение в груди. Ах, эта Англия, подумал он, и тут, в самом сердце ее, - драгоценная жемчужина, этот Ноев ковчег, плывущий по волнам лунного света, его маленький приход, который будет приходом Стефена; здесь все подчинено прочным, раз навсегда заведенным устоям, и ни время, ни обстоятельства не властны ничего изменить.
- Нам самим не справиться будет с багажом. Вы не скажете Алберту, чтобы он зашел помочь?
- Я пришлю его к вам, хозяин… ежели он дома. Больно много хлопот мне с этим мальчишкой. Не очень-то он услужлив. Но уж я его заставлю… можете не беспокоиться.
- Ничего, Моулд, со временем образумится, - рассудительно заметил Бертрам. - Не будьте с ним слишком строги.
Он расстался со стариком у приземистой сторожки с дверью под аркой и через несколько минут уже стоял в просторном холле своего дома, где его по обыкновению поджидала дочь Каролина. Она тотчас поспешила к отцу, чтобы снять с него накидку.
- Еще не приехал? - Он потер руки: в холле был один серьезный недостаток - из-за высокого потолка и выложенного плитками пола воздух в нем был всегда промозгло-холодный, что не могли устранить даже батареи теплых труб.
- Нет, отец. Но они скоро будут. Клэр поехала за ним на станцию в своем новом автомобиле.
- Придется и нам обзавестись этой дурацкой новинкой. - Лукавая улыбка засветилась в глазах Бертрама, и его тонкое лицо с запавшими щеками сразу утратило свою суровость. - Куда удобнее будет объезжать приход.
- Вы, конечно, шутите, отец. - Каролина, отличавшаяся практическим складом ума, была начисто лишена юмора и всерьез приняла слова отца. - Ведь вас так раздражают запах бензина и пыль. И потом - разве я плохо вожу вас в двуколке или вам надоел наш пони?
Предстоящее возвращение Стефена, несомненно, вывело ее из душевного равновесия. Она говорила с большим пылом, чем ей этого хотелось, а ее некрасивое озабоченное лицо покрылось пятнами от бурливших в ней чувств. Но она была жестоко наказана еще прежде, чем успела пожалеть о своем тоне: отец смотрел на нее отсутствующим взглядом, весь обратившись в слух, стараясь уловить шуршание шин на подъездной аллее. Каролина опустила глаза; ее рыхлое тело на коротких толстых ногах сразу как-то обмякло. Неужели он никогда не оценит ее безграничной преданности, не поймет, что ее единственное желание - служить ему? Ведь она только этим и занималась с минуты своего пробуждения, когда для нее начинался день, долгий день, и она, поспешно одевшись без помощи зеркала, взваливала на себя бремя хозяйства, совещалась с поваром о том, что подать на завтрак отцу, расставляла цветы в вазах, обходила сад и ферму, разбирала отцовскую почту, выпроваживала бесцеремонных посетителей, навещала больных прихожан, принимала высохших археологов и туристов, приезжавших на автобусе из Литлси и требовавших, чтобы им разрешили "осмотреть гробницу", и при этом еще находила время следить за бельем отца и штопать его шерстяные носки. А теперь вдобавок ко всему она ужасно простудилась и вынуждена то и дело сморкаться в уже насквозь промокший платок.
- Мама сойдет вниз? - осторожно осведомился настоятель.
- Думаю, что нет. Я, правда, натерла ей виски одеколоном. Но она чувствует себя все еще неважно.
- Значит, мы будем обедать вчетвером.
- Нет, втроем. Клэр сказала по телефону, что, к своему великому огорчению, не может остаться.
- Жаль. Ну ничего… приедет в другой раз.
В тоне настоятеля прозвучало сожаление, однако Каролина почувствовала, что, несмотря на свою привязанность к Клэр, дочери леди Броутон, владелицы соседнего поместья, и горячее одобрение, с каким он относился к молчаливому сговору между нею и его старшим сыном, в глубине души отец был рад, что проведет этот вечер в кругу своей семьи и что Стефен будет всецело принадлежать ему.
Сделав над собой усилие, Каролина сказала ровным голосом:
- Я еще не успела перепечатать ваши тезисы для завтрашней проповеди. Когда вы поедете в Чарминстер?
- О, должно быть, после второго завтрака. Тамошний настоятель - человек далеко не пунктуальный.
- Значит, в два часа. Я отвезу вас. - И вдруг добавила с ревнивым блеском в глазах: - У вас такой усталый вид, отец. А вам предстоит тяжелый день. Не задерживайтесь долго со Стефеном.
- Успокойся, Каролина. Кстати, я надеюсь, ты приготовила нам что-нибудь повкуснее.
- У нас будет сегодня луковый суп и лосось, которого прислал дядя Хьюберт из Тэста, с огурчиком, и конечно, под зеленым соусом; затем бараньи ребрышки с домашними бобами и молодым картофелем. На сладкое Бизли приготовила яблочную шарлотку с кремом, которую так любит Стефен.
- Совершенно верно, дорогая. Помнится, он всегда заказывал шарлотку, когда приезжал из Марлборо. Прекрасно. Постой-ка, это не мотор там урчит?
И в самом деле, послышался глухой ритмичный рокот; подойдя к двери, настоятель распахнул ее и увидел у подъезда небольшую закрытую машину "де дион", из которой, когда она перестала сотрясаться и вздрагивать, вдруг - словно из шкатулки с секретом - выскочили две фигуры.
- Стефен!
- Как поживаете, отец?.. А ты, Каролина? Дэви здесь?
- Нет еще… У него каникулы начнутся в понедельник.
В полосе света, падавшей из подъезда, возникла фигура худощавого мужчины ниже среднего роста во всем темном, который с трудом тащил большой кожаный чемодан, ибо сын Моулда так и не появился; мелькнули тонкие черты, красиво вырезанные ноздри, узкое, задумчивое, пожалуй, чересчур серьезное лицо. Затем, выждав, пока семейство поздоровается с гостем, из темноты на свет вышла высокая девушка в шоферских перчатках и длинном клетчатом пальто. Даже нелепая шляпа с вуалью, напоминающая по форме пшеничную лепешку, - принадлежность автомобилистки, которую Клэр надевала, лишь уступая настояниям матери, - не могла испортить впечатления, производимого этой уравновешенной, хорошо воспитанной молодой особой. Тон, каким она заговорила, подойдя к маленькой группе у подъезда, лишь подкрепил это впечатление.
- К сожалению, нам пришлось оставить кое-что из вещей на вокзале. Моя машина слишком мала для сундуков.
- Не беспокойтесь, дорогая Клэр. Мы пошлем за сундуком завтра. - Настоятель отеческим жестом положил руку ей на плечо. - А вы бы не могли все-таки остаться с нами?
- Увы, никак не могу. К маме должны прийти люди из деревни… какой-то сельскохозяйственный комитет… арендаторы… Эту встречу никак нельзя было отложить.
- Ну, что поделаешь! Не так-то легко быть хозяйкой поместья. Какой сегодня чудесный вечер, правда?
- Великолепный! Когда мы выехали из Халборо, было светло, как днем… - Голос ее потеплел, она повернула голову; тень от уродливой шляпы сместилась, и показалось лицо с тонким точеным профилем. - Правда, было красиво, Стефен?
Он стоял все это время молча и теперь, казалось, лишь с трудом вышел из своего оцепенения.
- Да, поездка была приятная. - Затем, словно чувствуя, что надо еще что-то сказать, добавил с несвойственной ему шутливостью: - Только в одном месте мне показалось, что нам придется выйти и подталкивать машину сзади.
- Это было на холме Эмбри, - рассмеялась Клэр. - Я плохо управляюсь с тормозами и никак не могла взять подъем. - Ее улыбка на миг сверкнула в темноте подъезда. - Не буду вас задерживать. Доброй ночи. Приезжайте к нам поскорее… Завтра, если сможете. И берегите себя, Каролина, вы совсем простужены.
Когда она уехала, Бертрам обнял сына за плечи и повел в дом.
- Как хорошо, что ты приехал, Стефен! Ты и понятия не имеешь… Впрочем, ладно… Как ты расстался с Оксфордом? И как вообще себя чувствуешь? Проголодался, наверно. Сбегай наверх - поздоровайся с матерью. А потом приходи обедать.
И пока Каролина, у которой глаза и нос покраснели от холодного вечернего воздуха, втаскивала в дом пакет с книгами, забытый на крыльце, отец стоял и смотрел вслед поднимавшемуся по лестнице Стефену с выражением нескрываемой любви, граничившей с обожанием.
2
После прекрасного обеда, умело поданного двумя горничными - простыми деревенскими девушками, великолепно вышколенными Каролиной, - настоятель, пришедший в благодушнейшее настроение, повел Стефена в кабинет, где уже были задернуты портьеры из драгета и в камине ярко горел превосходный корабельный уголь. Отопление в доме, правда, не отвечало требованиям современности, но камины были большие и топлива сколько угодно. Комната, куда отец с сыном прошли после обеда, была уютной, несмотря на обилие лепных украшений, - в ней было что-то приятное и веселое, бравшее верх над церковным душком, исходившим от письменного стола с выдвигающейся крышкой, на которой лежали проповеди Пьюзи, "Календарь церковнослужителя" и тщательно сложенный малиновый орарь. У камина стояли два потертых кресла, обитых коричневой кожей; у одной стены возвышалась стеклянная горка с разным огнестрельным оружием, у другой - витрина с монетами саксов, плодами археологических поисков настоятеля, а над камином, под чучелом лисьей головы, перекрещивались два охотничьих хлыста с костяными рукоятками.
Днем, готовясь к приезду сына, Бертрам прошел по подземному коридору в погреб и теперь со слегка виноватым видом взял запыленную бутылку, запечатанную белым сургучом - она лежала у него на столе горлышком вверх, - и, неумело вытянув крошащуюся пробку, налил в два бокала портвейн. Человек он был воздержанный, почти не притрагивался к спиртному и никогда не курил, но возвращение сына было событием, которое следовало отметить по установившейся в семье традиции.
- Эта бутылка была поставлена в погреб еще твоим дедушкой, - сообщил он, поднимая бокал с темно-красным вином и нарочито критическим оком рассматривая его на свет. - Это "Грэхем"… тысяча восемьсот семьдесят шестого года.
Стефен, ненавидевший портвейн, буркнул что-то в знак одобрения из глубокого кресла, где он расположился с бокалом в руках. Его желают видеть в такой роли, - что ж, придется подчиниться.
- Портвейн, по-моему, отменный, сэр.
Слова эти пришлись по душе настоятелю.
- Да, твой дед понимал толк в подобных вещах. Это он выложил внизу холл такими красивыми плитами. Ты ведь знаешь, что в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году проводилась осушка Южной луговины и добрая половина труб, с помощью которых это делалось, осталась. Тогда старик решил разрезать их на части и вставить в каждый кусок по бутылке, затем все это сложили в погреб, залили известью - получились настоящие соты… Он, конечно, не был пьяницей, но любил после дня, проведенного на псовой охоте, выпить пинту кларета. Он ведь ходил на охоту до семидесяти лет.
- Удивительный, по-видимому, был человек.
- Он был хороший человек, Стефен. Настоящий английский помещик и джентльмен. - Старик вздохнул. - Лучшей надгробной надписи не придумаешь.
- Да и бабушка тоже, - почтительно вставил Стефен: по пути из Оксфорда, взволнованно раздумывая о своем будущем, пока поезд мчался мимо полей, фруктовых садов и речных излучин, он твердо решил быть безоговорочно покорным сыном. - Она была подстать ему. Моулд немало мне про нее рассказывал.