Они милые. Они принадлежат поколению, считающему, что в "стейк-хаузах" свет должен быть приглушенным, а воздух прохладным (черт побери, они и в самом деле всерьез относятся к "стейк-хаузам"). На носу мистера М. бледная паутина вен, вроде той, от которой домохозяйки Лас-Палмаса за большие деньги избавляются с помощью склеротерапии с внутренней стороны ног. Айрин курит. Оба носят купленные на распродажах спортивные костюмы – они слишком поздно обнаружили, что у них есть тело. В них воспитали пренебрежение к телу, и это немного печально. И все же лучше поздно, чем никогда. Они прямо как успокаивающие таблетки.
На наш взгляд, Айрин с Филом так и остались в пятидесятых. Они все еще верят в будущее с поздравительных открыток. Это их гигантскую коньячную рюмку, наполненную спичечными коробками, я вспоминаю, когда прикалываюсь и острю по поводу огромной-коньячной-рюмки-наполненной-спичечными-коробками.
ПЛЕБЕЙСКИЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ:
практика проведения досуга, характерная для "низшего" социального слоя. "Карен! Дональд! Давайте пойдем вечером поиграем в боулинг! И не думайте вы об обуви… ее скорее всего дают напрокат."
Рюмка покоится в гостиной на столе – генеалогической парковочной стоянке для вставленных в рамочки фотографий потомков Макартура, в основном – внуков, с непропорциональными прическами а-ля Фаррах, щурящих глаза с новыми контактными линзами; почему-то кажется, что всем им уготована нелепая смерть. Клэр как-то заглянула в письмо, лежавшее на столе, и прочла там, что спасатели два с половиной часа извлекали потомка Макартура, зажатого какими-то железяками в перевернувшемся тракторе.
Мы терпимо относимся к незлобливым расистским каламбурам и нарушающим экологию слабостям ("Я никогда не смогу ездить на машине меньше моего "катласса-сюприма"). Айрин и Фила, поскольку их существование играет роль транквилизатора в этом вообще-то-не-очень-то-управляемом мире. "Иногда, – говорит Дег, – я с большим трудом вспоминаю, жива или нет та или иная знаменитость. Но потом я понимаю, что это абсолютно не важно. Не хотелось бы выглядеть мерзавцем, но примерно то же самое я испытываю в отношении Айрин и Фила – разумеется, не желая им ничего плохого.
В общем…
* * *
На потеху нам с Дегом мистер М. начинает рассказывать анекдот:
– Сейчас вы умрете от смеха. Сидят на пляже во Флориде три старых еврея (вот он… – расистский подтекст). Сидят, разговаривают, один спрашивает другого: "Так где ты взял бабки, чтобы на старости лет осесть здесь, во Флориде?", а тот отвечает: "Был у меня пожар на фабрике. Страшное дело. К счастью, она была застрахована". Ладно. Потом он спрашивает другого, откуда тот взял деньги, чтобы переехать в Майами-Бич, и он отвечает: "Будешь смеяться, но, как и у моего друга, у меня тоже случился пожар на фабрике. Слава богу, она была застрахована".
В этот момент Дег начинает гоготать, ритм повествования мистера М. нарушен; его левая рука, вытирающая изнутри пивной бокал старым кухонным полотенцем, застывает.
– Эй, Дег! – произносит мистер М.
– Да?
– Почему ты всегда смеешься над моими анекдотами прежде, чем я успеваю досказать их?
– Что?
ПЛЕБЕЙСКИЕ БЕСЕДЫ:
беседы, вызвающие удовольствие за счет подчеркнутой неинтеллектуальности. Одна из самых приятных сторон "плебейских развлечений".
– Что слышал. Ты вечно начинаешь хмыкать в середине моих анекдотов, словно, вместо того, чтобы смеяться со мной, смеешься надо мной. – И он вновь принимается вытирать бокал.
– Ну, мистер М. Я не смеюсь над вами. Просто у вас смешные жесты и выражение лица. Вы классно это делаете. Вы – король смеха.
Мистер Макартур проглатывает наживку.
– Ладно, только не обращайся со мной как с говорящим тюленем, хорошо? Уважай мою манеру. Я – человек, и к тому же плачу тебе зарплату. (Последнее звучит так, словно Дег – пленник этого увлекательного, но бесперспективного макрабства.)
– Итак, на чем мы остановились? Ах, да. Словом, эти двое поворачиваются к тому, кто задавал вопросы, и говорят: "Ну, а ты? Откуда ты взял деньги, чтобы обосноваться во Флориде?". А он отвечает: "Как и у вас, случилась у меня катастрофа. Произошло наводнение, и всю мою фабрику смыло. Разумеется, была страховка".
Оба старика сидят, ошарашенные, потом один из них спрашивает третьего: "Слушай, только один вопрос. Как тебе удалось устроить наводнение?".
Стоны. Мистер М., похоже, доволен. Он проходит вдоль всей стойки, поверхность которой, подобно узкой подковообразной полоске пола вокруг унитаза, похожа на лунный ландшафт в язвах проказы от затушенных пьяницами сигарет. Пересекает фиолетово-оранжевое ковровое покрытие из орлона с узором "Фиеста", благоухающее корицей от дезодоранта "Для бара", и запирает входную дверь. Дег посылает мне взгляд. Что он означает? Надо мне и вправду в будущем быть поосторожней со смешками. Но я-то вижу, что Дег, как и я, разрывается между примитивной привязанностью к нелепым осколкам анекдотов эры Макартура и безотрадностью жизни в грядущей цивилизации, заполненной угрюмыми, лишенными ауры и чувства юмора яппи, где не найдется места даже шуточкам Боба Хоупа.
– Надо радоваться им, пока они живы, Энди, – говорит он. – Ладно. Давай, пошли. Может, у Клэр настроение улучшилось.
ПЛЕБЕЙСКАЯ РАБОТА:
занятие должности, не соответствующей ни образованию ни профессиональному уровню человека. Способ избежать ответственности и/или возможной неудачи в том, к чему он имеет призвание.
* * *
"Сааб" не заводится. Он чередует туберкулезное отхаркивание с чихом недоумевающего кролика, производя впечатление ребенка, в которого вселился дьявол, и выкашливающего маленькие кусочки гамбургера. Постоялец мотеля, расположенного рядом с парковочной стоянкой "У Ларри", орет нам из заднего окошка: "Уебывайте отсюда", но его злоба не сумеет испортить эту чудесную ночь; мы возвращаемся домой пешком. Спокойный прохладный воздух обтекает мое лицо, словно сухой гладкий ил; непомерно высокие горы сейчас окрашены в янтарные цвета, как подводные снимки корабля "Андреа Дориа". Воздух так чист, что перспектива искажена; горы готовы врезаться мне в лицо.
Крошечные огоньки мелькают на сторожевых пальмах 111-го хайвея. Их кроны шелестят, пропуская свежий воздух для несметного числа дремлющих на них птичек, крыс и усиков бугенвиллей.
Мы заглядываем в витрины, с флюоресцентными купальными костюмами, электронными записными книжками, жуткими абстракными картинами, на которых, похоже, изображены усыпанные блестками жертвы дорожно-транспортного происшествия. Я вижу шляпы, драгоценности, туфли – привлекательные вещицы, требующие, чтобы на них обратили внимание, как ребенок, не желающий ложиться спать. Хочется распороть себе живот, вырвать глаза и запихнуть все эти красоты в себя. Увы это Земля.
– Сейчас мы похожи либо на близнецов-идиотов, торгующих подержанными машинами где-нибудь в Индиане, – говорит Дег, намекая на наши суперклевые голубые-как-яйца-дрозда куртки а ля Боб Хоуп "Гольф классик" и белые панамы, – либо на пару бродяг с нечестивыми и кровожадными намерениями в сердцах. На выбор.
– Мне лично кажется, что мы смотримся как шлемазлы, Дег.
СРЕДСТВО ИНДИВИДУАЛЬНОГО САМОВЫРАЖЕНИЯ:
модные аксессуары, которые носят в сочетании с консервативным костюмом; это должно показывать окружающим, что в человеке все еще тлеет искра индивидуальности: галстуки в стиле ретро или серьги в ушах – для мужчин; феминистские значки, серьги в носу – для женщин; это дополняется и почти полностью исчезнувшей прической "крысиный хвостик" – для обоих полов.
Хайвей 111 (известный также как "Палм-каньон-драйв") – главная городская магистраль, сегодня на удивление безлюден. В "фольксвагенах" с высоким задом бесцельно ездят туда-сюда несколько асексуальных блондинок из округа Оранж; слоняются бритоголовые морские пехотинцы в помятых "эль каминос"; лихачи визжат тормозами, но не останавливаются. В городе сохраняется автомобильный тип культуры, оживленными вечерами это чувствуется; как однажды сострил Дег, "это вроде "Дейтона" – большие груди, меню типа "бургер и шейк", ребята в супермодных ботинках и асбестовых куртках едят хрустящий картофель-фри в кабинках из оранжевого винила, повторяющих форму классической черно-белой автопокрышки "Джи-Ти"".
Завернув за угол, мы идем дальше.
– Вообрази, Эндрю: сорок восемь часов назад малыш Дег был еще в Неваде, – продолжает он, усаживаясь на капот чертовски дорогого зеленого гоночного "астон мартина" со съемным верхом, и закуривает сигарету с фильтром. – Можешь себе представить?
Теперь мы в стороне от главной магистрали, на неосвещенной боковой улочке, где так глупо припарковано дорогостоящее "детище" Дега. Задняя часть "астон мартина" заполнена картонными коробками с бумагами, одеждой, всяким хламом – настоящая свалка. Такое впечатление, что владелец собирался срочно смыться из города. Не так уж это и странно для этой дыры.
– Я провел ночь в маленьком мотеле в самом центре какого-то богом забытого захолустья. Стены, обшиты сосновыми сучковатыми панелями, лампы пятидесятых годов, на стенах эстампы с оленями…
– Дег, слезь с машины. Как-то тут не очень…
– …и пахло розовым гостиничным мылом – это такие маленькие кусочки в симпатичных упаковках. Боже, как я обожаю этот запах. Такой мимолетный.
Я в ужасе: Дег своей горящей сигаретой прожигает дырки в крыше машины.
– Дег! Что ты делаешь, прекрати! Опять ты за свое!
– Эндрю, говори потише. Пожалуйста. Где твое самообладание?
– Дег, с меня хватит. Я ухожу, – я отступаю на несколько шагов.
Дег, как я уже говорил, вандал. Я безуспешно пытаюсь понять его поведение; то, что на прошлой неделе он поцарапал "катлас-сюприм", было лишь одним из звеньев в длинной цепи аналогичных событий. Похоже, он выбирает исключительно автомобили, на бамперах которых красуются наклейки, с его точки зрения отвратительные. Осмотрев заднюю часть машины, я действительно обнаруживаю наклейку с надписью "Вы бы еще меня о внуках спросили".
– Вернись, Палмер. Я заканчиваю. Через секунду. Кроме того, я хотел поведать тебе одну тайну.
Я молчу.
– Тайна касается моего будущего, – произносит он. Ругая себя за бесхребетность, я возвращаюсь.
– Дэг, это же полный маразм – прожигать дырки.
– Успокойся, парень. Это всего лишь мелкое хулиганство. Статья 594-я уголовного кодекса штата Калифорния. Просто дадут по рукам. Да никто и не видел.
Он стряхивает щепотку пепла с отверстия, оставленного сигаретой:
– Я хочу открыть гостиницу. Баха-Калифорния. И как мне кажется, я ближе к этому, чем ты думаешь.
– Что?
– Это именно то, чем я хочу заниматься в будущем. Открыть гостиницу.
– Отлично. Теперь пошли.
– Нет, – закуривает он новую сигарету. – Сначала я тебе ее опишу.
– Только быстро.
– Я хочу открыть гостиницу в Сан-Фелипе. Это на восточной стороне полуострова Баха. Малюсенькая деревушка. Кругом пески, заброшенные урановые рудники да еще пеликаны. Я открою этакое небольшое заведение – только для друзей и занятных чудаков, а в обслугу возьму пожилых мексиканок, сногсшибательных красавцев-серфингистов и хипповатых парней и девушек, мозги которых от героина стали как швейцарский сыр. В баре деньги и кредитные карточки посетители будут пришпиливать к стенам, а единственным источником света будут десятиваттовые лампочки, скрытые за подвешенными к потолку скелетами кактусов. Вечерами мы будем вытирать друг другу носы, пить коктейли с ромом и рассказывать истории. Те, что расскажут интересные истории, получат номер бесплатно. В туалет можно будет попасть только после того, как фломастером изобразишь на стене какой-нибудь прикол. Стены комнат будут обшиты сучковатыми сосновыми панелями, а в качестве сувенира каждый получит кусочек мыла.
Должен признаться, на словах гостиница Дега была что надо, но мне все же хотелось уйти.
– Прекрасно, Дег. Идея действительно великолепна, только давай слиняем отсюда, ладно?
– Похоже, я… – он смотрит на то место, где прожигал дырку, пока я отвернулся. – У-я.
– Что случилось?
– О, черт.
Тлеющий уголек сигареты упал внутрь, в коробку с бумагами и хламом. Дег соскакивает с машины, и мы оба завороженно наблюдаем, как маленький жаркий язычок сжирает бумагу и пробивается сквозь несколько газет; вроде бы он исчез, но вдруг – у-у-ф – коробка мгновенно воспламеняется, озарив наши искаженные ужасом лица саркастической желтой усмешкой.
– О боже!
– Сматываемся!
Меня уже нет. Мы оба несемся вниз по улице, сердце колотится у горла. Мы оборачиваемся лишь на секунду, через два квартала, чтобы увидеть худшее развитие сценария – "астон мартин", объятый шипящей малиновой лавой пламени, в экстазе растекается по мостовой.
– Черт, Беллингаузен, это самый идиотский из всех выкинутых тобой финтов.
Мы снова бежим, я впереди, мои занятия аэробикой дают себя знать.
Дег заворачивает за угол позади меня, и вдруг я слышу тихий возглас и глухой удар. Обернувшись, я вижу, что Дег налетел на Шкипера Всех Народов, бродягу, которого можно встретить "У Ларри" (свое прозвище он получил за капитанскую фуражку, как у одного из героев телесериала).
– Здорово, Дег. Бар закрыт?
– Привет, Шкип. А то. Опаздываю на свиданьице. Надо бежать, – уже на ходу говорит он, показывая на Шкипера пальцем, словно яппи, лицемерно обещающий как-нибудь вместе отобедать.
Пробежав еще десять кварталов, мы в изнеможении, едва переводя дух, останавливаемся и делаем земные поклоны.
– Никто не должен знать об этом проколе, Эндрю. Понял. Никто. Даже Клэр.
– Я что, похож на дебила? Господи. Уф-уф-уф.
– А как же Шкипер? – спрашиваю я. – Думаешь, он не способен к двум прибавить два?
– Он? Не-а. У него мозги давно превратились в тосол.
– Уверен?
– Да. – Мы дышим почти свободно. – Быстро. Назови десять рыжеволосых покойников, – командует Дег.
– Что?
– У тебя пять секунд. Раз, два, три… Я задумываюсь:
– Джордж Вашингтон, Денни Кей…
– Он еще жив.
– Нет, мертв.
– И то правда. Призовое очко.
Остаток пути до дома был не столь занимателен.
Я НЕ РЕВНУЮ
Очевидно, Элвисса, покинув наш бассейн, тем же вечером уехала автобусом-экспрессом. Проехав четыре часа на северо-запад к побережью, она оказалась в Санта-Барбаре. Здесь она нашла новую работу, и какую! – не поверите – садовником в монастыре. Мы сражены, сражены наповал этим известием.
– На самом-то деле, – льет бальзам на рану Клэр, – это не настоящий монастырь. Женщины там ходят в мешковатых черных сутанах – это выглядит немного по-японски! – и коротко стригут волосы. Я видела фотографию в буклете. В любом случае, она всего лишь садовник.
– В буклете? Вообще кошмар!
– Да, в этом сложенном, как меню пиццерии, буклете, присланном Элвиссе вместе с письмом о ее зачислении. (Боже милостивый…) Она нашла работу по бумажке на доске объявлений в нашем приходе; говорит, ей нужно проветрить голову. Но я подозреваю другое – ей кажется, что туда может занести Кертиса, и она хочет быть рядом, когда это случится. Эта женщина при желании умеет хранить тайну.
Мы сидим у меня на кухне, развалившись на стульях из опаленной сосны, какие ставят у стойки бара; верх у них пурпурный, стеганный ромбиками, а ножки обгрызаны собаками. Эти стулья месяц назад я бесплатно уволок с принудительной распродажи имущества должников из кооперативного дома на Пало-Фиеро-Роуд. Помню, от этого мероприятия у меня осталось тягостное ощущение. Чтобы создать атмосферу, Дег вкрутил в патрон дебильную красную лампочку и теперь смешивает кошмарные коктейли с жуткими названиями, делать которые научился у подростков, нахлынувших в город во время весенних каникул. ("Химиотерапия", "Безголовая Королева балета" – кто только выдумывает эти названия?)
Все одеты в наряды для "рассказов на сон грядущий": Клэр во фланелевом домашнем халатике, отороченном кружевом из прожженных сигаретами дырок, Дег в пижаме из вискозы цвета бургундского вина, с "королевскими", под золото, аксельбантами; я в мягкой рубашке с длинными рукавами. Вид у нас разношерстный, дурацкий и унылый.
– Нам все-таки надо обновить свой прикид, – говорит Клэр.
– После революции, Клэр. После революции, – отвечает Дег.
Клэр ставит в микроволновую печь научно-усовершенствованный попкорн.
– Мне всегда казалось, что я не еду ставлю в эту штуку, – говорит она, с пиканьем тыкая пальцем на кнопки пульта, – а впрыскиваю в зерна горючие вещества.
Она с силой захлопывает дверцу.
– Поосторожней, – кричу я.
– Извини, Энди. Я расстроена. Ты не представляешь, как мне сложно находить подруг. Я всегда дружила с парнями. А девицы вокруг вечно были дурехами. Они видели во мне конкурентку. И вот теперь в кои-то веки я нахожу подходящую подругу, а она уезжает в тот же день, когда меня бросает самое сильное наваждение моей жизни. Так что уж потерпи мои закидоны.
ПЛЕБЕЙСКОЕ ПИТАНИЕ:
пища, удовольствие от потребления которой связано не с ее вкусом, а со сложным комплексом ностальгических воспоминаний, классовых предрассудков и рекламных образов. "Мы с Кэти купили этот баллончик заменителя взбитых сливок вместо настоящих, потому что подумали, что именно такими жены военных летчиков на базе где-нибудь в Пепса-коле в начале 60-х украшали торты, испеченные для того, чтобы отпраздновать присвоение своим мужьям нового звания."
– Поэтому ты сегодня была такая кислая возле бассейна?
– Да. Она просила меня попридержать язык о ее отъезде. Она ненавидит прощания.
Дега, похоже, сильно занимает тема ухода Элвиссы в монастырь.
– Ничего не выйдет, – говорит он. – Тоже мне мадонна-блудница. На этот крючок я не попадусь.
– А это и не крючок, Дег. Говоря так, ты уподобляешься Тобиасу. И уж едва ли она всерьез там задержится – оставь свой скепсис. Дай ей шанс. – Клэр вновь усаживается на табурет. – Тебе что, действительно хочется, чтобы она осталась в Палм-Спрингс и продолжала заниматься тем же? А через год-другой ты ходил бы с ней в супермаркет "Боне" за одноразовыми шприцами. Или подыскал бы ей завидную партию – какого-нибудь местного дантиста, чтобы она стала домохозяйкой в Пало-Альто?
ТЕЛЕЖИЗНЬ:
уподобление ситуаций повседневной жизни эпизодам из телесериалов: "Ну это прямо как в том эпизоде, когда Йен потерял свои очки".
В микроволновке взрывается первое зернышко; до меня доходит, что Дег бесится не только потому, что чувствует себя отвергнутым Элвиссой, но и завидует ее решимости изменить и упростить свою жизнь.
– Она отреклась от мирских благ, я так понимаю, – говорит он.
– Ее вещи достанутся соседкам по квартире, бедняжкам. У этой девушки жуткие проблемы со вкусом. Дурацкие абажуры и куча вырезок из журналов.
– Даю ей три месяца.
Клэр старается перекричать канонаду кукурузных зерен: