– С чего это?
А он:
– С того, что опоздала, вот с чего. Петро ждал, ждал тебя, а срок пришел – и подавился. Так что теперь… Вот, соболезнуем. По совести? Так, нет?
Она молчит. А что ей было говорить? Их, этих Бобов, сколько, пятеро? А сколько штук? Три? Вот где арифметика! Вот где подлючая семья, жлобы и это самое, ну, знаете, а чем это…
Молчу! Молчу! Молчу!
Змей Сгорыныч
А вот еще в одном царстве-государстве жил некий папа коронованный, и было у него три сына. Были они, были, росли, росли, в силу входили, а после папа как-то говорит:
– Хорош за папой жировать, пора вам свое дело заводить.
А сыновья:
– Какое?
– А такое. На наших дальних рубежах, на хлебном месте, на Калинковичем Мосту, объявился чудо-юдо Змей Сгорыныч. Никому он там свободного провозу не дает, у всех товары отбирает, а кто ему смеет перечить, того он жжет огнем и насмерть побивает. Надо его, огольца, поучить. Давайте, ехайте.
Поехали они. Сперва, как полагается, поехал старший брат. Ну, на тот бок он чисто переехал, никто его особо не шерстил: отстегнул, сколько надо – и ехай себе. Так что когда старший брат туда валил, он Сгорыныча даже не видел.
И вот, значит, заехал старший брат в чужие царства, понюхался там, покрутился, набрал неслабого товару, что надо сверху положил, что надо где надо припрятал, и двинул обратно. И вот въезжает старший брат на Калинковичий мост. Ночь, мокрый снег, тачка юлит, фары моргают…
Вдруг х-ха! – откуда ни возьмись выскакивает Змей Сгорыныч, пятиглавый, с крыльями. И говорит:
– Ты кто такой?
Ну, старший и представился, не скромничал, папу назвал. Змей это мимо пропустил, интересуется:
– Чего везешь?
Тут старший отвечать не стал, просто дает бумагу, в бумаге все тип-топ, гладко прописано, никак не подкопаешься. А Змей…
Х-ха! Дунул он огнем из всех пяти голов, бумага сразу фр-р-р-р! – и в пепел обернулась. Сжег, падла. Во дает! И говорит еще:
– Бумаги нет. Значит, левый товар. Конфискуем!
Ну, старший брат пыр, мыр… А что? Сгорыныч по закону действует! Короче, ободрали старшего как липку, тачку, и ту прикнокали, а после дали ему под зад и отправили к папе.
Папа нахмурился, но промолчал. Тогда поехал средний брат. Туда легко ушел, там тоже быстро нагрузился, двинул назад, заехал на Калинковичий Мост, Сгорыныч к нему выскочил, стал требовать бумагу, средний ему бумагу дал, Сгорыныч… дыхал, дыхал, дыхал, дыхал – а она не горит! Во средний брат какой! Тогда Сгорыныч говорит:
– А где печать? Печать где круглая?
А средний:
– А вот круглая!
И бэмц его по кумполу! А Змей в ответ! А средний взад! А Змей! А сре… Короче, начали они махаться. Махались они, махались, потом устали и пошли пуляться, потом… Короче, уже развиднелось, и тут Змей говорит:
– Хорош. Надоело. Шабаш!
И тут ка-ак дунет из пяти голов! И средний брат сразу сгорел, скрутился в головешку. Тогда Змей его тачку раскурочил, все товары из нее выгреб, под себя сконфисковал, а после уже взял кувшин живой воды, на среднего плеснул, оживил его и говорит:
– В последний раз шучу. Чтоб больше не совались!
А после бэмц его под зад – и средний прямо к папе полетел. Пустой, конечно же. Папа опять смолчал, но очень, очень хмурился.
Теперь поехал младший брат. Туда его опять никто не останавливал, там тоже быстро крутанулся, едет взад. И вот заехал на Калинковичий Мост, тачку тормознул, дверцу открыл и ждет. Выходит Змей Сгорыныч, говорит:
– Что, добрый молодец, везешь?
А младший:
– Ничего. Пустой гоню.
А Змей:
– Как это так?
– А так. Нет ничего в тех зарубежных царствах-государствах, мы много богаче, сытнее живем.
Ну, Змей тогда, а он глазастый был, еще бы, десять глаз, и говорит:
– А что это у тебя там, на заднем сиденье валяется?
– А это, – младший говорит, – так, кейс, там всяко личное: бритва, щетка, гигиена разная.
– Дозвольте глянуть?
– Глянь.
Ну, Змей тот кейс берет, замочки когтем сковырнул, открыл, а оттудова…
О! Тоже Змей! Тринадцатиголовый! И ну метелить нашего! И заметелил, да! А после и сожрал. Младший ему, тринадцатиголовому:
– Теперь сидеть! Служить!
Тот Змей:
– Есть! – говорит, и козырнул, и сел служить.
А младший к папе двинулся. Приехал, рассказал, как было дело. Папа, конечно, рад. А старшие братья – завидно им, обидно – говорят:
– Змей, это хорошо. А какие товары привез?
А младший:
– А зачем возить? Мне это западло. Вот у меня есть Мост, есть на том Мосту Змей, Змей чего надо сконфискует, мне привезет – и все дела.
– А нам? А мы?
– Что вы? Вы как и все, и ваше тоже сконфискуем. Змей чей? Змей мой. Все ясно?
Старшие молчат. А папа, тот зато смеется. Ох, он был рад так рад! И на этих самых радостях собрал он всю братву и закатил пир горой, и там, на том пиру, сказал, что стар он уже стал, корону с себя снял и младшему отдал, братва на то сказала "Любо!", стал младший коронованный, а старшего да среднего к себе в шестерки взял. Мораль ясна? Вот то-то же!
Репка, в натуре
Посадил дед репку. Ну, не сразу, конечно, а сначала он под нее подкапывался, подкапывался, а после стукнул, брякнул, где надо… И урыли репку, посадили, закопали, а сверху даже унавозили. Дед, конечно, рад – нет больше конкурента, торговля у него лихо пошла, жирует дед, румянится, а репка на нарах сидит, баланду хавает, срок медленно мотается, скучно, обидно ей, вот и катает апелляции. И слушает…
Лопата цок да цок, цок да цок! Это товарищ прокурор дальше копает. Копучий он! И вот копал он, копал, дыбал, дыбал – и надыбал. Стали деда в контору тягать на вопросы, на допросы всякие, на ставки очные, заочные, и потом и вовсе взяли с него подписку о невыезде. Посмурнел дед, осунулся, стали клиенты его стороной обходить, торговля, прямо скажем, валится, а деда всё тягают да тягают, и по почкам ему, и по печени, а он молчит как партизан. И ничего они из него не вытянули!
Тогда взялся прокурор за бабку. Стали бабку в контору тягать, стали ее стращать, козью морду ей показывать. Тягали бабку, тягали, но так ничего из нее и не вытянули. Тогда взялись колоть. Кололи они ее, кололи, но ни на что такое особенное не раскололи, ну разве что только на внучку. Взяли тогда эту внучку, всем отделом на нее навалились…
Не тянется! Озверел тогда товарищ прокурор, взялся за жучку, эту сучку, и стали ей допросы учинять, хвост ей в двери защемлять, уши ей выкручивать, но ничего, кроме самых мелких блох, не выкрутили. Эх, досада!
Но зато эти самые блохи их на кошку и вывели. Стали кошку тягать. Ух, тягали ее! А кошке хоть бы хны, ей это дело вроде даже нравится. Осатанел тогда товарищ прокурор, взял ордер, понятых, пришел к деду на хазу, устроил обер-шмон, всё вывернул, всё взрыл…
И взяли они мышку! Повеселел товарищ прокурор, порозовел. С мышкой чего! С мышкой плёвое дело! Ей только один раз дали послушать, как кошка из соседней камеры мявкнула, так она мигом раскололась, все что надо рассказала, показала, протокол не читая хвостом подмахнула – и сразу загремели, сели: дедка, бабка, внучка, жучка, кошка. А репка вышла на свободу. Довольная, счастливая была – отмазалась! Это потом уже, зимой, в подвале, мышка ей фасон испортила, всю рожу начисто отгрызла.
Золотые яйца
Вот, был один дед. И была у него баба. А у них вместе была курочка ряба. Эта курочка яйца несла, они те яйца жарили (когда на сале, когда на воде), а после с аппетитом ели.
А однажды снесла та курочка яйцо не простое, а на вид как будто золотое. Удивился дед, взял яйцо, бил его, бил – и не разбил. Тогда стала баба бить. Била, била – тоже не разбила. Обрадовался дед, обрадовалась баба. Яйцо, выходит, точно золотое. Говорят:
– Ну, теперь мы заживем!
И точно. На следующий день опять эта курочка несет яйцо, и опять золотое. На третий день опять. На четвертый опять. И так до десяти. Вот теперь у деда с бабой десяток яиц. Если их с умом продать, так это вам не пенсия, а просто бешеные деньги!
И вот в воскресный день надевает дед пиджак в простую клеточку, брючата в двойную решеточку, а также кепку "бригадир", и берет с собой корзину, кладет в корзину золотые яйца, прикрывает их листом газеты "Правда" – и гонит на толчок. А там пристроился на пятаке среди менял, кидал, ну, где "доллары, марочки", и ждет. Кто спросит: "Что сдаешь?", он говорит: "Металл, за дорого". Долго стоял, два раза от облавы прятался, уже стало темнеть, когда подходит один кент, спросил, какой товар, дед скромно объяснил, кент "Правду" заголил, глянул, цокнул, прищурился и говорит:
– Айда за угол, надо прицениться.
Ну и пошли. Во лох! Тот кент деда, конечно, по кумполу, но аккуратно, да, ведь все же старый человек, потом корзину отобрал – и на пяту. Дед полежал, очухался, встал и пошел домой. Ну, думает, сейчас баба мне еще добавит!
Но ошибся. Потому как входит в дом, а баба скромненько сидит в углу, а за столом – тот самый кент. Курочку на коленях держит, бесстыже ее щупает и говорит:
– Главный сказал: желтуха настоящая. Так что я теперь буду при вас состоять, процесс отслеживать, продукт наверх сдавать. А вам за это будет два процента. Или могу бритвой по горлу и в колодец. Чего желаете?
Подумал дед, подумал и сказал, что ему больше нравятся проценты. И по рукам ударили. Стал кент у деда с бабой жить. Пьет, курит, матюгается, курку жадно щупает, золотые яйца из нее выдавливает, своему главному через шестерку их пересылает, а деду с бабой…
Ну, перепадало кое-что. Но мало! Дед не дурак, он понимает же: вот кабы сам сдавал, вот кабы…
Да! А тут еще баба: точит деда, точит, точит. Одним словом, плачет дед, плачет баба, кент водку жрет как не в себя, а курочка кудахчет:
– Не плачь, дед, не плачь, баба, снесу я вам…
И вдруг стук в дверь! Потом кричат:
– Откройте!
Кент сразу шасть в окно! Там, под окном, его и положили. Дед тогда шапку снял, перекрестился, говорит:
– Входите.
Вошли и говорят:
– Так, спекуляции! Так, махинации! Руки за голову, стоять! А курка, вот решение Совмина, конфискуется в пользу государства, на благо экономики!
А после взяли курку и ушли, даже спасибо не сказали, так им было некогда. И больше ни о них, ни, главное, о курке ни гу-гу. Может, она у них там с голодухи нестись перестала, или же они ее, как только к себе принесли, так сразу и распотрошили, чтобы узнать, как она там изнутри устроена.
Лиска со скалкой
Шла лиска по лесу, нашла скалку. Хорошая скалка, удобная, тяжелая. Обрадовалась лиска, пошла дальше. Шла она, шла, вот уже вечер настал, пришла она в деревню, стучится в крайний дом и просится:
– Пустите ночь переночевать, я вам по высшей таксе заплачу!
Ей говорят:
– Ну, заходи. Только хотель у нас простой, все удобства на улице.
А лиска:
– Это мне привычно! – и зашла.
А в доме жили дед да баба. Лиска достала пузырь, дед сала нарезал, баба то сало поджарила, посидели они, съели, выпили, и вот ложатся спать. Лиске на лавке постелили. Она и говорит:
– А куда мне скалку спрятать?
– А вон, под печь, – ей говорят.
Она туда и спрятала. Вот, легли спать. Вот уже спят – дед похрапывает, баба посапывает. А лиска полежала, полежала, покрутилась, покрутилась, а после вдруг тихонечко встает, как будто по нужде…
А сама шасть к печи, схватила скалку – и деда бац по лбу! А после бабу бац! А потом пошла шмонать по дому, по шкафам, по сундукам да прочим тайным хованкам. Но ничего не нашла. Тогда она в курятник шасть. Там только одна курочка. Ну, она этой курочке голову скрутила, скалку на плечо – и давай на пяту. В лес забежала, курочку сглодала, полежала под кустом, отдохнула, а солнышко взошло, она дальше пошла.
Шла она, шла, опять темнеет. Заходит она во вторую деревню, стучится во второй крайний дом, там опять все удобства во дворе, но она опять на это соглашается, опять пузырь на стол, скалку под печь, опять попировали, спят, опять она встает как будто по нужде, бэмц-бэмц – хозяев отключила, пошла шмонать…
И нашмонала только гусочку. И снова тягу в лес.
На третий раз, уже в третьей деревне, опять бух-бух – уделала, овечку нашмонала, овечке тоже бух – и в лес ее, сожрала, отдохнула, а только солнце поднялось, она дальше пошла.
И вот пришла в четвертую деревню. Там тоже просится, и там ее пускают, там тоже дождалась, пока заснут, потом чик-чик – зачикатилила, пошла шмонать… Нет в доме ничего приличного! И ничего в курятнике, и ничего в свинарнике. Ну, она тогда в хлев. А там стоят три бугая, сено жуют. Темно, но видно, что здоровые. Ну, лиска думает, во попирую! Подходит, и первому скалкой по чану ба-бах!..
Гул, звон пошел, как будто кто в колокола ударил! А он, бугай, стоит себе, жует. Ого! Тогда лиска второму ба-ба-бах!..
И снова гром да колокольный звон, а он, второй, стоит. Ну, она третьему…
Нет, только еще замахнулась! А он уже – х-ха! – и за лапу ее. Перехватил и говорит:
– Сержант, огня!
Первый бугай, а это был сержант, зажег огня. Смотрит лиска – эти бугаи все в касках. Вот, думает она, чего оно гудело! А бугаи каски снимают и смеются. А старший, третий, это капитан, и говорит:
– Ну что, гражданка Патрикеева, пройдемте в автозак.
Прошли. А там ее в наручники, к кардану приковали. Потом был суд. Потом был срок. И вот уже сидит лиска на нарах, думает: что скалка, скалка тьфу, дурь примитивная, а теперь надо всегда с фонариком ходить, свет – вот что в нашей жизни главное.