Почти весь день он провел на тенистой террасе кафе на Елисейских полях, дожидаясь, когда я, завалившись на заднее сиденье его машины, дочитаю рукопись. Дважды официант подносил мне прохладительные напитки; отвлекаясь от чтения, я видел, как Бомон клеит пластыри на израненное лицо и, одновременно, исподтишка следит за мной, словно опасаясь моей бурной реакции. Но я не доставил ему такого удовольствия. Спустя какое-то время он взял у меня назад часть денег, чтобы заплатить официанту.
Я подыскивал слова - это было нелегко после всех тех, которые я только что проглотил. Но то, что я мог сказать, все равно не выразило бы моих чувств. Он отъехал, обогнул Триумфальную арку. Я по-прежнему сидел сзади. Он молча ждал, когда я открою рот.
- У нее есть заглавие, у этой штуки?
- Пока нет. Вообще-то мне хотелось бы назвать ее "Зеркало без амальгамы".
- Лучше уж "Зеркало для бойни". Там не хватает последней главы - вашего возвращения.
Нет, он предпочел бы обойтись без нее.
- Я решился наконец вернуться во Францию, чтобы увидеть тех, кого оставил здесь. Это было неодолимо. И еще одно - я не расставался с мыслью опубликовать свои мемуары.
- Опубликовать это? Вы шутите?
- А что мне терять? Эта рукопись - мой голос, голос, который мой сын, быть может, услышит когда-нибудь, ибо я писал для него. И в то же время мне безумно хотелось отомстить тем подонкам, которые обрекли меня на паранойю до конца дней. Я думал, что книга послужит мне гарантией безопасности.
- Поклянитесь, что вы при этом не думали о деньгах.
- Ну отчего же, я и об этом думал. Такое могло потянуть на миллионы долларов. Но эти деньги предназначались тем, кого я оставил во Франции. Это было последнее, что я мог бы им завещать. Однако о публикации не могло быть и речи: ни один издатель не отважился бы на это.
И он безнадежно пожал плечами.
- Короче говоря, я вернулся во Францию благодаря моему таиландскому приятелю, который занялся абсолютно всем: предоставил мне здесь свой собственный дом, даже предложил помочь отыскать моих близких, но тут я отказался. Это было мое и только мое дело. Приехав, я тотчас же отправился к Реньо; там-то я и узнал, что у меня двое детей, и мне стало за них страшно.
- Страшно?
- За шесть лет американцы вполне могли разузнать обо мне все, вплоть до жизни во Франции. И если бы они, на мое несчастье, разыскали Джордана раньше, чем я…
Пауза.
- Продолжение вам известно - как видите, я боялся не зря.
- Вы наняли частных сыщиков и, увидев, что это не помогло, надумали устраивать приемы - только для того, чтобы заманить туда Джордана и Вьолен. Это была ваша последняя надежда, не так ли?
- Да, и мой расчет оказался верен, не так ли, Антуан? Если бы не та вечеринка, я никогда не встретил бы вас…
Меня обуял дикий смех, когда я представил себе все случившееся: хитросплетенная паутина и безобидный мотылек-халявщик, который в нее угодил, переполох среди гангстеров, тайны воровского мира, гонки преследования по всему земному шару в течение десятилетий, куча мертвецов. А в конце всей этой сумасшедшей цепи событий - легкомысленный халявщик, любитель дармового шампанского.
- Я дорого заплатил за ту вашу вечеринку. Слишком уж она оказалась трудоемкой для такого бездельника, как я. Если бы Бертран не настоял, я бы давно послал все к чертям. Этот идиот Бертран…
- Я знаю.
За один этот день я наверстал упущенные годы. Еще сегодня, в семь утра, я был молод.
* * *
Когда американцы давали мне инструкции, я был не в том состоянии, чтобы обсуждать их. Они выбрали для встречи уголок бульвара между площадями Бастилии и Республики, в десять вечера. Их машина уже на месте, наша подъезжает. Бомон нервничает, обливается потом; я предвидел это и потому сам сел за руль. По пути сюда я пытался отвлечь его, разговорить, успокоить, а заодно успокоиться сам и хотя бы приглушить мерзкое чувство отвращения, которое не отпускает меня с самого утра.
- Сегодня я видел, как умирал человек.
Он меня не слышит. Выкатив глаза, он ищет взглядом своих детей на заднем сиденье встречных машин. Сейчас он увидит их - в первый раз. Эта мысль сводит его с ума. Я пытаюсь представить себе слова, которые он скажет, всего несколько коротких фраз, не больше, - ведь те не дадут ему произносить речи. "Плоть от плоти моей, сын мой, дочь моя, я не тот, каким вы меня представляли, я гораздо хуже, но я люблю вас, люблю до безумия, хотя жизнь сделала из вас полумертвецов, а из меня последнюю сволочь".
- Эй, Бомон, очнитесь! Видите вон того парня с волнистой шевелюрой и физиономией грустного клоуна? А рядом девицу с распухшим от слез лицом - даже заподозрить трудно, какая она красивая. Вот они, ваши детишки.
Но он ничего не слышит, только бестолково машет руками; его лицо перекосил нервный тик, рот оскален в бессмысленной усмешке. Наверное, и я выглядел не лучше в то знаменательное утро, когда валялся в ногах у Бертрана, умоляя отпустить меня на волю.
Стюарт знаком велит мне парковаться на другой стороне улицы.
- Ну, теперь ваша очередь, Бомон. Они не выпустят ваших детей из машины, уговор такой: вы подсядете к ним, на заднее сиденье, и только тогда им разрешат выйти. И кончено дело. Сымпровизируйте что-нибудь, попробуйте обнять их, сказать пару слов - ведь это ваша первая и последняя встреча.
Он дрожит. Он не видит и не слышит меня, он словно во сне и рвется наружу; я удерживаю его за рукав. Он решил сдаться, сдаться безоговорочно, раз и навсегда. В надежде обнять тех, кого наконец встретил.
И лишь в тот миг, когда он вышел из машины, я вдруг вспомнил, что мы упустили одну мелочь, сущий пустяк.
- Бомон, вы забыли свое обещание! Вы не уйдете, пока не скажете мне, где Бертран. Точный адрес…
Он смотрит на меня как безумный, как пьяный, он вырывает руку, но я не отпускаю его, он готов убить меня, ведь я задерживаю его встречу с прошлым, которое ждет его там, в машине, и с будущим, которое ему уготовили и которое продлится не более минуты. Или всего несколько секунд. А я для него уже нуль, ничто, надоедливый паразит.
Но я его так просто не отпущу, я вцепился ему в рукав, тоже вне себя от бешенства.
- Скажи мне, где ты его спрятал, дерьмо собачье! У нас же был уговор! Из-за этого погиб Этьен, сволочь ты последняя…
Он рванулся так, что я вскрикнул, выдернул руку и бросился через улицу, прямо между машинами, которые заглушили гудками мои крики. Господи боже!..
Я выскочил следом за ним: нет, так не пойдет, я слишком дорого заплатил, я выбью из него этот адрес, мерзавец, какой мерзавец!.. Автомобильный поток преграждает мне путь, да вы что, спятили все, дайте пройти, я ничего больше не боюсь, и уж тем более вас, я заплатил сполна, я постарел, а вы хотите раздавить меня как никчемного паразита, я больше не паразит!.. Гляжу поверх несущихся машин: Бомон о чем-то говорит с теми, внутри, но никто не выходит, тогда он наклоняется и протягивает в окошко свою рукопись, я различаю морду Стюарта, но мне плевать, меня тошнит от этого спектакля, кровь бросается в голову, в глазах красный туман, я выкрикиваю имя Бертрана, передо мной тормозит машина, шофер осыпает меня проклятиями. Я перебегаю улицу. Стюарт уже включил мотор, старик сидит сзади, я вцепляюсь в ручку запертой дверцы; сейчас вся эта подлая банда уйдет у меня из-под носа, а я останусь тут, ну нет, не выйдет, я преграждаю им путь и, истошно вопя, колочу по бамперу. Рикки высовывается из машины.
- Get out you fucker! I'm gonna kill you!
- Адрес! Ради бога, адрес!
Я выкрикиваю эти слова, готовый вдребезги разнести их машину, на бульваре никого - один только я со своей яростью. Стюарт медленно трогается; еще миг, и я окажусь под колесами, раздается рев мотора, я бросаюсь на капот, приникнув лицом и руками к лобовому стеклу, и вижу то, что делается внутри; на меня обращены изумленные, вытаращенные глаза всех, кроме Бомона, который пожирает взглядом своих детей.
- Адрес, говори адрес, гад! Где он?
Я поперхнулся, увидев, что Рикки достает пистолет. Вьолен забилась в истерике, и Стюарт успокоил ее ударом кулака. Я застыл на миг, не в силах оторвать руки от капота.
Рикки помедлил, не решаясь стрелять сквозь лобовое стекло, опустил боковое стекло и прицелился в меня.
- As you like, Tony…
Я собрался было скатиться вниз, но тут я увидел… Руку Джордана.
Рука схватила Рикки за волосы и резко рванула назад. Стюарт выхватил пистолет, но было поздно: в то же мгновение Джордан ощерился, как дикий зверь, и вонзил зубы в горло Рикки, тот выронил оружие на тротуар.
Я дико вскрикнул, упершись лбом в стекло и с ужасом глядя внутрь.
Вьолен, сидевшая позади Стюарта, не дала ему времени прицелиться в Джордана; она вцепилась ему ногтями в глаза, и Стюарт вслепую разрядил пистолет назад. Из горла Вьолен брызнул фонтан крови, Джордан поднял голову; в его окровавленных зубах торчали клочья мяса.
Бомон с воплем ужаса обхватил ладонями лицо дочери. Джордан не успел поймать угасший взгляд сестры: Стюарт начал колотить его по голове рукояткой пистолета, все сильнее и сильнее, пока не разбил череп. Волосы Джордана обагрились кровью, он рухнул лицом вниз между передними сиденьями.
Голова Рикки медленно упала на приборную доску.
Стюарт выскочил из машины и, обогнув ее, подобрал упавший пистолет Рикки. Бомон стонал, обнимая своих мертвых детей, и не слышал, как открылась дверца. Стюарт трижды выстрелил в упор; тело Бомона дернулось и застыло; он остался сидеть с широко открытыми глазами. Стюарт приставил оружие к виску старика и следующим выстрелом разнес ему голову. Потом еще раз спустил курок.
Наступила пауза.
Теперь в живых остался только я.
По-прежнему припавший к лобовому стеклу.
Соскальзывая на землю, я успел заметить направленное на меня дуло пистолета; пуля обожгла мне левое бедро. Стюарт выкрикнул мое имя. Пока я отползал от машины, он успел выстрелить в меня еще несколько раз, но вхолостую - видно, кончились патроны. Грязно ругаясь, он швырнул оружие в машину и завел мотор; я из последних сил скатился в водосток, а оттуда заполз под скамью, где и свернулся комочком. Стюарт выбросил наружу три бездыханных тела, хлопнул дверцей и направил машину в мою сторону.
Моя простреленная, недвижная нога была уже почти под колесом. Взвыв от боли, я схватил ее обеими руками и кое-как втащил под скамью, по которой в тот же миг проскрежетало крыло автомобиля.
Туман застил мне глаза, но я смутно различил за стеклом поднятую, прощально махнувшую мне руку.
И воцарилась тишина. Я до хруста сжал зубы, стараясь не потерять сознание. И пополз.
Вокруг меня маячили какие-то фигуры.
А я все полз в ту сторону, где лежали три трупа, полз, забыв о боли, забыв обо всем на свете, кроме Бомона, там, в нескольких метрах от меня.
Полз, цепляясь за булыжники мостовой, одержимый все той же навязчивой мыслью, все тем же вопросом.
Вокруг тормозили машины, люди стояли, не осмеливаясь дотронуться до меня, я едва видел их сквозь туман. Но мне на все было плевать. Я засмеялся сумасшедшим смехом, когда очутился нос к носу с Бомоном и мои пальцы скользнули по его сплошь залитому кровью телу. Но это меня не обескуражило, в тот миг я истово верил, что человек, получивший пять пуль, способен выжить.
Я с трудом сел и, схватив его за отвороты пиджака, начал трясти.
7
- Эй, Бомон…
Его рука мягко свалилась вниз, и мне почудилось, что он еще дышит. Это при том, что его лицо превратилось в кровавую кашу. А череп был разнесен вдребезги.
- Эй, Бомон… Ты дашь мне этот адрес, псих ненормальный? Ты расколешься или нет? Говори, куда ты девал моего дружка?
Я даже повысил голос, убежденный, что это приведет его в чувство.
- Ну скажи хоть слово, мерзавец! Хоть одно…
Я поднял глаза на окружавших меня людей.
Вдали завыла полицейская сирена.
- Ты дашь мне адрес, твою мать?!
По эту сторону прохода не хватает двух кресел. Девушка в сари поднесла нам леденцы; я счел это знаком гостеприимства, но оказалось, что они просто помогают от воздушной болезни. В иллюминаторе видно море. А может, океан, кто его знает.
Самолет набит до отказа. Слева мне достался сосед, который ворчит по любому поводу и без повода; он регулярно летает этим рейсом и теперь с удовольствием обрушивает свой опыт на такого неофита, как я: часовые пояса, метеосводки, географические пункты, над которыми мы пролетаем, воспоминания о промежуточных посадках, все это сыплется на меня градом; в довершение он любезно сообщает - видимо, желая нагнать на меня страху, - что мы пошли на серьезный риск, сев в эту развалюху "Bengladesh Airline".
Должен признать, я немало удивился, когда служащая турагентства назвала мне данную компанию. Я, честно говоря, думал, что такой страны уже не существует. Нельзя сказать, чтобы мне очень уж хотелось приключений. Будь я хоть малость богаче, выбрал бы что-нибудь поприличнее.
Но, увы, я вновь обеднел с того самого вечера, когда погиб старик Бомон. За пять ночей, что предшествовали этому событию, я не успел свыкнуться со своим финансовым благополучием и быстро вернулся к привычкам голодранца, выбору в духе Корнеля и рассуждениям типа "мескаль-или-сэндвич". А потом, когда мне отказали в пособии по безработице, прости-прощай, корнелиевский выбор, прощай, мескаль, и здравствуйте, сэндвичи! И так вот уже почти год. Эта беда свалилась на меня как снег на голову. Мне даже пришлось поработать. Целых два месяца. Аниматором в телефонной службе "Минитель роз". Чтобы оплатить этот билет в оба конца.
Похоже, я угодил в самый сезон муссонов. Париж сегодня утром был серым и пасмурным - вы представляете, это двенадцатого-то июля!
- Что случилось?
- Прибываем в Афины.
- Это надолго?
- На какие-нибудь полчаса, все зависит от наличия свободных посадочных полос. Одну мы уже упустили.
На мне джинсы и кроссовки Этьена. Самый подходящий костюм для путешествий, так я подумал. Турист среднего класса, среднего достатка, готовый открыть для себя новый континент, пройти его от края до края. Как будто мне хотелось снашивать подметки где-нибудь, кроме правого берега Сены! Мне уже сейчас не хватало Парижа. При взлете я попытался определить, где мы находимся, и ни черта не понял. Я даже не был уверен, Париж ли это.
Против всяких ожиданий, Этьен сдержал свое обещание: он ответил postmortem на все мои вопросы. Целых два года, в течение наших с ним ночных похождений, я мучился, перебирая мотивы, которые могли заставить пятидесятилетнего мужика впасть в отрочество. Но, порывшись в его чемодане с памятными вещами, спрятанном в убогой квартирке, я понял причину: Этьен никогда не был респектабельным господином, каким я его воображал. Чемодан вмещал всю его жизнь, воплощенную в разрозненных документах, беспорядочно сваленных в кучу с полным пренебрежением к хронологии.
Фотография, сделанная в "Гольф-Друо": взбитый, напомаженный кок - первая "взрослая" прическа, сделанная в шестнадцать лет. Другой снимок - в нелепом облегающем костюмчике, на мотоцикле, с кудлатой девицей за спиной. Старая папка с уголовным делом, по которому ему впаяли два года условно. В платяном шкафу - полная коллекция "клевых" молодежных тряпок, все, на что западали модники былых времен, - косуха "Perfecto", бутсы на платформе, брюки-клеш, даже майки с молнией, какие носили панки. Письмо старшего брата, с упреками в том, что после одного сорвавшегося "дельца" его слишком часто видят в компании легавых. На следующей фотографии у него длинные волосы, борода и индийский шарф на шее. Толстая конторская книга, где в безупречном порядке записаны все денежные расчеты за последние двадцать лет. Каждый месяц - страница, на которой значатся имена всех полицейских инспекторов, с которыми он контактировал, места и часы встреч с ними, полученные от них суммы. Последнее письмо старшего брата, от 1977 года: он больше не желает общаться с Этьеном, раз тот "ссучился". Снимок, на котором мы фигурируем втроем - он, я и Бертран - на ужине во время какого-то празднества в Булонском лесу.
Этьен навсегда застрял в шестнадцатилетнем возрасте. Он никогда не был ни рантье, ни путешественником, ни авантюристом, ни сыщиком, ни убийцей, ни гангстером. Простой осведомитель. Осведомитель-профессионал. Единственной его работой было сидение в барах и клубах, с тем чтобы информировать легавых обо всем там происходящем, в частности о наркотиках. Он осваивал это ремесло долгие годы, вероятно, поневоле. Для этого достаточно было нескольких срывов в молодости, неистового желания принять участие в празднике жизни, смеси гордыни и редкостной лени. С тех пор он существовал на скромные полицейские подачки благодаря своему знанию ночи и психов-полуночников всех видов.
Этьен подхватил болезнь гораздо раньше всех нас.
- А эта курица с шафраном вполне ничего.
- Никакая это не курица. И никакой не шафран.
Я отдаю соседу свой фруктовый салат и закуриваю "Lucky Strike", купленные в duty-free. Убогий вид салона развлекает меня. Я подумал, что странная оранжево-розовая обивка вокруг иллюминаторов похожа на бумажные обои, и машинально ковырнул ее ногтем. Это и оказались бумажные обои.
Теперь я понимал, откуда у Этьена блокнот с сотнями адресов, талант давать взятки и лихорадочный интерес к поискам вампира в Париже. Это напомнило мне отрывок из мемуаров Бомона, где он описывает свое желание вновь окунуться в бизнес спустя долгие годы, несмотря на гору трупов, оставшихся на этом пути, несмотря на тот факт, что все давно изменилось. И я подумал: интересно, как я поведу себя, если через двадцать лет случайно окажусь у дверей, за которыми проходит какая-нибудь презентация или прием? Удастся ли мне подавить в себе застарелый рефлекс халявщика или я не смогу ему противиться?
Я, всегда так нетерпеливо ожидавший прихода ночи, впервые не угадал ее наступления. Наш дряхлый самолет вдруг врезался в темноту, и мне даже понравилось это странное ощущение физического проникновения в ночь, между двумя снами, подкрепленное уверенностью, что через минуту снова выглянет солнце.
- Это промежуточная посадка в Дубае, но посмотреть вы ничего не успеете.
- Мы выйдем?
- Ненадолго. Оставьте здесь вашу куртку, хватит и майки.