Вражеские зенитчики, заметив наши истребители, открыли плотный орудийный огонь. Снаряды молниями вспыхивали по сторонам, рвали воздух. Все пространство вокруг нас усеивалось дымными шапками разрывов. Мне думалось, что Жарков, пилотируя истребитель, отвернет в сторону, но он лишь сманеврировал по высоте.
- Прорвемся! - бросил мне майор коротко. [40]
В любое мгновение снаряд мог врезаться в наш учебно-тренировочный истребитель, не приспособленный для ведения воздушной разведки. Но этого не случилось. Каким-то чудом мы невредимыми прорвались сквозь этот огонь и вышли в новый район, где, как предполагалось, укрылись наши войска.
УТИ- 4 шел над большим лесным массивом. На прилегавших к нему полях и в населенных пунктах мы видели людей. Судя по всему, это были войска. Но чьи они -наши или вражеские? Чтобы определить их принадлежность, мы подали сигнал Серебрякову и Астахову держаться на высоте. Сами же снизились метров до 150 и, покачивая крыльями, прошлись вдоль опушки леса, затем над каким-то хуторком. И тут я увидел, что люди приветливо махали нам руками. Мы снизились еще немного, и я выбросил из кабины вымпел над самым людным местом. Не заметить его было невозможно.
- Идем в соседний район, - сказал Жарков.
Этот район, по сути, находился рядом. Еще при подходе к нему мы увидели: здесь шел бой. Наши войска находились в окружении. Им во что бы то ни стало необходимо было сбросить вымпелы.
По нашему сигналу истребители прикрытия поднялись на высоту около 3000 метров. Маневрируя по курсу, они отвлекали внимание вражеских зенитчиков, вызывали огонь на себя. Это было опасно, очень опасно. Но благодаря их маневрам мы проскочили в район расположения наших войск, сбросили им два вымпела и, прижимаясь к вершинам деревьев, ушли из зоны обстрела зенитных батарей врага с набором высоты.
Неожиданно взгляд мой задержался на правом бензобаке. Из него тонкой серебристой струйкой бил бензин. Тревожно стало на душе. И без того запас горючего у нас был минимальным. Теперь же из-за этой течи дотянуть до своего аэродрома нам ни за что не удастся. Вынужденная посадка неизбежна. Важно своевременно выбрать для этого подходящую площадку, чтобы не разбить самолет. Не исключалась и другая опасность. При таком разбрызгивании бензина истребитель мог загореться. Для этого достаточно одной искры.
Наше положение еще более осложнилось, когда в небе появились две пары "мессершмиттов". Серебряков и Астахов заметили их вовремя. В небе разгорелся бой. Нам с Жарковым делать здесь было нечего. На нашем УТИ-4 вооружения не было. Мы снизились и на предельно возможной [41] скорости стали уходить на свою, не занятую врагом территорию.
Однако уйти далеко не удалось. Горючее кончилось раньше, чем мы предполагали. Мотор остановился. Самолет планировал к земле. Нужно садиться. Но где? Перед нами неровное поле, за ним овраг, глубокий и длинный. Едва перетянув через него, Жарков приземлил машину на фюзеляж. В кабинах мы не задержались, тотчас же спрыгнули на землю.
Я достал спички, собрался поджечь наш УТИ-4, чтобы не достался врагу, и в эту секунду услышал голос Жаркова:
- В овраг! Скорее в овраг!
На мгновение бросил взгляд кверху. Два Ме-109 стремительно пикировали прямо на нас.
Я бросился вслед за Жарковым и уже через десяток шагов услышал, как за спиной забухали разрывы снарядов. Мы укрылись в овраге, стали наблюдать за вражескими истребителями. В повторной атаке они все-таки подожгли наш самолет. Я сунул коробку спичек в карман - не понадобились.
Мы не были уверены, что приземлились на нашей территории. И когда вражеские истребители улетели (наших "ишачков" тоже не было видно), направились по оврагу к лесу.
На опушке нам повстречались мальчишки. Они бежали к горевшему УТИ-4. Выяснили, что из их села - оно находилось километрах в трех отсюда - наши бойцы ушли часа четыре назад. Вскоре в село нагрянули немецкие мотоциклисты в касках и с автоматами на груди, но там они не задержались. Оглядели все вокруг, подняли пыль на улице и укатили обратно.
Мы раскрыли карту, сориентировались и пошли на юго-восток. Шагали в основном через заросли. За весь день не встретили ни души.
К вечеру, опасаясь встречи с врагом, скрытно подошли к большой дороге, увидели на ней беженцев. Они ехали на телегах, шли с котомками за плечами пешком.
Мы оживились. Значит, фашистов здесь пока нет.
Совсем успокоились, когда увидели на дороге нашу батарею на конной тяге, большую группу бойцов. Зашагали с ними рядом, нашли командира.
- Кто такие? Документы! - потребовал капитан строго.
Мы протянули свои удостоверения. [42]
- Летчики, говорите? Сбили? Бывает, - проговорил командир батареи, возвращая документы. - Что ж, милости прошу к нашему шалашу. Отходим, как видите. Так-то, товарищи летчики!
- Вынужденно отходим. Временно, - заметил Жарков.
- Я тоже так думаю. Очень хотелось бы до того дня дожить, когда фашисты обратно побегут, - сказал капитан. - Когда-то это будет? Кстати, в планшете у вас, вижу, карта. В правильном ли направлении мы идем?
- Если фашисты севернее и южнее не обгонят, значит, в правильном. К своим выйдем.
- Ну, утешили. Между прочим, вы ели сегодня?
- Утром перед вылетом завтракали.
- Проголодались, видать. Чего ж молчите? - Командир батареи позвал старшину и приказал, не останавливаясь, накормить летчиков.
Старшина принес нам большой ломоть хлеба и банку консервов. Капитан предоставил нам место на одной из повозок, загруженной военным имуществом. Беспредельно благодарные артиллеристам, мы уселись, не претендуя на особые удобства, открыли банку с тушенкой и с жадностью принялись за еду.
- Вы истребители или бомбардировщики? - спросил капитан, когда мы поужинали.
- Истребители, - ответил Жарков.
- Мало у нас "ястребков", очень мало. А дерутся они крепко. Своими глазами видел. Герои!
- Потери у нас. И немалые.
На ухабах повозка покачивалась, поскрипывала. Мы с Жарковым устроились поудобнее, уснули. Когда пробудились, было уже утро, светлое и тихое. В траве жемчужно сверкали росинки, где-то в деревьях щебетали птицы. Повозка стояла на лесной опушке. Невдалеке от нее батарейцы оборудовали огневые позиции.
- Какие дальнейшие ваши планы? - поинтересовался капитан.
- В гостях, говорят, хорошо, а дома лучше, - ответил я.
- Это я понимаю. Доставил бы вас на аэродром. Не на чем. До дороги на подводе подбросим, а там уж на перекладных добирайтесь. Ну, удачи вам. Прикрывайте нас от бомберов фашистских!
Расстались мы друзьями.
С той поры прошло более четырех с половиной десятков [43] лет. Забылась фамилия того капитана, забылись имена артиллеристов, но теплые воспоминания о них сохранились на всю жизнь.
Целых трое суток искали мы свой полк. Он находился уже на аэродроме Баштанка, что северо-восточнее Николаева.
Нас уже исключили из списков. Дело в том, что возвратившиеся из полета лейтенанты Астахов и Серебряков доложили командиру полка, что наш самолет упал у оврага и сгорел. В тот момент они вели бой против "мессеров" и не могли видеть, как мы выскочили из кабин и укрылись в овраге, прежде чем фашисты подожгли УТИ-4.
Особенно обрадовался нашему возвращению майор С. Д. Ярославцев, который никак не мог поверить, что мы погибли.
- Гляди, комиссар, воскресли! - сказал он Ф. Н. Кондаленко.
И оба они обняли нас поочередно. Потом подходили товарищи, пожимали нам руки, шутили.
Обстановка на фронте становилась еще более напряженной. Немецко-фашистские войска нацеливались на Николаев.
Не радовали и полковые дела. Исправных самолетов в наших эскадрильях осталось всего пять. Как воевать с таким количеством техники? В штабе дивизии, разумеется, об этом знали.
Вскоре мы получили указание вывести полк за Днепр, в район железнодорожной станции Федоровка.
- Утром я вылетаю туда на У-два вместе с Жарковым, - строил планы Ярославцев. - Он останется там для приема самолетов. Я же вернусь и вместе с летчиками перегоню туда истребители. Вы, Федор Семенович, командуйте наземным эшелоном. Места эти вам знакомы. Надеюсь, с курса не собьетесь. Постарайтесь не попадать под бомбежки. Берегите людей. Воевать нам придется долго.
Вместе с комиссаром Ф. Н. Кондаленко мы проинструктировали всех бойцов и командиров наземного эшелона о порядке движения по дорогам и действия в пути следования. Это было важно. Ведь нам необходимо проехать по прифронтовым тылам более 300 километров. В этом районе с утра и до вечера бороздили небо фашистские "юнкерсы". К тому же нам предстояла нелегкая переправа через Днепр. Словом, трудности были очевидными. Они преследовали нас, едва мы тронулись в путь.
Дело в том, что в эти же дни начался вывод за Днепр [44] наших тылов и войск 9-й и 18-й армий. Дороги были забиты машинами, обозами, колоннами пехотинцев и кавалеристов. По этим же дорогам двигались и беженцы. А вражеская авиация то и дело наносила удары. На дорогах образовывались большие пробки. Из-за них наше продвижение шло крайне медленно.
Посоветовались с Кондаленко. Решили попытаться проехать проселочными дорогами. На привал останавливались в небольших селениях. Две реки - Ингулец и Бузулук - из-за отсутствия мостов преодолели вброд. Ни одна машина не вышла из строя.
Движение наших войск на восток вызвало среди населения большую тревогу. Местных жителей можно было понять: никому не хотелось оставаться на оккупированной врагом территории. Во время остановок мы видели полные печали глаза людей. Женщины задавали нам почти одни и те же вопросы:
- Сыночки, цэ на кого ж вы нас покыдаетэ?
- Як же мы будэмо пид фашистьским ярмом житы?
Сурово корили нас старики:
- Що ж вы робытэ, хлопцы, хиба можно свий народ покыдаты?
- Оцэ бисови диты, тикаюць вид ворога, тильки пятки блымкають, а про тэ, що тут будэ з намы, им байдужэ.
Что можно было им ответить? Чем оправдать наш отход? Приходилось в общем-то отмалчиваться, обещали вернуться.
Переправиться через Днепр мы могли в Никополе. Не доезжая до города, я остановил колонну, приказал замаскировать машины. Сам же направился к коменданту, чтобы узнать, когда мы сумеем здесь переправиться. Еще до встречи с ним я видел, что в городе и на подступах к нему скопилось множество людей и машин, гужевого транспорта. Перевозку же через Днепр осуществляли всего два парома. Значит, переправы здесь придется ждать долго.
Комендант подтвердил мое предположение.
Такая перспектива нас не устраивала, и я решил сделать крюк километров в семьдесят, добраться до Запорожья и сегодня же по плотине Днепрогэса переехать на левый берег Днепра. Ночь мы проведем в городе, а утром снова тронемся в путь и завтра же будем на своем аэродроме.
Однако этот план оказался не совсем подходящим. Полевые дороги здесь были сильно разбиты. Мы вынужденно вернулись на основную магистраль. По ней все таким же [45] нескончаемым потоком двигались машины и повозки. Мы кое-как вклинились в этот поток. И вдруг - тревожный голос:
- Воздух!
Машины и повозки остановились. Люди начали разбегаться в стороны от дороги, падали, прижимались к земле.
Я взглянул в небо и увидел девятку Ю-87, которая шла в плотном строю под прикрытием четырех "мессеров". Фашисты нацелились на колонну. На землю с ужасающим воем посыпались бомбы. Мощные взрывы, сотрясая землю и воздух, раскололи, казалось, весь мир, и все потонуло в огне и дыму.
Видя нашу беззащитность, фашисты еще и еще раз прошлись над колонной, обрушивая на нее смертоносный груз. Затем они развернулись и взяли курс на запад.
Оглохшие и потрясенные, люди с проклятиями в адрес фашистов поднимались, возвращались к дороге. Среди воронок лежали убитые и раненые. На дороге горели машины. Некоторые из них прямыми попаданиями бомб были превращены в груды металла.
Мы с Кондаленко прошли вдоль своей колонны, чтобы определить наши потери. К счастью, они оказались невелики: одна машина разбита, другая повреждена. Люди не пострадали.
Расчистили дорогу, снова тронулись в путь. К вечеру были в Запорожье. На выезде из города решили заночевать. Здесь неподалеку, в поселке Южном, жили родители моей жены. Договорился с Кондаленко и поехал в поселок, чтобы повидаться с родственниками, а заодно узнать, нет ли писем от жены, которая направлялась в Саратовскую область. И какова же была моя радость, когда во дворе я увидел своего маленького Женю.
- Папочка приехал! - воскликнул он.
Из дома выбежала жена и бросилась мне на шею. Сбежались родственники, соседи.
На следующий день перед отъездом в Федоровку я сказал жене, чтобы вместе с сыном готовилась к эвакуации. Она не возражала. Собралась быстро. Вместе с семьями железнодорожников уехала эшелоном к берегам Волги, под Сталинград, и моя семья.
В Федоровке нам приказали передать оставшиеся истребители одному из авиаполков и убыть в поселок Буденновку, к Азовскому морю, на переформирование. [46]
За нами - Москва
"Ребята! Не Москва ль за нами?
Умремте ж под Москвой,
Как наши братья умирали!"
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в Бородинский бой.
М. Ю. Лермонтов
Поэзия волнует мое сердце издавна, с юных лет. Нет, сам я не пишу стихов: считаю, что для этого нужен особый дар. Однако читаю и перечитываю их с увлечением. Нравится мне лирика русских и советских поэтов. А более всего нравятся стихи патриотические, раскрывающие силу, отвагу и удаль нашего народа, его любовь к Родине. Такие стихи наполняют сознание возвышенными чувствами, зовут на подвиг в битвах с врагом, вселяют в душу уверенность в своих силах, в победе.
С книгами стихов я не расставался и в самое трудное для Отчизны время, когда сводки Совинформбюро то и дело приносили неутешительные вести. В минуты отдыха открою, бывало, томик, прочитаю стихотворение, и настроение становится иным. Не однажды читал я и стихи М. Ю. Лермонтова, которые не случайно поставил эпиграфом к этой главе. В те дни, когда немецко-фашистские войска, не считаясь с огромными потерями, ломились к Москве, строки "Бородино" словно бы обрели новый смысл. Да, мы готовы были умереть, но не отдать столицу нашей Родины врагу.
Трудной, невероятно трудной оказалась для нас, воинов-авиаторов, для всех советских людей осень сорок первого [47] года. Острой болью отдавались в наших сердцах вести об оставленных городах, о зверствах и издевательствах оккупантов над нашими людьми.
Мы с нетерпением ждали приказа о поездке на авиационный завод за новыми истребителями. Все мы - командиры и начальники, летчики, техники и механики - горели желанием поскорее вернуться на прифронтовой аэродром. И такой приказ поступил. В конце сентября мы погрузились в эшелон, состоявший из кое-как оборудованных для перевозки людей товарных вагонов, и уехали в один из городов на Волге. Полагали, что доберемся туда суток за трое-четверо. Но из-за бомбардировок путей и станций ехать пришлось значительно дольше. Слишком уж свирепствовала вражеская авиация, и оттого наше стремление поскорее получить новые истребители еще более усиливалось. Мы сумеем скрестить с фашистами наше оружие.
Как- то на одном из перегонов наш эшелон остановился. Являясь начальником эшелона, я направил лейтенанта И. Г. Жирнова на разъезд выяснить причину задержки, узнать, как скоро мы снова тронемся в путь. Он вернулся не скоро. Предельно расстроенный и побледневший, лейтенант доложил, что на разъезде видел страшную картину. Оказалось, незадолго до подхода нашего эшелона на разъезд налетели "юнкерсы". Фашистские летчики шли на малой высоте и наверняка видели, что в том поезде, что стоял на путях, находились гражданские люди -женщины, дети, старики. Тем не менее они обрушили на него бомбовый груз огромной силы. В итоге этого варварского удара погибли сотни людей. Все вагоны были разбиты, пути повреждены.
Железнодорожники обратились к нам с просьбой оказать им помощь в расчистке и восстановлении путей. Мы не могли отказать. Чем скорее справимся с этим делом, тем быстрее попадем на завод.
Воины- авиаторы прибыли на разъезд. И то, что увидели мы, потрясло нас до глубины души. Ужас сковал сердца. Среди обломков вагонов было множество изуродованных бомбежкой трупов советских людей. Это могли быть наши родители, жены и дети. И все это дело рук фашистской нечисти. Бить их нужно повсюду, бить нещадно!
Трудно было работать на этом страшном месте. Но мы трудились с полной отдачей сил. Очень уж хотелось поскорее тронуться в дорогу. Работать пришлось более суток. [48]
В пути мы по-прежнему слушали тревожные сообщения Совинформбюро. Наша армия под натиском превосходящих сил врага отходила на восток. В конце сентября мощная группировка фашистов начала наступление на Москву. Гитлеровская клика считала, что с падением столицы Советского Союза война будет окончена. Германские заправилы уже торжествовали свою победу.
Однако наша партия и наш народ были полны решимости отстоять Москву. На подступах к ней разгоралась великая битва.
9 октября эшелон прибыл в Москву. Нас встретил помощник военного коменданта. Он сказал, что здесь нам предстоит задержаться на двое суток. За это время личный состав полка должен пройти санобработку. Затем авиаторы перейдут в вагоны-теплушки с более удобным оборудованием для перевозки людей по дальнему маршруту.
- Завтраки, обеды и ужины для вас готовятся в здании вокзала, в ресторане, - заявил помощник коменданта. - В свободное время можете совершить экскурсии по Москве.
Это предложение, откровенно говоря, показалось мне невероятным. Как это так: враг на подступах к городу, а мы будем разгуливать по его улицам? Ехать нужно скорее. Ехать за новой боевой техникой, на переучивание.
И все же я переспросил помощника коменданта:
- Экскурсии… Это вы серьезно?
- Разумеется. С транспортом, правда, у нас туговато.
- Но Москве угрожает такая опасность.
- Столица защищена надежно!
Слова помощника коменданта были полны оптимизма. В них звучала уверенность в том, что фашисты не пройдут к Москве, и это приподнимало настроение людей. "В самом деле, почему бы нам не воспользоваться такой приятной возможностью, не посмотреть Москву? Многие здесь ни разу не были. Когда-то еще придется побывать? Не исключено, что уже в ближайшие дни наш полк направят именно сюда. Так пусть же люди побывают на экскурсии. Пусть посмотрят, что предстоит нам защищать!"
Итак, по воле военной судьбы я снова оказался в близкой моему сердцу Москве. Многое здесь мне было известно, знакомо. Я здесь учился. В 1937-1939 годах в должности штурмана отряда бомбардировщиков ТБ-3 участвовал в воздушных парадах. После них в Кремле были приемы, на которых присутствовали И. В. Сталин, [49] К. Е. Ворошилов, М. И. Калинин, другие руководители Коммунистической партии и Советского государства.
И еще одно важное воспоминание связано у меня с Москвой. В 1930-1933 годах во время учебы в Московской пехотной Краснознаменной школе меня трижды назначали в состав караула по охране Кремля. А однажды стоял на посту у Мавзолея В. И. Ленина. И это осталось в сердце на всю жизнь как одно из особенно волнующих событий.