– Ну походи, только смотри не потеряйся. Ленинград – это тебе не Могилев.
"Без тебя знаю, не надо меня лечить". Пробираюсь между автобусов, выхожу на тротуар. Нахожу гастроном, беру две пива и сажусь на скамейку. Насрать, что сбор около входа. Поймут, что пошел к автобусу.
Пиво дает – классно. Сижу, балдею. Глоток пива – затяжка, глоток – затяжка. Погода тоже нормальная: тепло, солнце. Кругом – туристы, тыркают пальцами в свои карты, базарят, фотографируются. А мне все до лампочки.
Последний глоток – и к автобусу. Остальные уже там.
– Где ты ходишь? – орет классная. – Мы тебя ждем у входа, а ты шатаешься неизвестно где. Ты что – пил?
– Нет, не пил.
– Ну-ка подойди поближе.
– Ну выпил бутылку пива – хотел попробовать ленинградского.
– Буров, это последний раз, когда я тебя куданибудь беру. Ты понял?
– Понял.
Садимся в автобус, едем в столовую. Я голодный, как будто и не жрал утром. Беру два салата, две котлеты с двойным пюре и компот. Моментально все уминаю – и на улицу, покурить, пока классная в столовой.
Когда все залазят в автобус, классная становится в проходе:
– Завтра у нас экскурсия по городу, а сейчас – свободное время. Какие будут предложения?
– По магазинам! – кричат бабы.
– Какие-нибудь еще варианты?
Молчание.
– По магазинам, так по магазинам. Остановимся на Невском – там и "Пассаж", и "Гостиный двор".
Автобус тормозит, все выходят. Антонов спрашивает у меня:
– Ты что хочешь купить?
– Не знаю.
– А я "саламандеры" – туфли такие западногерманские. Мой папа два года назад привез себе из Ленинграда, так до сих пор носит. Шестьдесят рублей, конечно, дорого, но туфли отличные. А у нас, если и дают в ГУМе, то только югославские или польские. Я даже чешских, "Цебо", давно не видел. В конце того месяца специально ходил по магазинам, смотрел, что где выбросят, а ничего толкового не нашел.
Заходим с Антоновым в "Гостиный двор", ищем обувной отдел. Я хожу с ним просто так, за компанию: денег у меня мало, крупняка не дали, только на мелкие расходы.
В мужской обуви "саламандеров" нет, но есть другие импортные туфли. Антонов смотрит их, трогает, перегибает подошву – гибкая или нет? Я откалываюсь от него, выхожу на улицу и заваливаю в гастроном. Беру бутылку пива, открываю и пью на ходу – сесть негде, скамеек не видно.
Навстречу – Князева с бумажным свертком под мышкой: уже отоварилась.
– Привет.
– Привет. А где ты пиво купил?
– Там, в магазине. Что, тоже хочешь?
– Ага.
– Пошли сходим. Или ты еще шмотки себе ищешь?
– Нет, я только блузку хотела купить – и уже купила. Показать?
– Не надо. Я не разбираюсь.
– Ладно.
Я покупаю еще две пива – ей и себе вторую. Идем по улице, смотрим на витрины.
– Антонов "саламандеры" ищет, – говорю я. – Типа, такой хиповый пацан. А тебе он нравится?
– Он, конечно, зануда, но, по крайней мере, не колхозник.
– А кто тогда колхозники? Может, и я тоже?
– Ты – нет, а твои друзья – да.
– Нормальные пацаны, что ты против них имеешь?
– Ничего, все нормально. Смотри – скамейка. Пошли сядем.
Садимся, я ключом открываю бутылки. Пьем, смотрим на прохожих.
– Как все-таки люди здесь отличаются, – говорит Князева.
– Чем отличаются?
– Не знаю. Ну, одеждой, внешним видом. Дажевыражением лица. Не то что у нас – все на одно лицо, зашуганные какие-то, чмошные.
– А по-моему, все одно – что у нас, что здесь.
Допиваем и идем к автобусу. Все собираются долго, опаздывают. Некоторые волокут бумажные пакеты, а больше всех – классная и Лариска. Антонов "саламандеры" не нашел, купил вместо них венгерские темно-красные туфли.
Все на месте – едем ночевать в школу. У мамаши Колосовой там работает знакомая, и она договорилась, чтобы мы поспали одну ночь в спортзале. Сама она с дочкой поехала ночевать к этой знакомой.
Школа недалеко, почти в центре. Похожа на нашу, только не кирпичная, а из плит. Дверь закрыта. Стучим. Открывает сторож – молодой пацан, лет двадцать. Говорит – студент, учится в строительном, а по ночам здесь сторожит.
– В спортзал – по лестнице на второй этаж, – говорит он и садится за стол около гардероба. На столе разложены чертежи, горит лампа.
Спортзал почти такой, как у нас. Вдоль стен – сто раз перекрашенные скамейки. С потолка свисают обтрепанные канаты. В углу, под брусьями, – брезентовые маты: старые, грязные, в пятнах.
– Вы, мальчики, ложитесь в том углу, а мы будем в этом, – говорит классная. – И помогите нам перенести маты.
Я, Сухие и Антонов таскаем маты для себя и для баб, раскладываем на полу. Водилы сказали – будут спать в автобусе, им, типа, привычнее. Дурному ясно, что мужики хотят спокойно бухнуть, чтоб не при классной.
– Ребята, уже довольно поздно, и я не советую вам никуда ходить, – говорит классная. – Скоро совсем стемнеет. Давайте лучше посидим здесь, поговорим в неформальной обстановке.
Мы смотрим на нее как на дурную. Зачем вообще было ехать в Ленинград, чтобы сидеть в вонючем спортзале с толстожопой классной и базарить про всякую ерунду?
– Не волнуйтесь, Тамара Ивановна, мы далеко не пойдем, – говорит Коноплева. – Только здесь, во дворе школы.
Лариска смотрит на классную, кривится.
– Пусть бы сидели спокойно в спортзале, а то что-нибудь случится – нам потом отвечай.
– Не бойтесь, ничего не случится. Что мы, маленькие, что ли? – говорит Князева.
Классная машет рукой:
– Ну, смотрите… Только чтоб все было хорошо. И долго не задерживайтесь. Посидите немного-и спать.
Всей толпой выходим из спортзала, остаются только классная с Лариской. Может, еще Сухие остались бы – перебирать свои микросхемы, – но раз все идут, то и они тоже. Коноплева берет свой магнитофон "Весна" и кассеты.
Внизу студент что-то чертит. Я спрашиваю его:
– Слушай, ты не знаешь, где здесь магазин, чтоб взять пива?
– Сейчас выходите – и направо по этой улице.
– А во сколько закрывается?
– В девять.
– Значит, еще успеем. Ну что, пиво все будут?
Сухие и чмошные бабы кривятся, но я говорю:
– Слушайте, а зачем вы вообще сюда поехали? Одни, без родоков, – и сцыте пива выпить? Что, классная заметит? Ничего она вам не сделает, если и заметит. Давайте хоть по одной.
Идем в магазин, я беру себе две, Антонов – тоже, остальные – по одной. Потом – обратно к школе.
– Давайте устроим дискотеку, – предлагает Коноплева.
– Где, прямо здесь? – спрашивают бабы.
– Ну а где еще?
Врубаем магнитофон, ставим на площадке за школой, сами в круг – и погнали. Окна спортзала – на другую сторону, классная нас не видит. Танцуем под "Мираж", тянем пиво. Вот это я понимаю – Ленинград. Даже Сухие танцуют – чтоб не говорили, что два придурка, белые вороны, хоть они такие и есть. Одеты как попало, большинство баб – в спортивных костюмах, только Князева и Коноплева в юбках. А вообще – все это херня. Какая разница, кто во что одет?
После третьей темы садимся на скамейку покурить. Я раздаю свой "Космос" – тянут руки даже те бабы, что никогда не курят. Сигарета под пиво – самое то. Я допиваю первую, ставлю под скамейку и открываю вторую.
Шепчу Князевой:
– Пошли прогуляемся.
– Пошли.
– Мы ненадолго, – говорю я всем.
– А куда это вы? – спрашивает с подколкой Коноплева.
– Сказал – ненадолго.
Идем по школьному двору. В руках – по пиву и по сигарете. Смотрим друг на друга, лахаем. Я спрашиваю:
– Ну как тебе Ленинград?
– Классно. Не то что наша вонючая дырка. Ненавижу ее. Поеду поступать в Ленинград или в Москву. А ты?
– Не знаю. Дожить еще надо.
Я хохочу, она тоже.
В заборе – пролом, за ним – двор пятиэтажки. Мы пролазим и садимся на детские качели, катаемся. Я придвигаюсь к Князевой, обнимаю ее. Она говорит:
– Дай мне еще сигарету.
Я даю ей "космосину". Мы курим, пьем пиво и смотрим вверх, на звезды. Светятся окна пятиэтажки. Кто-то орет с балкона:
– Где тебя носит?! Сколько можно ждать?! Все давно налито!
Я допиваю пиво и швыряю бутылку в кусты.
– Что, пойдем или еще посидим?
– Пойдем.
Она спрыгивает с качелей.
В восьмом классе учителя постоянно вычитывали Князевой, что красилась и ходила с сережками. А она всегда с ними грызлась, – а почему нельзя, а кто это запретил? Тогда они еще сильнее до нее доколупывались, – тем более что отличница. Говорили – лучше бы ты про учебу больше думала.
А в школе тогда был радиоузел, и по нему перед Восьмым марта включили "Модерн токинг", третий альбом. А мы как раз сидели на русском, и русица сказала Антонову – стань на стул и выключи радио: учиться надо, а не музыку слушать. А Князева встала по-наглянке и ушла с урока: я, типа, хочу послушать.
Наши все еще танцуют под "Мираж". Мы с Князевой втискиваемся в круг.
Вдруг кто-то орет:
– Атас, классная.
Половина баб – с сигаретами, у всех еще по полбутылки пива.
Подлетает классная:
– Что это такое? Ну вы только посмотрите! И это называется – закончили девятый класс, перешли в десятый! Сигареты, алкоголь! Ну-ка все быстро потушили сигареты!
Бабы кидают бычки на асфальт, затаптывают каблуками. Классная смотрит на меня:
– Это все ты, наверно, придумал. Кто с утра пораньше пил? Так ему мало, что сам, надо еще других сманить. С тобой, Сергей, у нас особый разговор будет, когда приедем домой. Готовься.
– А при чем здесь Сергей? – говорит Князева. – Что вы так на него напали, Тамара Ивановна? Мы – люди взрослые, каждый сам за себя отвечает.
– А ты бы лучше помолчала. Ну-ка быстро все в спортзал – спать. Завтра на экскурсию – и до мой. Думали остаться до вечера, а так – нет. Раз не хотите себя вести как дети…
Утром – экскурсия по городу. Нас возят по разным местам, а экскурсовод – лысый толстый дядька в сером костюме – трындит в хриплый микрофон про всякие дома и дворцы. Мне все это до лампочки, я его не слушаю, дремлю, а когда автобус тормозит и все выходят, остаюсь сидеть. После экскурсии Классная говорит:
– Хотя вчерашним поведением вы того и не заслужили, но мы можем еще остаться до вечера, погулять по городу. Как вы на это?
– Домой! – говорят бабы. – Что тут особо делать? Хватит, посмотрели уже.
– Поехали на окраину, найдем хороший магазин, чтоб и колбасы купить, и конфет, – предлагает Гриша. – Станем там на час, отоваримся – и на Могилев.
Ну и нормально. У меня осталось рублей десять – как раз на колбасу, конфеты и пиво себе в дорогу.
***
Утром первого июня иду на ремонтный завод – практика от комбината. Я весь девятый ходил раз в неделю на учебный комбинат – УПК, учился на слесаря. Всем пацанам с нашей школы сказали: или на слесаря, или на токаря, а если на шофера или другую нормальную специальность, то ничего не будет, все уже занято, мест нет. Антонов с Сухими походили две недели в мою группу на слесарей, потом резко перескочили: Антонов – на шофера, Сухие – на операторов ЭВМ. Само собой, по блату.
А мне, в общем, все равно было – слесарь, так слесарь. Тем более что особо не гоняли. Только на практику на лифтовый завод не пошел: далеко ездить, через весь город. Сказал батьке, чтоб устроил к себе на ремонтный. Он всунул меня в инструментальный цех – работа непыльная, не надо в мазуте копаться, как на сборке или разборке. Только я его предупредил, чтоб на заводе близко ко мне не подходил, не позорил. Я ж не папенькин сынок какой-нибудь.
Утром нашел дома полинялую спортивную кофту с длинным рукавом и джинсы "Милтонс" – я их в седьмом классе купил у Фили за пятнадцать рублей. Они уже тогда были поношенные, а потом вообще протерлись между ног, но для завода пойдут. На ноги надел старые кеды.
Раз мне только шестнадцать, буду работать шесть часов: с восьми до трех, обед – с двенадцати до часу. Работяги приходят в семь пятнадцать и пашут до четырех пятнадцати.
До завода – десять минут ходьбы. Корпуса видны из окна нашей кухни, и слышно, как там все время что-то ревет и визжит. Я давно, малый еще, спросил у батьки: что это? Он сказал – двигатели обкатывают.
На заводе я был много раз. Малого батька брал меня на работу, и я сидел у него в техотделе. Там в одной комнате человек десять дядек и теток – столы стоят впритык, не пройти. Батька давал мне ненужный чертеж, и я рисовал на той стороне танки и машины.
Но это давно, когда еще в саду был. А так – каждый год ходим с батькой и мамашей на завод в душ, когда летом отрубают горячую воду.
Сначала – через первый цех. Пол – железный, весь в масле, упасть можно только так. Потом – по узкому коридору, в самый конец. Там женский душ, а напротив – мужской. В предбаннике на полу – склизкие деревянные подставки. Их застилают газетами, а то противно становиться голыми ногами. В душе – рыжие ржавые краны и размазанное хозяйственное мыло в мыльницах. Работяги все моются хозяйственным – нормальным масло и мазут не отмоешь.
***
Полдня я убиваю на всякую ерунду – оформляюсь, расписываюсь в бумагах, читаю инструкции, потом иду к инженеру по технике безопасности на инструктаж. Два часа жду под дверью, пока он ходит по цехам. Приходит почти перед обедом – маленький, лысый, очки на носу.
– Инструкции читал?
– Читал.
– Раз читал, значит, все знаешь. Иди, трудись.
Прихожу в инструментальный за полчаса до обеда. Мне дают старшего. Его фамилия Медведев, а кликуха, само собой, Медведь, хоть он на медведя и не похож ни грамма: худой, длинный, с вытянутой мордой, как у коня. Медведь показывает мне, где какой инструмент и объясняет:
– Главное правило такое: враг не дремлет. Оставил ключ или штангель на верстаке, не положил в ящик – сразу спиздят. А вот тебе и первое задание – сними по три миллиметра напильником с этих херовин, а то по размеру не подходят. Становись за тот верстак – это Игнатьича, он на бюллетене.
Зажимаю первую железяку в тиски, смотрю на часы: без пяти двенадцать, сейчас обед.
Жрать иду домой, как все работяги, кто живут рядом. От проходной к нашим пятиэтажкам прет целая толпа мужиков в замасленных робах. Ну его на хер – с утра до вечера на заводе, как они. Я вон полдня побыл, толком не работал еще – и то надоело.
Из всех мужиков выделяется Горилла. Здоровый, высокий – под два метра. Сын школьной библиотекарши Веры Аркадьевны. Морда – как у обезьяны. Только что шерсть не растет, а так – настоящая горилла: губы как сардельки, лоб – два сантиметра. Пацаны говорили – у него здоровущий конец, самый большой на всем Рабочем. Сантиметров, может, тридцать, и все бляди за ним бегают, чтобы протянул. А он протянет, а потом спрашивает: пойдешь за меня замуж? Бляди смеются и говорят, что насчет палку поставить – это мы всегда пожалуйста, а вот замуж – не, ты некрасивый.
Батьки дома нет – у итээровцев обед на час позже. Разогреваю вчерашний борщ, жру без охоты и прусь назад в цех.
У верстаков еще никого. Все мужики играют в домино в беседке около входа, молотят костяшками по столу, подкалывают друг друга. Подходит мастер – толстопузый мужик в синем халате.
– Все, обед кончился. Хватит хуйней страдать.
– Ну Петрович, дай кон доиграть, – говорит седой сморщенный дед. Я его видел в цеху – он работает на токарном станке.
– Какой еще кон? Вы его три часа будете до игрывать, а начальник увидит – мне ввалит по первое число.
Над верстаком Медведя прилеплена изолентой картинка из журнала: "Таврия", новый "Запорожец".
– Да вот, хочу себе "Таврию", – говорит Медведь. – Уже десять лет стою на очереди на заводе. Дают обычно "Запорожцы", а с того года начали давать "Таврии". Через год-два и моя очередь должна подойти. Деньги уже есть, лежат на книжке, все тип-топ.
– А ты давно здесь, на заводе?
– Скоро пятнадцать лет. Как с армии пришел, так сразу сюда. Сначала думал – так, перебьюсь, а там, может, что получше найду. А потом, ты знаешь, привык и понравилось даже, можно сказать. Уже и переходить никуда не тянет.
Я опять берусь за свои херовины. Каждые пять минут смотрю на часы – скорей бы домой. Без десяти три подхожу к Медведю, говорю:
– Все, три часа. Мне только шесть часов можно работать.
– Что, домой? Ну, давай.
В четыре ко мне приходят Крюк и Йоган, приносят старые простыни и синюю гуашь – рисовать флаг. Мы сегодня идем на футбол. "Днепр-Могилев" – "Искра-Смоленск". Я раньше нормально рисовал, и они меня раскрутили, чтоб сделал флаг. Мы видели такие у фанатов на той игре: надпись "Днепр" и рисунок – типа, волны на реке.
Простыня разрезана криво, по бокам торчат нитки. Я раскладываю ее на полу и пишу карандашом "Днепр", потом рисую волну и закрашиваю все гуашью. Получается коряво. Я говорю:
– Несолидно будет с таким флагом. Может, вообще без флага пойдем?
– Не сцы, – отвечает Крюк. – Надо, чтобы был флаг, остальное – херня.
– И что, ты так вот пойдешь и сядешь с фанатами?
– Как не хуй делать.
– Они же все с Пионеров, враги.
– У фанатов врагов нет, – говорит Йоган. – И там не только Пионеры. Есть пацаны с Менжинки, и с ДОКа есть. Все, кто за "Днепр", – все свои. Так что не сцыте, никто нас не тронет.
Мы берем билеты в девятый сектор – туда, где всегда сидят фанаты. Они уже на месте: человек двадцать, все в бело-синих шмотках, у одного на голове бело-синяя повязка. Один пацан держит горн – видно, спиздил в своей школе в пионерской комнате. Флаги у них, конечно, намного лучше, чем наши: сшиты из кусков синего и белого материала.
– Здорово, пацаны. Можно, мы с вами? – спрашивает Крюк.
– А вы соткудова?
– С Рабочего.
– Флаг покажите.
Крюк разворачивает флаг. Фанаты смотрят, лыбятся.
– Ладно, садитесь.
До игры – минут пять. Команды разминаются на поле. Приходит "основа" фанатов со своей бабой. Она – ничего, в джинсах-варенках и черной ветровке. Кликуха "основы" – Сипа.
Лысый судья в трусах по колено дует в свисток, и игра начинается. Сипа поднимается и орет:
– В Союзе клуба нет пока!..
Фанаты подхватывают:
– …Сильнее нашего "Днепра"! "Днепр"-Могилев, "Днепр"-Могилев!
Мы тоже орем со всеми. Крюк держит флаг за края и машет им.
В конце первого тайма наши забивают гол. Весь стадион подхватывается с мест. Фанаты орут:
– Мо-лод-цы, мо-лод-цы!
Сипа с его бабой сосутся.
"Днепр" выигрывает два-ноль. После игры идем мочить смоленских фанатов. Их приехало человек пятнадцать. Сидели в шестом секторе, орали, но нас, само собой, не переорали.
Поздно: они уже сели в автобус, крутят нам через окна фиги и показывают "отсоси". У автобуса толкутся менты.
– Ну, че, сорвемся на них в автобус? – спрашивает Сипа.
– Никуда вы не сорветесь, – говорит ментовский капитан. – Вам же самим так лучше. А то приедете в Смоленск – насуют вам пиздюлей.
Мы становимся под окнами автобуса, тоже показываем "отсоси" и фиги. Сипа орет:
– Съели мы корову, съели мы быка, а в смоленских магазинах ливерка одна!
Мы подхватываем.