Пшеницу, выращенную на возвышенности за городом, собирали в амбары фермеры, обитавшие на восточной его окраине, в предместье Дарновер. Здесь скирды громоздились у старой римской дороги, и их кровли упирались в церковную колокольню; амбары с зелеными тростниковыми крышами, с дверями, высокими, как врата Соломонова храма, стояли прямо на городской улице. Амбаров было столько, что они встречались через каждые несколько домов. Здесь жили горожане, ежедневно шагавшие по пашне, и пастухи, ютившиеся в тесных лачугах. Улица фермерских усадеб, улица, подчиненная мэру и городскому совету, но где слышались стук цепа, шум веялки и мурлыканье молочных струй, льющихся в подойники, - улица, ничем не напоминавшая городскую, - вот каким было кестербриджское предместье Дарновер.
Хенчард, разумеется, вел крупные дела с этим ближайшим питомником, или рассадником, мелких фермеров, и его повозки часто направлялись в ту сторону. Как-то раз, когда он вывозил пшеницу из чьей-то здешней фермы, Элизабет-Джейн получила с посыльным записку, в которой ее вежливо просили немедленно прийти в один амбар на Дарноверском холме. Это был как раз тот амбар, из которого Хенчард вывозил пшеницу, и девушка подумала, что обращенная к ней просьба имеет какое-то отношение к его делам, поэтому она надела шляпу и, не медля ни минуты, отправилась туда. Амбар стоял на каменных столбах в рост человека, во дворе фермы, у входных ворот. Ворота были открыты, но во дворе никого не было. Тем не менее, девушка вошла и стала ждать. Вскоре она увидела, что кто-то подходит к воротам; это был Доналд Фарфрэ. Он посмотрел вверх на церковную колокольню и, бросив взгляд на часы, вошел во двор. Движимая какой-то необъяснимой застенчивостью, нежеланием встретиться здесь с ним наедине, девушка быстро поднялась по стремянке, приставленной к дверям амбара, и вошла туда, прежде чем шотландец успел ее заметить. Фарфрэ подошел к амбару, уверенный, что он здесь один; а когда стал накрапывать дождь, перешел на то место, где только что стояла Элизабет-Джейн. Здесь он прислонился к каменному столбу и, видимо, запасся терпением. Очевидно, он тоже ожидал кого-то - неужели ее? - и если да, то для чего? Несколько минут спустя он взглянул на свои часы, потом вынул записку - копию той, которую получила Элизабет-Джейн.
Положение становилось очень неловким, и чем дольше ждала Элизабет, тем более неловким оно казалось ей. Выйти из амбара прямо над головой Доналда, спуститься по лестнице и, значит, признаться в том, что она здесь пряталась, было бы так глупо, что девушка не решалась на это. Поблизости стояла веялка, и Элизабет, желая хоть чем-нибудь разрядить напряжение, тихонько повернула рукоятку; тотчас поднялось целое облако пшеничной мякины, которая полетела ей в лицо, засыпала ее платье и шляпу и застряла в мехе пелеринки. Молодой человек, вероятно, услышал легкий шум; бросив взгляд вверх, он поднялся по лестнице.
- A-а… да это мисс Ньюсон, - сказал он, рассмотрев ее в сумраке амбара. - Я и не знал, что вы здесь. Я пришел на свидание и готов служить вам.
- О, мистер Фарфрэ, - пролепетала она, - я тоже. Но я не знала, что это вы хотели видеть меня, а то бы я…
- Я хотел вас видеть? Вовсе нет… то есть я хочу сказать, что, очевидно, произошло какое-то недоразумение.
- Значит, это не вы просили меня прийти? Это не вы писали?
Элизабет протянула ему записку.
- Нет. У меня этого и в мыслях не было! А вы… разве не вы пригласили меня сюда? Это не ваш почерк?
И он показал ей свою записку.
- Нет, не мой.
- Вот так загадка! Значит, кто-то хочет видеть нас обоих. Пожалуй, нам лучше подождать еще немного.
Порешив на этом, они остались, и Элизабет-Джейн придала своему лицу выражение сверхъестественного спокойствия, тогда как молодой шотландец, заслышав шаги на улице, всякий раз выглядывал из амбара: а вдруг прохожий войдет во двор и объявит, что это он вызвал их обоих сюда. Молодые люди следили за редкими дождевыми каплями, которые катились по кровле скирды, с соломинки на соломинку, пока не докатывались до края, но никто не приходил, а крыша амбара начала протекать.
- Этот человек, должно быть, не придет, - сказал Фарфрэ. - Может быть, все это просто шутка, а если так, очень жалко тратить время попусту, когда дела так много.
- Кто-то позволил себе большую вольность, - промолвила Элизабет.
- Вы правы, мисс Ньюсон. Когда-нибудь все разъяснится, не сомневайтесь, и мы узнаем, чья это проделка. Я бы посмотрел на нее сквозь пальцы, если бы все это отняло время у меня одного, но вы, мисс Ньюсон…
- Я не сержусь… не очень, - отозвалась она.
- И я тоже.
Они снова умолкли.
- Вам, наверное, очень хочется вернуться в Шотландию, мистер Фарфрэ? - спросила она.
- Вовсе нет, мисс Ньюсон. Почему вы так думаете?
- Мне просто показалось, что вам этого хочется, когда вы пели в "Трех моряках"… песню о Шотландии и родном доме… мне казалось, вы так глубоко чувствуете ее, - всем сердцем; так что и мы все стали сочувствовать вам.
- Да… я там пел… пел. Но, мисс Ньюсон, - воркующий голос Доналда то повышался, то понижался в пределах полутона, как всегда, когда он говорил серьезно, - хорошо несколько минут жить Песней, когда глаза твои наполняются слезами; но вот песня допета, и что бы ты ни чувствовал, ты уже не вспоминаешь и не думаешь о ней долго-долго. Нет, нет, я. не собираюсь возвращаться! Однако я с удовольствием спою вам эту песню, когда прикажете. Да мне и сейчас ничего не стоит спеть ее!
- Очень вам благодарна, но мне, к сожалению, пора уходить, хотя бы и под дождем.
- Вот как! В таком случае, мисс Ньюсон, лучше вам никому не говорить об этой проделке и не обращать на нее внимания. А если автор записки вам что-нибудь скажет, будьте вежливы с ним или с ней, словно вы ничуть не обиделись, и тогда у этого умника смех застрянет в горле. - Он говорил, не отрывая глаз от ее платья, осыпанного пшеничной мякиной. - Вы вся в пыли и мякине. Быть может, вы этого не заметили? - проговорил он чрезвычайно деликатным тоном. - Нельзя идти под дождем, когда платье в мякине. Она застревает в ткани и портит ее. Позвольте мне помочь вам… лучше всего сдуть.
Элизабет не выразила согласия на эту просьбу, но и не отказала в ней, и Доналд Фарфрэ начал дуть на ее волосы сзади, и на ее волосы сбоку, и на ее шею, и на тулью ее шляпы, и на мех ее пелеринки, а Элизабет говорила: "Ах, благодарю вас" - после каждого дуновения. Наконец он сдул с нее почти всю мякину, но, видимо перестав досадовать на недоразумение, не торопился уходить.
- Вот что… пойду-ка я принесу вам зонт, - сказал он.
Она отклонила это предложение, вышла и направилась домой, а Фарфрэ медленно пошел вслед за нею, задумчиво глядя на ее уменьшавшуюся на глазах фигуру и негромко насвистывая песню "Когда я пришел через Кэнноби".
Глава XV
Первое время расцветающая красота мисс Ньюсон не возбуждала большого интереса в Кестербридже. Правда, "падчерица мэра", как ее называли теперь, привлекала внимание Доналда Фарфрэ, - но только его одного. Дело в том, что о ней нельзя было сказать лукавыми словами пророка Варуха: "Дева, что идет с веселым ликом".
Когда она гуляла по городу, казалось, будто вся она - в каком-то внутреннем чертоге мыслей и почти не нуждается в видимом мире. Она приняла своеобразное решение отречься от нарядных, ярких платьев, считан, что ее прошлое не дает ей права расцвести пышным цветом, как только она стала располагать деньгами. Но нет ничего коварнее превращения пустяковых капризов в желания, а желаний в потребности. Как-то раз весной Хенчард подарил Элизабет-Джейн коробку светлых перчаток.
Ей хотелось носить их, чтобы показать, как она тронута его добротой, но у нее не было шляпы в топ перчаткам. Уступая требованиям хорошего вкуса, она решила купить такую шляпу. Когда же она купила шляпу, оказалось, что у нее нет платья, которое гармонировало бы со шляпой. Необходимо было довершить начатое; она заказала себе платье, но вспомнила, что у нее нет зонтика, подходящего к платью. Истратив пенни - истратишь фунт; она купила зонтик, и наконец-то композиция была завершена.
Все были очарованы, и некоторые говорили, что ее прежняя простота была искусством, таившим искусство, - "тонким обманом", как выразился Ларошфуко: она произвела впечатление по контрасту и сделала это преднамеренно. На самом же деле все объяснялось иначе, однако результат свой принесло, ибо Кестербридж, решив, что эта девушка себе на уме, заключил, что она заслуживает внимания.
"Первый раз в моей жизни мною так восхищаются, - думала она, - хотя, быть может, лишь те, чье восхищение ничего не стоит".
Но Доналд Фарфрэ тоже восхищался ею, и вообще для нее это было волнующее время; никогда еще в ней так сильно не сказывался ее пол, - раньше она была, пожалуй, слишком бесстрастной и это мешало проявиться ее женственности. Как-то раз, после исключительно большого успеха, она пришла домой и, поднявшись наверх, бросилась на кровать лицом вниз, позабыв о том, что ее платье может от этого смяться и пострадать.
- Боже мой, неужели это правда? - прошептала она. - Оказывается, я становлюсь первой красавицей города!
Когда она обдумала это, ее охватила всегдашняя боязнь обмануться, переоценить происходящее, и она почувствовала глубокую печаль. "Что-то тут неладно, - рассуждала она, - знай они, что я такая необразованная девушка - и по-итальянски не говорю, и в глобусах ничего не смыслю, и вообще понятия не имею о том, чему учатся в пансионах, - как они все презирали бы меня! Лучше мне продать все эти наряды и купить грамматики, словари и историю всех философий".
Она выглянула из окна и увидела на сенном дворе Хенчарда и Фарфрэ; они беседовали, и мэр говорил с той пылкой сердечностью, а молодой человек - с той мягкой скромностью, которые теперь всегда отличали их общение. Мужская дружба. Какая в ней была суровая сила - в дружбе этих двух мужчин! И все-таки семя, которому было суждено подорвать ее основы, уже пустило росток в щели ее строения.
Было около шести часов, и рабочие, один за другим, расходились по домам. Последним ушел сутулый подслеповатый парень лет девятнадцати, у которого то и дело широко раскрывался рот, - очевидно потому, что его ничто не поддерживало, так как подбородка у парня не было. Хенчард громко окликнул его, когда он уже вышел за ворота:
- Эй, Эйбл Уиттл… сюда!
Уиттл повернулся и подбежал к хозяину.
- Да, сэр! - задыхаясь, пробормотал он умоляющим тоном, словно уже знал, что будет дальше.
- Повторяю, завтра утром приходи вовремя. Ты сам видишь, что тебе нужно делать, ты слышал мои приказания, так знай: опозданий я больше не потерплю.
- Да, сэр!
Эйбл Уиттл ушел, ушли и Хенчард с Доналдом, и Элизабет-Джейн больше не видела их.
Надо сказать, что Хенчард сделал выговор Уиттлу не без оснований. У "бедняги Эйбла", как все его называли, была одна застарелая привычка: он не мог не проспать и постоянно опаздывал на работу. Он всей душой желал приходить как можно раньше, но если его товарищи забывали дернуть за веревку, которой он на ночь обвязывал себе большой палец на ноге, опуская другой конец за окно, то его желание не исполнялось: он опаздывал.
Нередко он работал помощником на взвешивании сена или у крана, поднимавшего мешки, или же его вместе с другими рабочими посылали в деревню вывозить закупленные там стога, и, конечно, недостаток Эйбла причинял всем большие неудобства. За последнюю неделю он дважды заставлял ждать себя утром почти час; этим и объяснялась угроза Хенчарда. Завтрашний день должен был показать, подействовала она на парня или нет.
Пробило шесть часов, но Уиттл не показывался. В половине седьмого Хенчард вошел во двор; лошади были впряжены в повозку, на которой должен был ехать Эйбл, и возчик ждал его уже двадцать минут. Хенчард выругался; в эту минуту прибежал Уиттл, еле переводя дух, хозяин накинулся на него и заявил, что это последний раз: если Эйбл опять опоздает, Хенчард клянется, что сам пойдет стаскивать его с койки.
- Что-то со мной неладно, ваша милость! - отозвался на это Эйбл. - Особенно в нутре, потому что не успею я сотворить коротенькую молитву, как мои бедные тупые мозги деревенеют, словно чурки. Да… И это у меня началось с тех пор, как я стал подрастать, перед тем как мне полное жалованье положили, и хоть я и лежу в постели, а никакого удовольствия от этого не получаю: только лягу - уже засыпаю, только проснусь - вставать надо. Я от этого весь извелся, хозяин, но ничего не могу с собой поделать. Вот, например, вчера вечером, я перед сном съел только ломтик сыра и…
- Молчать! - взревел Хенчард. - Завтра повозки выедут в четыре, и если тебя здесь не окажется, берегись! Я сам буду умерщвлять твою плоть!
- Но позвольте мне объяснить, ваша милость…
Хенчард повернулся и ушел.
- Сам же спрашивал меня и допрашивал, а сам и слушать меня не стал, - проговорил Эйбл, обращаясь ко всему двору вообще. - Нынче я всю ночь буду дергаться не хуже минутной стрелки, так я его боюсь!
На следующий день повозкам предстояло отправиться в дальний путь, в Блекмурскую долину, и в четыре часа утра по двору уже ходили люди с фонарями в руках. Но Эйбла не было. Прежде чем рабочие догадались сбегать и разбудить его, Хенчард вошел через садовую калитку.
- Где Эйбл Уиттл? Значит, не пришел, несмотря на все, что я говорил? Ну, клянусь дедами и прадедами, я сдержу свое слово… иначе его не проймешь! Пойду к нему.
Хенчард ушел со двора и вскоре уже стоял в жилище Эйбла - убогом домишке на Задней улице, дверь которого никогда не запиралась, потому что обитателям его нечего было терять. Подойдя к койке Уиттла, Хенчард крикнул так громко, что Эйбл мгновенно проснулся и, увидев стоящего над койкой хозяина, судорожно заметался, хватая что попадалось под руку, но только не свою одежду.
- Долой с койки и марш в амбар, а не то сегодня же духу твоего у меня не будет! Это тебе наука. Марш! Беги без штанов!
Несчастный Уиттл накинул на плечи куртку и уже на последней ступеньке лестницы как-то ухитрился натянуть на ноги сапоги, а Хенчард нахлобучил ему шляпу на голову. И вот Уиттл уже семенил по Задней улице, а Хенчард с суровым лицом шагал за ним следом.
В это время Фарфрэ, узнав, что Хенчарда нет дома, вышел из задних ворот и заметил что-то белое, трепещущее в предрассветном сумраке; вскоре он различил, что это подол рубахи Эйбла, торчащий из-под куртки.
- Господи, твоя воля, что это такое? - проговорил Фарфрэ, входя во двор вслед за Эйблом; Хенчард немного отстал от него.
- Видите ли, мистер Фарфрэ, - невнятно забормотал Эйбл с покорной, перепуганной улыбкой, - он сказал, что будет умерщвлять мою плоть, если я не встану пораньше, и вот он теперь за это принялся! Видите ли, тут уж ничего не поделаешь, мистер Фарфрэ, все выходит как-то по-чудному!.. Да… Вот и придется мне ехать в Блекмурскую долину полуголым, раз уж он так приказывает; но потом я на себя руки наложу! Не стерпеть мне такого позора: ведь женщины всю дорогу будут глазеть из окон на мое бесчестье, издеваться надо мной будут - мужчина без штанов! Понимаете, каково мне все это переносить, мистер Фарфрэ, и какие погибельные мысли мне в голову лезут. Да… я что-нибудь над собой сделаю… чему быть, того не миновать!
- Ступай домой, надень штаны и приходи на работу в приличном виде! Если не пойдешь, тебе не сдобровать!
- Не смею! Мистер Хенчард сказал…
- Плевать мне на то, что сказал мистер Хенчард или кто другой! Это же черт знает что такое. Сию минуту ступай домой и оденься, Уиттл.
- Э, нет, погодите! - проговорил Хенчард, подойдя к ним сзади. - Кто отсылает его домой?
Все рабочие посмотрели на Фарфрэ.
- Я, - сказал Доналд. - По-моему, шутка зашла слишком далеко.
- А по-моему, нет! Полезай в повозку, Уиттл!
- Нет, не полезет, пока я здесь управляющий, - сказал Фарфрэ. - Или он отправится домой, или я навсегда уйду с этого двора.
Хенчард побагровел и строго взглянул на него. С минуту он молчал, глядя в глаза шотландцу. Доналд решил пойти ему навстречу, заметив, что он уже начинает раскаиваться.
- Слушайте, - проговорил Доналд спокойно, - нельзя же так поступать человеку вашего звания, сэр! Это тиранство, и оно не достойно вас.
- Вовсе не тиранство, - буркнул Хенчард, как надувшийся мальчишка. - Проучить его надо, чтоб зарубил себе на носу! - немного помолчав, он проговорил тоном глубоко обиженного человека: - Почему вы так говорите со мной в их присутствии, Фарфрэ? Могли бы подождать, пока мы останемся одни. Впрочем… я знаю почему! Я посвятил вас в тайну своей жизни - дурак этакий! - и вы теперь этим пользуетесь мне во вред.
- Нет, я позабыл об этом, - отозвался Доналд просто.
Хенчард опустил глаза и, не сказав ни слова, ушел. В этот день Фарфрэ узнал от рабочих, что Хенчард всю зиму посылал старухе матери Эйбла уголь и нюхательный табак, и это уменьшило его неприязнь к хозяину. Но Хенчард был все так нее хмур и молчалив, а когда один рабочий спросил, надо ли поднять овес на верхний этаж зернохранилища, Хенчард коротко ответил:
- Спросите мистера Фарфрэ. Он здесь хозяин!
По существу так оно и было; тут уж сомневаться не приходилось. Хенчард, некогда самый уважаемый человек в своей среде, теперь потерял долю былого уважения. Как-то раз дочери одного дарноверского фермера после смерти отца пожелали узнать, сколько стоит их стог сена, и отправили к мистеру Фарфрэ посланца с просьбой произвести оценку. Посланец - маленький мальчик- встретил во дворе не Фарфрэ, а Хенчарда.
- Хорошо, я приду, - сказал Хенчард.
- Скажите, пожалуйста, а что мистер Фарфрэ придет? - спросил мальчик.
- Я сам иду в ту сторону… Почему нужен именно мистер Фарфрэ? - осведомился Хенчард, задумчиво глядя на мальчика. - Почему люди всегда зовут мистера Фарфрэ?
- Должно быть, потому что он им очень нравится… так они говорят.
- Ага… понимаю… значит, вот что они говорят… а? Он им нравится, потому что он умнее мистера Хенчарда и больше знает. Словом, мистер Хенчард ему в подметки не годится, а?
- Да… именно так, сэр… это тоже говорят.
- Так, значит, говорят еще что-то? Да, разумеется! Что же именно? Ну-ка, скажи, и вот тебе шесть пенсов на гостинцы.
- Говорят, что у него, мол, характер лучше, а Хенчард в сравнении с ним дурак, говорят. А когда наши женщины шли домой, они говорили: "Золотой парень… мягкий, как воск… лучше его нету… этакого бы конька да в мою конюшню". И еще говорят: "Из них двоих он куда больше входит в положение, вот бы ему быть хозяином вместо Хенчарда", говорят.
- Глупости болтают! - отозвался Хенчард, стараясь скрыть недовольство. - Ну, можешь идти. А сено оценивать приду я, слышишь?.. Я.
Мальчик ушел, а Хенчард пробормотал: