Вместо того чтобы подумать о том, как поднять опрокинувшийся воз, возчики бросились друг на друга с кулаками. Но не успел окончиться первый раунд, как явился Хенчард, за которым кто-то сбегал.
Хенчард одной рукой схватил за шиворот одного возчика, другой - другого и, отбросив их в противоположные стороны, кинулся к упавшей лошади и не без труда помог ей выпутаться. Затем он расспросил, как было дело, и, разглядев, в каком состоянии его воз, принялся ругать на чем свет стоит возчика Фарфрэ.
К этому времени Люсетта и Элизабет-Джейн уже сбежали вниз и, открыв дверь подъезда, смотрели на поблескивающую при лунном свете гору свежего сена, возле которой сновали тени Хенчарда и возчиков. Приятельницы видели то, чего не видел никто другой - авария произошла у них на глазах, - и Люсетта решила сказать об этом.
- Я все видела, мистер Хенчард! - воскликнула она. - Виноват ваш возчик!
Хенчард перестал ругаться и обернулся.
- А, мисс Темплмэн, я вас и не заметил, - сказал он. - Виноват мой возчик? Ну, конечно, конечно! Но я все-таки осмелюсь возразить. Другой ехал порожняком, значит, он больше виноват - нечего было лезть вперед.
- Нет, я тоже все видела, - сказала Элизабет-Джейн. - Уверяю вас, он ничего не мог сделать.
- Ну, уж кому-кому, а их глазам веры давать нельзя! - буркнул возчик Хенчарда.
- А почему бы и нет? - резко спросил Хенчард.
- Что уж там, сами знаете, сэр, все бабы на стороне Фарфрэ… он молодой, щеголеватый, черт бы его взял… малый таковский… такие вползают в девичье сердце не хуже вертячего червяка в овечий мозг… через таких вот девичьим глазам и кривое прямым покажется!
- А ты знаешь, кто эта дама, про которую ты так говоришь? Ты знаешь, что я за ней ухаживаю - и не первый день? Берегись!
- Откуда мне знать? Ничего я не знаю, кроме того, что получаю восемь шиллингов в неделю.
- Зато мистер Фарфрэ это хорошо знает. В делах он продувной, но он не станет делать исподтишка того, на что ты намекаешь.
Неизвестно, слышала Люсетта этот негромкий диалог или нет, но ее белое платье скрылось в доме, а дверь захлопнулась раньше, чем Хенчард успел подойти и продолжить разговор. Это было досадно, так как слова возчика встревожили его и ему хотелось поговорить с Люсеттой наедине. Во время наступившей паузы подошел старик-квартальный.
- Последи, чтобы никто не наехал на этот воз с сеном, Стабберд, - обратился к нему Хенчард. - Придется ему простоять здесь до утра, потому что рабочие еще не возвратились с поля. А если сюда свернет карета или повозка, прикажи ей объехать кругом по переулку и пошли ее к черту… Завтра в ратуше будут разбираться какие-нибудь дела?
- Да, сэр. Числом одно, сэр.
- Так, так. А что за дело?
- Одна старуха-скандалистка, сэр, сквернословила и нарушила общественный порядок ужасно кощунственным образом у церковной ограды, сэр, словно это не церковь, а кабак! Вот и все, сэр!
- Так. Мэра, кажется, нет в городе, да?
- Нету, сэр.
- Хорошо, тогда пойду я… И не забудь, присмотри за моим сеном. Спокойной ночи.
Во время этого разговора Хенчард твердо решил добиться свидания с Люсеттой наперекор ее уклончивости и, постучав в дверь, попросил, чтобы его проводили к хозяйке.
Ему ответили, что мисс Темплмэн очень сожалеет, но не может увидеться с ним сегодня вечером, потому что собирается уходить.
Хенчард перешел на другую сторону улицы и, задумавшись, постоял у своего сена в одиночестве - квартальный к тому времени куда-то ушел, а лошадей увели. Хотя луна светила не очень ярко, фонари еще не были зажжены, и Хенчард, отступив в тень одного из выступов, окаймлявших въезд на площадь Бычьего столба, принялся следить за дверью Люсетты.
В ее окнах мелькало пламя свечей, - то и дело кто-то входил в ее спальню, - и ясно было, что Люсетта переодевается, перед тем как уйти куда-то, хотя куда ей было уходить в такой поздний час? Свет в окнах потух, часы пробили девять, и почти в ту же минуту Фарфрэ вышел из-за угла и постучал в дверь. Люсетта, очевидно, ждала его в передней, так как мгновенно открыла дверь сама. Они вместе пошли на запад, не по Главной улице, а по параллельной, и, догадавшись наконец, куда они идут, Хенчард решил следовать за ними.
Уборка урожая так запоздала из-за неустойчивой погоды, что как только выдавался ясный день, все напрягали силы, стараясь по мере возможности спасти поврежденные хлеба. Дни быстро укорачивались, и жнецы работали при лунном свете. Так и в тот вечер пшеничные поля, примыкавшие к двум сторонам прямоугольника, образованного чертой города, кишели жнецами. Их смех и возгласы доносились до торговых рядов, у которых Хенчард стоял в ожидании, и, заметив, куда свернули Фарфрэ и Люсетта, он сразу догадался, что они направились в поля.
Здесь собрался чуть ли не весь город. Жители Кестербриджа все еще придерживались старинного обычая помогать друг другу в нужде, и хотя пшеница принадлежала фермерам - обитателям предместья Дарновер, - остальные горожане также принимали участие в уборке.
Дойдя до конца улицы, Хенчард пересек тенистую аллею на валу, спустился по зеленому откосу и остановился среди жнивья. На желтом поле копны высились, как шатры, и те, что стояли далеко, терялись в пронизанном лунным светом тумане.
Хенчард спустился туда, где работы были уже закончены, а Доналд и Люсетта вышли на поле в другом месте, и Хенчард видел, как они идут между копнами. Они не думали о том, куда идут, и их бесцельный извилистый путь вскоре стал отклоняться в сторону Хенчарда. Встреча с ними не сулила ничего хорошего, и Хенчард, подойдя к ближайшей копне, сел под нею.
- Я разрешаю, - весело промолвила Люсетта. - Говорите что хотите.
- Хорошо, - отозвался Фарфрэ таким тоном, по которому можно было безошибочно распознать страстно влюбленного человека (при Хенчарде он еще ни разу так не говорил). - Многие будут за вами ухаживать, потому что у вас прекрасное общественное положение, потому что вы богаты, талантливы и красивы. Так неужели вы удержитесь от соблазна стать одной из тех дам, которые окружены толпой поклонников… да… неужели удовольствуетесь одним, весьма скромным?
- Это тем, кто говорит со мной? - спросила она со смехом. - Прекрасно, сэр, что же дальше?
- Ах, боюсь, что мое чувство заставит меня позабыть о хороших манерах!
- В таком случае, надеюсь, вы навсегда о них забудете, если у вас не хватает их только по этой причине. - Она произнесла несколько слов, которых Хенчард не расслышал, потом сказала: - А вы уверены, что не будете ревновать?
Фарфрэ сжал ее руку и этим, видимо, убедил ее, что ревновать не будет.
- Вы теперь уверены, Доналд, что я не люблю никого другого, - сказала она. - И все же мне хотелось бы кое в чем поступать по-своему.
- Хоть во всем! Но что именно вы имеете в виду?
- А если я, например, не захочу навсегда остаться в Кестербридже, поняв, что здесь я не буду счастлива?
Хенчард не услышал ответа; он мог бы услышать и его и многое другое, но не хотел подслушивать. Фарфрэ и Люсетта пошли в ту сторону, где работали люди и где снопы - по дюжине в минуту - грузили на повозки и фургоны, увозившие их с поля.
Люсетта настояла на том, чтобы расстаться с Фарфрэ, когда они подошли к рабочим. У него к ним было какое-то дело, и он упрашивал ее подождать несколько минут, но она была неумолима и отправилась домой одна.
Хенчард тотчас последовал за ней. Он был в таком состоянии, что, подойдя к дому Люсетты, даже не постучал в дверь, а открыл ее и прошел прямо в гостиную, ожидая найти там хозяйку. Но в комнате никого не было, и он понял, что, сам того не заметив, второпях опередил Люсетту. Однако ему не пришлось долго ждать; спустя несколько минут он услышал шуршанье ее платья в передней, а потом негромкий скрип закрывающейся двери. И вот Люсетта вошла в гостиную.
Свет здесь был такой тусклый, что Люсетта сначала не заметила Хенчарда. Увидев его, она слабо вскрикнула, и это был почти крик ужаса.
- Как можно так пугать меня? - воскликнула она, покраснев. - Уже одиннадцатый час, и вы не имеете права приходить ко мне без зова в такое время.
- Не знаю, имею я право или нет. Во всяком случае, у меня есть оправдание. Не пора ли мне перестать думать о всяких приличиях и обычаях?
- Приходить так поздно не принято, и мне это может повредить.
- Я приходил час назад, но вы не пожелали принять меня, а теперь я пришел потому, что, думал, вы дома. Это вы плохо себя ведете, Люсетта, а не я. Не к лицу тебе так швыряться мной. Может, напомнить вам то, о чем вы, должно быть, позабыли?
Она опустилась в кресло и побледнела.
- Я не хочу слышать об этом… не хочу слышать! - пролепетала она, закрыв лицо руками, когда он, подойдя к ней вплотную, начал говорить о былых днях на Джерси.
- А не худо бы послушать, - сказал он.
- Все это кончилось ничем и - по вашей вине. Так почему не предоставить мне свободы, которой я добилась ценой таких страданий! Если бы я знала, что вы хотите жениться на мне, потому что любите меня, я теперь, может быть, и считала бы себя связанной. Но я быстро поняла, что вы это затеяли из жалости… для вас это просто неприятная обязанность… я за вами ухаживала во время вашей болезни и скомпрометировала себя, вот вы и решили, что должны вознаградить меня. После этого я уже не могла любить вас так глубоко, как раньше.
- Так почему же вы приехали сюда искать меня?
- Я думала, что раз вы свободны, я должна выйти за вас замуж, потому что этого требует моя совесть, хотя я… уже не так сильно любила вас.
- А почему же вы теперь думаете иначе?
Она молчала. Ясно, что совесть имела над нею власть только до тех пор, пока в дело не вмешалась новая любовь и не захватила эту власть. Поняв это, Люсетта на минуту забыла о тех доводах, которыми сама отчасти оправдывала себя: ведь, обнаружив недостатки Хенчарда, она решила, что в известной мере имеет право не рисковать своим счастьем - не вручать его такому человеку, раз уже она в свое время избежала брака с ним. Она смогла только сказать:
- Тогда я была бедной девушкой, но теперь обстоятельства мои изменились, так что я уже не та, какой была прежде.
- Это верно. И поэтому мое положение не из легких. Но я не притронусь к вашим деньгам. Я охотно пойду на то, чтобы вы тратили каждый свой пенни только на себя. Да и вообще этот ваш довод не к месту. Тот, о ком вы думаете, не лучше меня.
- Если бы вы были таким же хорошим, как он, вы бы оставили меня! - воскликнула она страстно.
Эти слова, к несчастью, взбесили Хенчарда.
- Честь не позволяет вам отказать мне, - проговорил он. - И если вы сегодня же вечером и при свидетеле не дадите мне обещания стать моей женой, я всем расскажу о нашей близости - из чувства долга перед другими мужчинами!
Лицо Люсетты приняло покорное выражение. Хенчард видел, как горька ей эта покорность, и если бы она отдала свое сердце не Фарфрэ, но любому другому человеку, он в эту минуту, вероятно, сжалился бы над ней. Но его преемником оказался тот выскочка (как называл его Хенчард), которого сам же он вывел в люди, и Хенчард заставил себя не давать пощады Люсетте.
Не сказав ему больше ни слова, Люсетта позвонила и приказала вызвать Элизабет-Джейн из ее комнаты. Девушка оторвалась от своих занятий и пришла. Увидев Хенчарда, она подошла к нему и почтительно поздоровалась.
- Элизабет-Джейн, - проговорил он, взяв ее за руку. - Я хочу, чтобы ты слышала наш разговор. - И обращаясь к Люсетте, спросил: - Согласны вы или нет выйти за меня замуж?
- Если вы… хотите этого, я вынуждена согласиться!
- Вы говорите "да"?
- Да.
Но не успела она выговорить это слово, как откинулась назад и потеряла сознание.
- Что это за ужас?.. Что заставляет ее согласиться, отец, если это ей так тяжело? - проговорила Элизабет-Джейн, бросаясь на колени перед Люсеттой. - Не принуждайте ее поступать против воли! Я живу рядом с нею и знаю, что она не в силах вынести так много.
- Не будь дурой! - сухо отрезал Хенчард. - Неужели ты не понимаешь, что ее согласие освобождает этого человека и он будет твоим, если ты захочешь?
Тут Люсетта вздрогнула и пришла в себя.
- Какого человека? О ком вы говорите? - спросила она растерянно.
- Ни о ком… меня это вообще не касается, - ответила Элизабет-Джейн решительным тоном.
- A-а… так, так. Значит, я ошибся, - проговорил Хенчард. - Во всяком случае, это касается меня и мисс Темплмэн. Она согласна выйти за меня.
- Только не говорите больше об этом, - попросила его Элизабет, не выпуская руки Люсетты.
- Не буду, если она обещает, - сказал Хенчард.
- Я же обещала, обещала! - простонала Люсетта, и все ее тело обвисло, как молотильный цеп, от горя и слабости. - Майкл, хватит говорить, об этом, прошу вас!
- Хорошо, - сказал он. И, взяв шляпу, ушел.
Элизабет-Джейн все еще стояла на коленях перед Люсеттой.
- Что это? - проговорила она. - Вы назвали отца "Майкл", значит, вы хорошо с ним знакомы? И почему у него такая власть над вами, что вы обещали выйти за него замуж против своей воли? Ах… много, много тайн вы скрываете от меня!
- Быть может, и вы от меня, - пробормотала Люсетта, не открывая глаз и не подозревая (так чужда ей была подозрительность), что тайна Элизабет связана с тем самым молодым человеком, который так задел ее собственное сердце.
- Я… никогда не стану вам поперек дороги! - запинаясь, проговорила Элизабет, с величайшим трудом сдерживая волнение. - Не могу понять, как смеет отец так командовать вами! Я не на его стороне во всем этом. Я пойду и попрошу его освободить вас от вашего слова.
- Нет, нет! - промолвила Люсетта. - Пусть все останется так.
Глава XXVIII
На следующее утро Хенчард пошел в городскую ратушу, расположенную против дома Люсетты, чтобы принять участие в малой сессии суда, так как в этом году он, как бывший мэр, еще продолжал исполнять обязанности судьи. Проходя мимо дома Люсетты, он взглянул вверх, на ее окна, но ее не было видно нигде.
Хенчард в роли мирового судьи мог на первый взгляд показаться еще более нелепым явлением, чем даже Шеллоу и Сайленс. Но его способность быстро схватывать все обстоятельства дела и его неуклонная прямолинейность нередко помогали ему лучше, чем основательное знание законов, справляться с теми несложными делами, которые разбирались в суде. В этот день доктор Чокфилд, теперешний мэр, отсутствовал, поэтому Хенчард опустился в председательское кресло, рассеянно поглядывая в окно на каменный фасад "Высокого дома".
Сегодня должно было разбираться только одно дело, и вот перед Хенчардом встала обвиняемая. Это была старуха с испещренным пятнами лицом, в шали того неопределенного, не имеющего названия цвета, который нельзя создать искусственно, потому что он получается только сам собой, - это был не коричневый цвет и не рыжеватый, не ореховый и не пепельный, а нечто среднее между ними; на голове у нее красовался черный капор, такой засаленный, точно его носили в стране Псалмопевца, где жир капает из туч; передник же ее совсем недавно был белым и потому представлял резкий контраст с одеждой. По развязному поведению старухи можно было догадаться, что она родилась не в деревне и даже не в провинциальном городке.
Она скользнула взглядом по Хенчарду и второму судье, а Хенчард на миг задержал на ней взгляд, словно она смутно напомнила ему кого-то или что-то, но воспоминание исчезло так же быстро, как и возникло.
- Ну, что она там такое натворила? - спросил он, просматривая обвинительное заключение.
- Она обвиняется, сэр, в том, что она особа непристойного поведения и нарушила общественный порядок, - прошептал Стабберд.
- Где она это совершила? - спросил другой судья.
- У церкви, сэр. Подумать только - из всех поганых мест надо же было выбрать именно это! Я поймал ее с поличным, ваша милость.
- Ну, станьте там, - сказал Хенчард, - и послушаем, что вы имеете сказать.
Стабберда привели к присяге, судебный писарь окунул перо в чернила, так как Хенчард был не мастер писать протоколы, и квартальный начал:
- Услышав незаконный шум, я пошел по улице в двадцать пять минут двенадцатого вечера, в ночь на пятое число сего месяца текущего года. Когда я…
- Не тараторь, Стабберд! - остановил его писарь.
Квартальный умолк и стал ждать, не отрывая глаз от пера писаря, пока писарь не перестал царапать им по бумаге и не проговорил: "Дальше!" Тогда Стабберд продолжал:
- Проследовав на место, я увидел ответчицу в другом месте, а именно у канавы.
Он умолк и снова воззрился на перо писаря.
- "У канавы"… дальше, Стабберд!
- …Место это было на расстоянии двенадцати футов девяти дюймов или около того от места, где я…
По-прежнему опасаясь, как бы не обогнать писаря, Стабберд опять умолк; он выучил свое показание наизусть, и ему было все равно, когда делать паузы.
- Я возражаю! - заговорила вдруг старуха. - "Место это было на расстоянии двенадцати футов девяти дюймов или около того от места, где я…" - такое показание не заслуживает доверия!
Судьи посовещались, и второй судья объявил, что суд считает упоминание о двенадцати футах девяти дюймах приемлемым показанием, поскольку свидетель был приведен к присяге.
Бросив на старуху взгляд, исполненный сдержанного торжества победившей правоты, Стабберд продолжал:
- …стоял сам. Она шаталась, представляя большую опасность для уличного движения, а когда я подошел поближе, она меня оскорбила.
- "Меня оскорбила…" Ну, так что же она сказала?
- Она сказала: "Убери, - говорит, - этот фонарь, так его и этак", - говорит.
- Ну…
- "Слышишь, - говорит, - старый чурбан, балда? Убери фонарь туда-то и туда-то. Я справлялась с мужчинами почище тебя, такой-сякой болван, той-то сын, чтоб меня так-то и этак-то, если не справлялась", - говорит.
- Я возражаю против такого разговора! - перебила его старуха. - Сама я была не в состоянии слышать, что говорила, а что я говорила не слыхавши, то не показание.
Пришлось опять прервать заседание и посовещаться; потом навели справки в какой-то книге и наконец Стабберду разрешили продолжать. Сказать правду, старуха бывала в суде гораздо чаще, чем сами судьи, поэтому им приходилось строго соблюдать порядок судебной процедуры. Наконец Хенчард, послушав еще некоторое время бессвязные разглагольствования Стабберда, нетерпеливо перебил его:
- Вот что… довольно с нас этих дурацких "такой-сякой, туда-то и туда-то"! Нечего стесняться, Стабберд, будь мужчиной, говори все слова полностью или замолчи! - Затем он обратился к старухе: - Ну, желаете вы задать ему какие-нибудь вопросы или имеете что-нибудь сказать?
- Да, - ответила она, подмигнув, и писарь окунул перо в чернила. - Двадцать лет назад я продавала пшеничную кашу на Уэйдонской ярмарке…
- "Двадцать лет назад…" Ну, уж это… Ты, чего доброго, примешься вспоминать о сотворении мира! - проговорил писарь не без язвительности.