Он подождал еще немного - Крюков молчал. Тогда он послал одного из телефонистов проверить линию и восстановить связь во что бы то ни стало.
- Смотри, не красуйся под пулями, - сказал Бахыш очень худенькому пареньку. - Где можно, - беги, а где пожарче, - ползи по-пластунски.
Юный солдат понимающе мотнул кудлатой головой, сбросил с плеч заскорузлую плащ-палатку и, взяв в руку цветной трофейный провод, выскочил из уютной землянки.
"Только бы вернулся", - подумал Бахыш, которому стало пронзительно жаль его.
Тем временем над высотой начинало светлеть, и Мехтиев, напряженно вглядываясь туда, силился понять, удерживает ли батальон свою господствующую позицию или вынужден отойти. Когда дымы окончательно рассеялись, он не узнал высоту, которая сделалась вроде бы пониже и была обезображена черными воронками; но, судя по тому, что немцы уже издали огибали ее с запада, а пушки их как стояли, так и стоят близ дороги, запруженной войсками, - высота держалась. Конечно, она не могла заслонить собой всю эту степь и перекрыть для немцев все выходы из окружения, однако притормозить их движение она все-таки сумела.
Счет времени был утрачен.
Мехтиев посмотрел на часы: как, разве только полдень? А ему чудилось, что вечереет.
Перестрелка вошла в тот обычный ритм, свойственный всякой обороне, когда обе стороны измотались и как бы дают друг другу возможность немного привести себя в порядок. И хотя это была не совсем обыкновенная оборона и далеко не рядовое наступление, а отчаянная попытка немцев прорваться из кольца, пусть самой дорогой ценой, все же противоборствующие стороны, будто по уговору, незаметно перешли к обычной перестрелке.
В ближнем тылу, на дне глинистого овражка виднелась большая группа пленных под охраной взвода автоматчиков. Тоже лишняя обуза, надо ведь с кем-то отправить их в дивизионный тыл, на ночь оставлять нельзя…
- Ну, сколько насчитал? - равнодушно поинтересовался Мехтиев, когда к нему подошел Нежинский.
- Да за пятьсот. И со счета сбился.
В другое время такое число пленных вызвало бы восторг в полку, а сейчас никто и внимания не обратил на них. Лишь бы поскорее кончалась вся эта жестокая схватка, в которой одни немцы сдаются в плен, едва приблизившись к переднему краю, а другие дерутся с небывалым, слепым ожесточением. Кто-то старается выиграть только свою жизнь, а кто-то еще надеется на почетный выход из окружения.
- Есть и "братья-славяне", - помолчав, добавил Нежинский.
- Много?
- С полсотни наберется.
- Отдели их от немцев, я поговорю сам…
Мехтиев проводил адъютанта потеплевшим взглядом. "Не находит себе места без настоящего дела", - подумал он. И верно, Нежинский лишь формально был его адъютантом, а вообще-то чувствовал себя неприкаянным в такие дни, когда крупная операция завершалась однообразной арифметикой - подсчетом пленных и разбором на скорую руку захваченных штабных документов. Кому тут нужен божий дар разведчика? Иное дело - подготовка к предстоящей операции фронтового или хотя бы армейского масштаба: тогда "язык" - знающий офицер или даже фельдфебель - ценится дороже золота, тогда возвращения из поиска удачливого разведчика ждут не дождутся генералы всех степеней.
Пользуясь относительным затишьем, комбаты доложили по телефону о потерях: в некоторых ротах оставалось чуть больше половины бойцов, причем раненых, вопреки обыкновению, оказывалось почти столько же, сколько и убитых. "Выходит, потери еще больше, если многие раненые не покидают передний край и числятся в строю", - с горечью подумал Мехтиев.
Но до сих пор не было никаких сведений от Крюкова - связь не удавалось надежно восстановить, хотя вскоре за тем пареньком, которого пожалел Бахыш, он послал второго телефониста, поопытнее, в годах. Где же они пропадают?..
Мимо траншеи, в которой стоял Мехтиев, двое санитаров тащили волоком на плащ-палатке окровавленного солдата с переднего края. Бахыш узнал в нем пулеметчика, нервы которого сдали утром.
- Жив? - спросил он санитаров.
- Отвоевался, - сокрушенно сказал пожилой, лет пятидесяти сержант, наверное, из нестроевиков, хотя служить санитаром потяжелее, чем в пехоте.
- Славный был человек, - сказал второй, помоложе.
- Сколько металла разного миновало его на Днестре, а тут, вишь, зацепило к шапочному разбору, - говорил сержант, довольный вниманием командира полка. - Как ждал смерть…
- Откуда вы знаете?
- Мы земляки. Вчера жалился на дурные приметы. Потому и побег утром, я ж видел. Но все одно отвоевался.
- Странно говорите, сержант, о каких-то приметах на фронте, где можно умереть на каждом шагу.
- Не скажите, товарищ майор. Сколько нашего брата ходит среди чужих смертей, и ничего - все смерти мимо, пока не встретишь собственную.
- Мудро, - заметил Мехтиев, и задумчивая, грустная улыбка смягчила его суровое, серое лицо - лицо человека, пропускающего через свою душу сотни, тысячи солдатских бед. Среди бойцов он часто забывал, что многим из них годится в сыновья, но сейчас подивился рассуждениям этого сержанта и внезапно испытал странную неловкость оттого, что командует такими вот людьми.
С востока, из-под навеси темно-бурых дымов ловко вынырнул на голубое разводье одинокий истребитель. Он вольно описал размашистый круг над полем боя, круто взмыл повыше и скрылся внезапно, как и появился. А пехота все не сводила глаз с неба.
- Слава богу, не забыли про нас, товарищ майор, - сказал пожилой сержант и, начальственно кивнув своему напарнику, потянул плащ-палатку с погибшим земляком.
Мехтиев оглянулся - по мелкому ходу сообщения, низко пригибаясь, тяжело дыша, пробирался к нему Невский.
- А-а, Фома неверующий, - сказал Мехтиев.
- Выходит, авиацией все же решили побаловать нас.
- И танки будут к вечеру.
- Поживем - увидим…
Мехтиева позвали к телефонам, и он, не дослушав Невского, вошел в землянку, но радость была напрасной: едва заговоривший второй батальон умолк на полуслове. Бахыш постоял над обескураженными вконец телефонистами и, услышав надсадный гул самолетов, выбежал из землянки. Сияющий полуденный свет ударил в глаза, он не сразу отыскал прищуренным взглядом боевой косяк "Илов", звено за звеном выплывающих из-за леса. Девятка штурмовиков, долгожданных и всегда желанных, заметно снижалась для первого захода. Пехота ликовала.
- Сигналить!.. - приказал Мехтиев.
И в небо с характерным шумом, похожим на торопливый взлет птичьей стаи, взмыли сигнальные ракеты - две зеленые и одна красная. Это означало: "Я - своя пехота".
Тем временем "Илы" достигли крюковской высоты и начали крутиться, не обращая внимания на ракетные сигналы: немцы, поняв значение условной серии ракет - две зеленые и одна красная, - открыли пальбу из своих ракетниц. Все небо покрылось цветными огнями: ракеты зависали в вышине и щедро осыпались огненными зернами.
Вот когда от летчиков требовалась профессиональная интуиция, чтобы разобраться, где свои, а где чужие, тем паче, у немцев всегда хватало этого добра - осветительных ракет, да и сигнальщиков, которые по ночам выполняли роль иллюминаторов театра военных действий.
Наконец, еще снизившись, вся девятка "Илов" яростно обрушилась на громоздкий смешанный обоз противника, что гигантским удавом охватывал подножье высоты. Заходы следовали один за другим, почти с бреющего полета. Даже стороннему наблюдателю в каком-нибудь вполне надежном укрытии невольно казалось, что вот сейчас, сию минуту он и сам угодит под гибельный бомбовый удар или хлесткую пулеметную очередь. Немецкие битюги вырывались из упряжек или прямо с бричками дико скакали подальше от всего этого, в открытую степь, а раненые лошади звали на помощь - их долгое, берущее за сердце ржание остро отзывалось в душе солдатской. Нет, видавшая виды пехота вообще-то не сентиментальна, но, может, никто, кроме нее, не знает цены страданий всего сущего на свете - тех страданий, которые сама она умеет переносить, крепко стиснув зубы, не сетуя на судьбу.
"Илы" налегке поднимались выше, выше: они сделали свое дело и теперь вытягивались в журавлиную вереницу, направляясь на черноморский юг. Пехота всегда встречает их с весенним оживлением, а провожает с некой осенней грустью, как перелетных птиц. Вот они сейчас улетят далеко от поля боя, и больше надеяться не на кого, и ты, милая пехота, опять одна в чистом поле, лицом к лицу с неприятелем, которого надо осилить непременно.
Когда штурмовики скрылись за текучим от зноя степным горизонтом и шум моторов погас в линялом небе, все ощутили необыкновенную усталость…
- Кстати, должен предупредить тебя, боеприпасы на исходе, - сказал Мехтиеву Невский.
- Не надо было палить утром без передыха.
- Они бы давно смяли нас и уж, конечно, не стали бы сдаваться в плен.
- Как же, Николай Леонтьевич, будем воевать завтра?
- До завтра еще надо продержаться… У меня в артполку тоже немалые потери, часть орудий осталась без расчетов.
- А-а, кому нужны теперь твои пушки без снарядов? - махнул рукой разгорячившийся Мехтиев.
- Зато тебе крайне нужна живая сила, - не обращая внимания на его вспыльчивость, негромко продолжал Невский. - Придется вечерком свернуть часть артиллерии, а людей направить в батальоны.
- И за то спасибо, Николай Леонтьевич, - с иронией заметил Бахыш.
- Вся моя артиллерия в боевых порядках пехоты, отсюда и потери… Был у меня в полку такой Костин. Настоящий русский пушкарь, кавалер ордена Славы III и II степени, со дня на день должен был получить I степень и…
Мехтиев сочувственно поглядел на Невского. Да, терять на исходе войны ветеранов, прошедших плечом к плечу с тобой тысячи верст, горько, очень горько…
- Смотри, они окапываются, - Мехтиев показал в сторону немцев, беспорядочно разбросанных по всему южному косогору, - там, где их застигли штурмовики.
- Собираются держать оборону, - усмехнулся Невский.
- Ты еще шутишь, Николай Леонтьевич.
- Во всяком случае, собираются ночевать.
Немцы, кто на коленях, кто полулежа, копались в земле, наспех отрывая, каждый по своим силам, некое символическое убежище. Ну, конечно, они ждали новой бомбежки и, едва отдышавшись от налета "Илов", принялись за эту, казалось, совершенно бессмысленную работу.
Мехтиев и Невский молча наблюдали за пехотой противника, которая продолжала во что-то верить, несмотря на безвыходное положение. И там, в районе высоты, движение немецких колонн тоже застопорилось, хотя им удалось, пожалуй, обойти крюковский батальон. Значит, страх опять угодить под удар "черной смерти" остановил немцев даже там, где уже заплачена высокая цена за какой-никакой коридор прорыва.
- На сегодня, верно, хватит, - сказал Невский.
- Не исключено, что могут попытаться еще…
- Думаешь?
- Наш брат изучил их повадки от восхода и до заката солнца. Пожалуй, сунутся еще напоследок перед сном грядущим.
Мехтиев очень хотел бы ошибиться, однако оказался прав. Убедившись в том, что налет "черной смерти" был всего лишь эпизодом, чтобы припугнуть, и не вызвал обычную серию налетов, противник оставил земляные работы и открыл огонь из всех уцелевших артстволов.
- Сейчас пойдут, - забеспокоился Мехтиев.
- Ладно, я распоряжусь на крайний случай, - сказал Невский, направляясь на свой НП.
- Побереги снаряды для танков, - бросил ему вдогонку Бахыш.
Невский промолчал, только подумал: "О, черт возьми, и танки накличет на мою голову".
Немцы не бежали, а шли в атаку мерным, валким шагом, постреливая из автоматов. Если кто из них падал, раненый или убитый, шедший рядом даже не оглядывался, а идущий следом за упавшим обходил его, не задерживаясь. Но когда снаряды и мины начали рваться в гуще боевых цепей, они разомкнулись пошире, однако же не остановились, не залегли. Немцы, как и утром, шли ва-банк, разве лишь сейчас не было ярости, а была свинцовая усталость и безразличие - скорей бы уж все кончалось… И все-таки этими смертниками еще кто-то руководил. Впрочем, они могли бы, пожалуй, охотно подчиниться и другой воле, которая повела бы их в плен, да разумных людей среди них обнаруживалось мало. Вот немцы и стреляли: артиллеристы - прицельно, автоматчики - наобум, только бы немного ободрить самих себя.
Николай Невский чувствовал, как на огневых позициях его батарей с минуты на минуту нарастала жгучая страсть возмездия: открыть бы сейчас ураганный огонь по немчуре - за каждого и за всех погибших. Батальоны Мехтиева отбивались тоже с необычайной выдержкой: и автоматчики, и вооруженные винтовками, и пулеметчики, и разведчики, и даже обозники - все, кроме бронебойщиков, которым приказано было укрыться до поры до времени на сухом галечном дне ближнего оврага. Мехтиев понимал, как убывают силы его полка и приданных дивизионов, и мысленно обращался к своему предшественнику Ивану Бондаренко. А когда к мертвым взывают живые за подмогой, мертвые как бы возвращаются в строй: если бы не существовало этой духовной связи между ними, то, наверное, живым было бы вовсе одиноко. Память о самых черных днях и часах, пережитых вместе с Бондаренко на Днепре и Южном Буге, помогала Мехтиеву относиться дерзко, вызывающе ко всему, что происходило сейчас на поле, где развертывались события далеко не ординарные, где у противника, как минимум, десятикратное превосходство и где все правила тактической игры отброшены прочь, если уж немцы идут ва-банк. Только бы эти гренадеры не кинулись врукопашную - тогда катастрофически неравное соотношение сил обнаружится немедленно и полк будет разгромлен…
Однако военная судьба продолжала опекать Мехтиева. Едва головная волна атакующих достигла на правом фланге критически близкого расстояния до полкового рубежа, той крайне опасной дистанции, когда поздно искать спасения в какой-нибудь воронке, а выход один - рывок вперед и рукопашная, - вот именно в такое-то трагедийное мгновение, еще разделяющее трепетную жизнь от верной смерти, до полусотни немцев бросили оружие и побежали навстречу поднявшимся в полный рост бойцам третьего батальона. Немецкий левый фланг вдруг обнажился. Остальные, после некоторого замешательства, повернули восвояси: чья-то властная рука продолжала управлять этой онемевшей массой.
Огонь с обеих сторон ослаб, начал затихать.
Бахыш глубоко, прерывисто вздохнул: еще один день августовской страды кончился. Никто вчера не догадывался, что он выдастся таким тяжелым.
Неужели все это повторится завтра? Не может быть! Где-то, конечно, на подходе обещанные танки…
* * *
До чего же это хлипкое словечко "нервничать", оно никак не вязалось с могучим видом и уравновешенной натурой генерала армии Толбухина. Даже в те дни, когда ему нездоровилось, он стойко держался на ногах, не позволяя себе ни малейших скидок на хроническое недомогание, и пристально, вдумчиво следил за ходом боевых действий, которые теперь близки к завершению. Но от Бирюзова, почти всегда находившегося рядом с командующим, ничто не ускользало. Он видел, как Федором Ивановичем овладевает скрытое беспокойство, вернее, не беспокойство, а просто-напросто нетерпение, и догадывался, чем это вызвано.
Сегодня Толбухин прямо заявил начальнику штаба:
- Я-таки, Сергей Семенович, поеду в район Котовского.
Бирюзов коротко глянул на него сбоку, понимающе улыбнулся. Но командующий продолжал рассматривать на карте заштрихованные синим "блуждающие котлы" неприятеля. Среди них выделялась крупная группировка немецких полуразбитых дивизий, нависшая с севера над селом Сарата-Галбена. Это и были остатки 6-й армии, которую Федор Иванович помнил еще по Сталинграду.
- Не знаю уж, что с ней приключилось… - будто сам с собой рассуждал Толбухин. - Ведь эта шестерка похвально умела сдаваться в сорок третьем, а тут досадная осечка. Вот так…
- Никакой осечки, Федор Иванович, - осторожно возразил генерал Бирюзов. - Мы слишком торопим события, которые имеют свой естественный ход. Не позже чем завтра к вечеру или послезавтра вся операция завершится полностью.
- Не успокаивайте вы меня.
- Из штарма 57-й час назад доложили, что полк Мехтиева, посланный Шкодуновичем в Сарата-Галбену, взял в плен несколько сот немцев.
- Хвала полку. Но там, в районе Котовского, тысячи и тысячи этого бродячего войска. Нет, надо ехать… - Толбухин заторопился, начал складывать карту гармошкой, чтобы вложить ее в планшет, под целлулоидные створки.
Бирюзов перехватил у него это совсем уж адъютантское занятие; однако прежде чем свернуть карту, он пометил на ней, где именно - в районе высоты двести девять и девять - идут сейчас затяжные бои с окруженным противником.
- Завтра вернусь. А вы тут, Сергей Семенович, поручите командованию 37-й армии послать парламентеров к окруженным в районе Чадыра. Ультиматум тот же, что сегодня сбрасывался с самолета.
Бирюзов выпрямился, утвердительно кивнул в знак того, что все будет выполнено в точности.
Они простились у ворот, и Толбухин направился к машине. Но как раз в это время позвонили из Москвы, Бирюзов быстро вернулся в избу, а Толбухин нетерпеливо ожидал его у машины.
- Ну что? - спросил он начальника штаба, когда тот вышел на чисто вымытое крылечко. - Не томите душу.
Ставка Верховного Главнокомандования заранее предупреждала командующего фронтом, чтобы он сегодня был на месте и ждал весьма важную директиву.
Толбухин пожал плечами, сказал:
- Поезжайте вы, коли так.
Бирюзов изящно козырнул и едва сдержал лукавую улыбку, довольный тем, что никуда уж не поедет теперь командующий, которому и без того всю неделю неможется.
Через каких-нибудь полчаса, обогнав тянувшиеся на запад автомобильные обозы, машина Бирюзова вырвалась на тот завоеванный оперативный простор, на котором не первый день совершают свои замысловатые эволюции мехкорпуса и стрелковые дивизии.
Противоречивые чувства вызывал обычно у Сергея Семеновича сам лик только что освобожденной земли. Всюду свежие следы боев: черные бомбовые воронки вдоль разъезженного большака, сорванная со столбов путаница телефонных и телеграфных проводов, брошенные немецкие повозки и подле них пристреленные лошади, кое-где сгоревшие делянки хлеба за густо-зелеными виноградниками, петляющие объезды вокруг наспех взорванных полевых мостов в балках, исполосованные танковыми гусеницами молодые лесочки по берегам родниковых речек, устало бредущие по обочинам дороги безлошадные цыганские таборы - эти вечные спутники наступающих войск на южном театре военных действий… Все это отзывалось глухой, застарелой болью в душе Бирюзова. Но боль постепенно утихала, когда он окидывал мысленным взглядом еще один возвращенный к жизни край: или знаменитую кочегарку - весь Донбасс, или несравненный Крым - от Керчи и до Севастополя, или вот многострадальную Бессарабию, воспетую еще Пушкиным…
По пути в Котовское Бирюзов заехал на КП 4-го гвардейского мехкорпуса. Его встретил генерал Жданов. Пока они вдвоем уточняли обстановку, в лесу, рядом с командным пунктом, появились немцы. Штабные офицеры, схватив кто автоматы, кто гранаты, побежали к лесу, куда уже вызвали самоходный артполк.
Самоходки подоспели вовремя, и вскоре немцы были рассеяны; но то был не первый случай, когда солдатам и офицерам Жданова приходилось отстаивать штаб своего корпуса, рейдирующего по глубоким тылам противника, а не только громить немецкие штабы.