* * *
Генерал Бирюзов был доволен: в кои веки вырвался из штаба на денек-другой и странствует по освобожденной Бессарабии на правах личного представителя командующего фронтом. Верно, путешествие это связано со всякого рода неожиданностями, вроде сегодняшнего нападения бездомных немцев на КП 4-го гвардейского мехкорпуса, зато настолько приближает панораму заключительных боев внутри большого танкового кольца окружения, что позволяет чувствовать себя прямым участником этих яростных схваток накоротке.
Пока Бирюзов окольным путем добирался до командного пункта 57-й армии, чтобы на месте разобраться с положением 82-го стрелкового корпуса, потесненного отходящим (куда глаза глядят!) противником, дела там значительно улучшились: корпус возобновил бои за Гура-Галбену и взял несколько сот пленных. Однако же неподалеку отсюда, в районе другой Галбены - Сарата-Галбены - соотношение сил, как видно, сложилось неблагоприятно для 68-го корпуса.
Командарм генерал-лейтенант Гаген попросил начальника штаба фронта помочь танками не позже, чем завтра утром, чтобы избежать разгрома полка Мехтиева, который целые сутки сдерживает рвущиеся из окружения остатки семи немецких пехотных дивизий.
- Полк фактически сам попал в кольцо и лишился взаимодействия с другими частями 223-й дивизии, - добавил Гаген.
- Может, все-таки обойдетесь собственными силами, Николай Александрович? - спросил Бирюзов.
- Сложилась та самая ситуация, когда нужны именно танки.
- Хорошо, я сегодня попутно заеду к Шкодуновичу и потом свяжусь с командующим, - сказал на прощанье Бирюзов.
Заодно ему хотелось взглянуть на это старинное село, в котором и находился КП 68-го корпуса. Бирюзов принадлежал к тому поколению, что мужало под непосредственными впечатлениями от гражданской войны. Имя Котовского он знал с отроческих лет, перечитал о нем все, что к тому времени было издано. И вот, много лет спустя, стал участником освобождения его родины.
Прежде чем заехать в штаб Шкодуновича, Бирюзов сказал шоферу, чтобы "постранствовал" немного по улицам села. Еще курчавились кое-где белые дымки над пепелищами - в местах сгоревших дотла рубленых домов, на окраинах да и на перекрестках в центре. Еще громоздились подбитые танки, бронетранспортеры, искалеченные пушки, брошенные легковики. Еще валялись в глухих переулках-тупиках неубранные трупы рослых солдат вермахта. Но окрестные поля и вся всхолмленная до горизонта степь были живописными, просторными, будто специально созданными для лихих эскадронов.
Шкодунович словно ждал Бирюзова на резном крылечке свежепобеленной пятистенки.
Было в них нечто общее, может быть, то, что оба они были истинно военными интеллигентами.
Шкодунович кратко доложил генерал-полковнику обстановку на участке корпуса.
- Командующего фронтом беспокоит затяжка дела с ликвидацией остатков 6-й армии, - сказал Бирюзов.
- К сожалению,-этих "остатков" набралось многовато.
Они значительно переглянулись, и Бирюзов едва приметно, с лукавинкой улыбнулся.
- Что вы предлагаете, Николай Николаевич?
- Дайте какую-нибудь танковую бригаду - и завтра все будет кончено.
- Да вы как сговорились с командармом… Толбухин дал бы вам бригаду хоть сегодня, однако… - Бирюзов широко развернул новенькую рабочую карту, цветасто испещренную условными знаками.
Шкодунович посмотрел на карту из-за его плеча и, даже своим наметанным глазом, не сразу отыскал подковку своего корпуса. Столько тут было всего, и со стороны могло показаться, что командованию фронтом ничего не стоит немедленно помочь мехтиевскому полку, который бьется насмерть под этой навязшей в зубах Сарата-Галбеной.
- Ближе всего к вам, Николай Николаевич, танки 37-й армии…
- Ну и отлично, - обрадовался Шкодунович.
- Но они вряд ли успеют подойти завтра утром; скорее всего, к полудню.
- Это худо.
- Вы же, Николай Николаевич, понимаете, что и танки продвигаются с боями, поэтому всяких непредвиденных обстоятельств больше чем достаточно. Сегодня трудно назвать час их появления, еще труднее - откуда именно они появятся. Однако завтра танки будут, не беспокойтесь.
- Спасибо, Сергей Семенович, - сказал генерал-майор Шкодунович, с трудом привыкая обращаться к Бирюзову по имени и отчеству, как тот просил еще после их первой встречи минувшей весной.
* * *
Странные чувства испытывал Фриснер, безнадежно потеряв управление войсками. Он раньше никогда не впадал в такую душевную депрессию, чтобы являлась дикая мысль о парабеллуме, с помощью которого легко решаются все проблемы.
Только неделю назад сотни тысяч вышколенных солдат и офицеров вермахта, огромную массу военной техники, многоступенчатую штабную лестницу - все, что входило в грозное и громоздкое понятие - группа армий "Южная Украина", - крепко удерживал в своих руках генерал-полковник Фриснер. И вот, подхваченный потоком событий, хлынувших с востока и за два-три дня размывших фронт, точно жалкую земляную плотину, он, Фриснер, оказался в таком водовороте неотложных, сверхсрочных дел, забот, усилий, что у него кругом шла голова от всего этого оглушительного поражения. Не далее как вчера, когда время от времени восстанавливалась радиосвязь с командирами некоторых корпусов, у него, Фриснера, возникала, пусть слабая, надежда на избавление от неотступного преследования русских.
А сегодня Фриснер понял, что войска уже неуправляемы, катастрофа неминуема, хотя западнее Кишинева разрозненные части пехотных дивизий сбиваются в какие-то одичавшие колонны, чтобы выйти из окружения ценой бесчисленных потерь.
6-я армия дважды за восточную кампанию испытала эту агонию и теперь агонизирует в третий раз.
А тут вдобавок еще Румыния, которую надо бы скорее перешагнуть и оказаться в Венгрии, на земле более надежного союзника.
Те, кому удалось прорваться за Прут, отходят к перевалам в Трансильванских Альпах; уцелевшие речные корабли пробиваются вверх по Дунаю; авиация покинула свои полевые аэродромы и тоже подалась на Будапештский меридиан.
Остается и командующему сесть на свой "шторх" и подняться в воздух, удобнее рано утром или вечером, после захода солнца. К этому недальнему, но опасному перелету все готово, включая "мессершмитты" сопровождения.
Однако Фриснер отложил вылет до завтра: неловко все-таки покидать войска, которые еще сражаются, идут на прорыв и до сих пор испытывают свое везение, изменившее им полтора года назад, на Волге.
Какой же страшный рок преследует эту 6-ю армию, а вместе с ней теперь и его, невезучего генерал-полковника Фриснера?
Еще одна ночь
Сейчас, когда на иссушенную знойным солнцем и артогнем бессарабскую землю поспешно опустилась южная ночь, а лейтенант Глушко с автоматчиками все еще не возвращался, Мехтиева будто бы внезапно обожгла мысль, что сотни пленных, пожалуй, еще засветло расправились с ничтожно малым конвоем. И раньше тревожила эта мысль, но с наступлением ночи она вспыхнула подобно зловещему прозрению. Отправляя в ближний тыл длинную немецкую колонну под такой малой, почти символической охраной, он верил, что Глушко благополучно приведет ее в Котовское: ведь все эти немцы сдались в плен сами, бросив оружие на поле боя; да и в окрестных лесах немало скитается их в поисках сборных пунктов, лишь бы поскорее очутиться в плену - в полной безопасности…
Минувшим вечером на КП полка доставили портфель. Он принадлежал убитому Крюковым генералу, который сам правил автомобилем-амфибией и был одет в комбинезон, как рядовой водитель. Оказалось, что это командир 25-й пехотной дивизии. Солдатский комбинезон понадобился ему вряд ли для того, чтобы ввести в заблуждение русских, которые - он это знал - не тронут его и пальцем, если уж он угодит к ним в плен, а чтобы понадежнее затеряться среди своих же, если не удастся выйти из окружения… Мехтиев пожалел о несостоявшейся "вечерней беседе" с командиром той самой пехотной дивизии, которая так яростно обороняла южные подступы к Бендерам. Чем бы мог оправдать этот "закамуфлированный" генерал подлых убийц глушковского конвоя?
Как любил лейтенант Глушко с этакой застенчивой улыбкой поговорить о будущем… Очень жаль его, да и всех автоматчиков… Кольцо в кольце…
Мехтиев подошел к дежурному радисту, чтобы узнать, не удалось ли связаться со штабом корпуса или со штабом армии, если уж штаб дивизии то появляется в эфире, то исчезает опять надолго. Радист, нескладный немолодой сержант, больше похожий на какого-нибудь ездового из полкового обоза, сладко похрапывал около включенной рации. Бахыш присел рядом. Откуда-то снова передавалась музыка, но это был не Бетховен, как в прошлый раз, это, пожалуй, Бах. Да-да, Бах с его органной мощью.
Музыка неожиданно оборвалась, и совсем издалека возник знакомый голос московского диктора: сообщалось, что сегодня Париж полностью освобожден от немецких оккупантов. Мехтиев даже привстал. Далекий акварельный Париж ощутимо приблизился к нему на расстояние броска в атаку: ведь это и за Францию гибли его солдаты - здесь, на Днестре, под Шерпенью, которую обороняли немцы, переброшенные из-под стен Шербура накануне десанта Эйзенхауэра…
В углу землянки узла связи прикорнула и Дуся. Неверный, плавающий свет от самодельной лампы из снарядной гильзы медленно скользил по ее утомленному лицу. Дуся не жалела себя: дежурила у телефонов сутками напролет, бессменно. Никакие уговоры не действовали. А ее презрение к смерти, кажется, смущало самую смерть всякий раз, когда и видавшие виды мужчины врастали в землю под ожесточенным огневым налетом или разбойным, леденящим свистом авиационных бомб. Дуся вроде бы и не понимала, что же происходит вокруг нее, и если укрывалась, то последней.
Бахыш постоял у входа в землянку, где тянул ночной прохладный ветерок, и подошел к Дусе, осторожно укрыл ее плащ-палаткой; хотел было разбудить дежурного телефониста, но и его пожалел: пусть отдохнет с часок до полуночи.
Выйдя наружу, он обратил внимание, что в небе кое-где взлетают осветительные ракеты. Немцы даже тут, на вынужденной ночевке в степи, освещали свою импровизированную передовую, опасаясь русских разведчиков. А кто сейчас будет рисковать жизнью ради лишнего пленного, когда их и без того сколько угодно - от рядовых до генералов? Просто-напросто и тут срабатывает условный рефлекс: раз остановились - значит, оборона, а если оборона, - то по всем правилам, включая ракетную иллюминацию.
Мехтиев подумал: добрался ли до штаба дивизии лейтенант Айрапетов? Должен бы теперь добраться… Когда он в сумерках увидел Жору на командном пункте, то не поверил глазам своим.
- Товарищ майор, по приказанию наштадива прибыл для выяснения обстановки, - доложил офицер связи.
- Прибыл?! - поразился Мехтиев. - Да откуда же ты прибыл? С неба, что ли? Ну и ну!..
- Разрешите доложить, потерял много времени на поиски полка, - добавил лейтенант.
- Ну-ка, расскажи, Жора, хотя бы в двух словах.
И Айрапетов рассказал, как он уже побывал в других полках дивизии, но и там не получил ни от кого вразумительного ответа о дороге в мехтиевский полк, и как потом дважды натыкался на фрицев, но счастливо избежал боя, и как выбрался наконец в никем не занятую лощину, вытянутую в юго-западном направлении, где валялись трупы немцев и немецких лошадей. Примерно через полчаса осторожного хода он увидел впереди спускающихся в ту же лощину вражеских автоматчиков в маскхалатах. Они круто повернули на юго-запад, куда теперь лежал и его, единственно возможный путь, и ему ничего не оставалось делать, как следовать за ними, не упуская их из виду. Так - с помощью немцев - он вышел в расположение полка Мехтиева.
- Ну, брат, развеселил! Если бы кто-нибудь другой, а не Жора Айрапетов, ни за что бы не поверил, - посмеивался Мехтиев, которому казалось, что минувший день навсегда отучил его даже улыбаться.
Лейтенант стоял перед ним, смущенно пожимал угловатыми плечами, совершенно искренне не понимая, что же здесь такого веселого, - на войне как на войне.
Никто в полку не помнил случая, чтобы Айрапетов не нашел его, будь то на марше, в дни общей перегруппировки войск, или вот, как сейчас, во время глубокого преследования противника, когда не только полки, даже дивизии густо перемешались на всех дорогах.
Мехтиев объяснил Жоре обстановку (тот привык запоминать детали и без карты) и отправил его в обратный путь: танки, позарез нужны танки не позднее утра, хотя бы с десяток.
- Сейчас же доложу наштадиву, товарищ майор, - козырнул лейтенант, сунув в карман кусок черствого хлеба.
- Учти, комдив там ждет нового назначения, так ты, Жора, постарайся, кроме штадива, передать мою просьбу генералу Шкодуновичу.
- Слушаюсь.
- Доберешься?
- Не беспокойтесь, товарищ майор.
Мехтиев обнял земляка-бакинца, и Жора легкой тенью исчез в глуби южной ночи. Да, если бы Бахыш мало знал его, то, пожалуй, усомнился бы, что он ночью напрямую выйдет к селу Котовскому, но Айрапетов давно удивлял исключительной зрительной памятью и какой-то врожденной интуицией следопыта: достаточно было Жоре вглядеться в топографическую карту - и доселе незнакомая местность представлялась ему вполне реальной.
На душе у Мехтиева сделалось посветлее: разумеется, и в штабе дивизии, и в штабе корпуса так или иначе знали о положении его полка, оказавшегося на главном пути отхода разбитых дивизий противника, но все-таки свидетельство офицера связи поторопит командира корпуса. Он не знал, что район Сарата-Галбены не дает покоя самому командарму; больше того, ничем не приметное село еще вчера особо отмечено на карте командующего фронтом.
- Попытайся вздремнуть, - сказал за спиной Мехтиева майор Манафов.
Мехтиев поспешно обернулся, недовольный, что ему помешали побыть наедине со своими раздумьями о завтрашнем дне.
- Все равно не усну, - нехотя отозвался он.
- Мы подвели итог: полк потерял за день…
- Знаю, - перебил Мехтиев. - Если еще учесть, что многие раненые остаются в строю, то число потерь возрастет еще на четверть.
Они стояли рядом, командир полка и замполит, наблюдая, как методично немецкие ракетчики, надежно охраняя передовую, каждые две-три минуты освещали нейтральную полосу в наиболее уязвимых местах, - где долок, где овражек, где мелкий кустарник. И немецкая пехота, судя по всему, даже в таком бивуачном, неопределенном положении спала мертвым сном, чтобы рано утром, со свежими силами, повторить свой ва-банк.
А вот русские пошли бы на прорыв, пожалуй, скорее всего ночью.
- Может, Глушко вернется еще, - сказал Манафов. Его тяготило затянувшееся молчание. - Все не верится, что полк, замыкая кольцо, сам оказался окруженным.
- Почему же не верится? - спросил Мехтиев с некоторым раздражением. - Во-первых, наши полки не могли пробиться сюда в течение всей второй половины дня. Во-вторых, Глушко не довел пленных до Котовского. В-третьих, лейтенант Айрапетов вышел в район КП буквально по следу блуждающих немцев…
Манафов молчал.
У них трудно складывались отношения. Манафов, будучи старше Мехтиева, вольно или невольно считал себя вправе хотя бы исподволь, без нажима, поучать молодого, вспыльчивого майора. Правда, тот был отходчивым и, как ни в чем не бывало, сам первым восстанавливал мир между ними, командиром и замполитом.
Подошел Невский. Манафов был доволен его появлением.
- Вам тоже не спится, Николай Леонтьевич? - спросил он подполковника.
- Скажете потом, что воевала одна пехота.
- Если бы не ваши дивизионы, полку пришлось бы туго.
- Отстрелялся… Явился за назначением: в какой батальон пошлете необученным рядовым?
- С вами не заскучаешь.
- Может, и так, если есть боеприпасы.
Невский принадлежал к числу редких людей, умеющих скрывать душевное состояние за шуткой-прибауткой или невозмутимо спокойным тоном. С такими людьми на фронте было как-то спокойнее. Мехтиев завидовал его уравновешенности, очень необходимой на войне, особенно когда от тебя зависит жизнь полутора тысяч подчиненных; однако сейчас Мехтиеву показалось наигранным это самообладание Невского после всего пережитого за день и перед новым испытанием.
- Давайте-ка в самом деле лучше спать, утро вечера мудренее, - сказал Мехтиев.
Он остался опять один возле командирской землянки. Наугад спустился на одну, вторую ступеньку, присел на глинистую бровку, чувствуя ноющую боль во всем теле.
Немецкий передний край все так же, в заданном ритме, освещался мертвым сиянием ракет, отчего южная ночь то расступалась на считанные секунды, то закрывала плотным занавесом широкую лощину. Не успевал Бахыш привыкнуть к полутьме, едва различая размытые очертания окрестных увалов, как ослепительно вспыхивала новая ракета, и он с опозданием прикрывал глаза ладонью.
Слева, где высота двести девять, немцы не проявляли себя ничем. Уж там-то они могли двигаться вполне свободно под покровом глухой ночи, огибая высоту с северо-запада; но, пожалуй, боялись напороться на другой заслон.
Едва подумал об этом Мехтиев, напряженно вглядываясь туда, как со стороны большака ударила по высоте дробной очередью дежурная немецкая батарея. "Проснулись, черти!" - крепко выругался он и поднялся с бровки в полный рост. Вслед за коротким артналетом в нескольких местах по фронту гулко затарахтели крупнокалиберные пулеметы, словно отзываясь на пушечный гром; но пехота не поддержала, как обычно, автоматной трескотней ни артиллеристов, ни пулеметчиков.
Мехтиев посмотрел на свои трофейные, швейцарские: шел третий час.
Он завернулся в плащ-накидку и устроился поудобнее прямо у входа в землянку, положив голову на мягкую свежую бровку. Думал, что не уснет, переутомившись не столько физически, сколько от нервного перенапряжения. Однако тут же забылся…
Странно, но ему снился только что освобожденный Париж, в котором он никогда, конечно, не бывал, но который знал неплохо, начитавшись французских романистов. Будто ведет он полк на площадь Этуаль, не спрашивая ни у кого из парижан, как удобнее добраться до нее. А в хвосте полковой колонны пристроилась ватага ребятишек, которые в любой стране мира с восторгом маршируют вслед за войсками. И откуда ни возьмись появляется встречь генерал Шкодунович на "виллисе". Он, Мехтиев, отъезжает на коне в сторонку, чтобы видеть весь полк, и браво командует: "Смирна-а!" Команда звучит уж очень громко - пожалуй, от удивительного резонанса этого длинного пролета средневековой улицы. Генерал качает с добрым укором своей красивой головой, но не говорит ни слова. Они стоят рядом с тротуаром, запруженным до отказа ликующими парижанами, и пропускают мимо себя 1041-й стрелковый полк, отмеченный орденами Суворова и Кутузова, прошедший с боями без малого всю Европу…