- Наверно, с елки, товарищ капитан, больше неоткуда.
Да, вероятно, так оно и было. Только с елки "он" мог видеть нас. Значит, немцы забрались в кусты раньше, чем мы. Они посадили на елку "кукушку" и просматривали почти все наше расположение. Мало того, что мы, сидя по оврагам, видели не дальше своего носа. Немцы контролировали даже и эти овраги.
На КП меня встретили тревожные, вопросительные взгляды Халдея, Макарова, Шубного. Впрочем, Халдей смотрел на меня не столько тревожно, сколько осуждающе. Это меня еще больше разозлило.
- Ну, нечего глаза таращить! - набросился я на Шубного. - Вызывай Сомова и Огнева.
- "Кама", "Кама", - испуганно забубнил Шубный, сопя от усердия. - Давай девятнадцатого, одиннадцатый будет говорить. "Дон"… Двадцать второй… одиннадцатый на проводе…
- Слушайте внимательно, - сказал я. - У тебя, Огнев, слева, у тебя, Сомов, справа в кустах три елки. Сшибить с вершин все сучки.
- Пулеметом? - с хрипотцой спросил Сомов.
- Ты что, спал, что ли?
- Спал.
- С добрым утром! - весело поздравил его Огнев.
- Действуйте.
- Есть, - ответили они в один голос.
Ударили станковые пулеметы. Я вышел из блиндажа. С елок сыпалась хвоя. Они оголялись на глазах. Вдруг вся макушка одной из них, самой высокой, закачалась и, чуть задержавшись, стала медленно валиться на землю. Это сделал, конечно, Огнев - самый лучший пулеметчик роты.
- Все, - с удовлетворением заметил Иван Пономаренко, стоявший рядом со мной. - Теперь не тильки зозуле, а и горобцу причипиться нема за шо.
Я вернулся в блиндаж.
Шубный имел привычку подключаться к коммутатору батальона и слушать, о чем разговаривает штаб с командирами других рот, какие поступают распоряжения с КП батальона. Безвылазно сидя у меня на телефоне, Шубный тем не менее был самым осведомленным человеком в батальонных делах. Сейчас он тоже подслушивал и доверительно прошептал мне:
- Про вас разговаривают.
Я взял трубку. Разговаривал командир батальона подполковник Фельдман, маленький, толстый, очень храбрый человек, со своим заместителем Станковичем, который находился в третьей роте.
- Так вот, - говорил Фельдман, - если успеешь, побывай у него и обязательно передай этому обормоту от моего имени, что если он вздумает снова без моего разрешения идти в разведку, я сниму его с должности командира роты.
Послышался смех Станковича, потом он сказал:
- Ладно, я с ним поговору.
Покраснев, я положил трубку на стол.
- Выключись, к чертовой матери! Нечего подслушивать чужие разговоры. Завели моду висеть на чужих проводах, сплетни собирать. Где Халдей?
- Я здесь, - отозвался тот, выходя из дальнего угла блиндажа.
- Нажаловались, Никита Петрович?
- Про что?
- Про кусты, известно про что.
- Я не жаловался, а только сказал подполковнику, когда он позвонил, где вы. Вот и все.
Халдей, спокойный, умудренный годами, уверенный в своей правоте, стоял передо мной и с тем сожалением, с каким обычно смотрят умные люди на того, кто делает глупости, смотрел на меня.
IV
Линия переднего края дугою растянулась чуть ли не на два километра. По оврагам, по кустам, не видя друг друга, маленькими гарнизонами сидели четыре пулеметных взвода моей роты.
На левом фланге стоял лейтенант Сомов. С соседом, третьей ротой, которая находилась почти на километр левее его и в тылу, у Сомова была огневая связь. Правым его соседом являлся младший лейтенант Огнев, между ними - кусты, в которых меня обстреляла "кукушка". Дальше, в овраге, сидел со своими людьми лейтенант Лемешко, а еще дальше - взвод старшины Прянишникова. Потом начиналось болото, густо поросшее кустами, а за болотом, в лесу, находился наш правый сосед.
На переднем крае шла обычная для нас жизнь. Старший лейтенант Веселков и лейтенант Ростовцев начали пристреливать орудия и минометы, ставить перед пулеметными взводами заградогни. Постукивали пулеметы: это командиры, сговариваясь по телефону, устанавливали ориентиры кинжальных и фланкирующих огней для ночной стрельбы, готовились при необходимости прикрывать друг друга. Пристрелкой руководил Макаров. Мы еще ночью уточнили с ним все, что надо будет сделать днем, и составили примерную схему обороны.
Пришли на КП Ростовцев и Веселков. Орудия и минометы пристреляны. Перед каждым выводом поставлены неподвижные заградительные огни. Надо давать им названия, условные серии ракет. Решили назвать огни: "Лось", "Верблюд", "Тигр" и "Слон".
Веселков с честью носил свою фамилию. Это был песенник, балагур, плясун. Вот и сейчас - уселся на нары, сдвинул фуражку на затылок, привалился плечом к стенке и потихоньку запел:
Расцветай, кудрявая рябина,
Ох, да наливайтесь, вишни, соком вешним…
Рябоватый, малоразговорчивый Ростовцев, сидя подле него, скручивал папироску. Ростовцев - чудесный практик из сержантов, звание лейтенанта присвоено ему недавно. Он еще не привык к офицерским погонам, они смущают его. Очевидно поэтому он несколько дней ходил вообще без погон; сержантские снял, так как он уже перестал быть сержантом, а надеть офицерские погоны стеснялся, так как слишком неожиданным был для него этот переход, если можно так выразиться, из сержантского в офицерское положение. Лишь потом, когда я сделал ему замечание, он решился надеть погоны.
Не успел Веселков закончить своей песни, как меня вызвали на улицу. В овраге стояла толпа автоматчиков. На склоне оврага сидел генерал Кучерявенко, командир дивизии, в оперативном подчинении которой находился наш батальон. Генерал о чем-то разговаривал со своим адъютантом, стоявшим подле него.
- Командир четвертой роты, капитан… - начал я докладывать, но генерал перебил меня:
- Ладно, знаю. Пойдем посмотрим, как вы тут устроились.
Я повел его во взвод Лемешко. Дорога туда была самой безопасной.
- А ведь обстреляли нас, сволочи! - вдруг сказал генерал.
- Вы напрасно днем пришли сюда, - ответил я. - Опасно же.
- Ну, это еще полбеды, - весело отозвался он. - Люди-то твои ходят?
- Ходят.
- А мы что, не люди, что ли?
Когда мы пришли во взвод Лемешко и, высунув перископ, смогли увидеть лишь небольшой участок нейтральной полосы, а дальше все скрывалось от нашего взора за бугром, генерал призадумался. Отдав перископ Лемешко, он долго молчал, покусывая прутик.
- Плохо, - наконец проговорил он. - Как, по-твоему, сержант? - обратился он вдруг к сержанту Фесенко, стоявшему тут же.
- Не видно ничего, товарищ генерал, - бойко ответил тот. - Надо вперед продвинуться. А так - разве это война?
Генерал, прищурясь, посмотрел на меня. Лицо его оживилось, он как бы спрашивал меня с веселым любопытством своими зоркими, небольшими, окруженными старческими морщинками глазами: "Понял ли ты что-нибудь? Неужели ты ничего не понял?"
- М-да… - с сожалением проговорил он, видя, что я молчу и, стало быть, в самом деле ничего не понял. - Ну, будьте здоровы! - И пошел, помахивая прутиком, в распахнутой шинели, обратно. Мы тронулись следом.
День был солнечный, теплый. Не доходя, до моего блиндажа, генерал сел на землю, сказал мне:
- Садись, капитан.
Я сел.
- Боевой устав пехоты у тебя с собой?
- Он в блиндаже, я сейчас принесу.
- Не надо, - сказал генерал. - Боевой устав пехоты должен быть у командира всегда при себе, в полевой сумке. - По его сердитому голосу было видно, что он теперь недоволен и мною, как командиром роты, и тем, как я устроился здесь со своей ротой. Это показалось мне обидным.
Я сказал, что у меня нет сумки, а только планшетка, в которую он не влезает. Карту я всегда ношу с собой.
- Какой участок занимает рота по фронту? - спросил генерал, очевидно, подумав, что я самый отпетый олух.
Я покраснел. Нашел, честное слово, время экзаменовать меня. Разве сейчас до этого? Мне стало досадно, я сказал:
- Два километра.
- А в глубину?
- Три.
- Чего?
- Километра.
- Не знаешь ты, капитан, устава, не знаешь.
- Знаю.
- Нет, не знаешь. Сколько, адъютант, по фронту рота занимает? Ну, живо!
- Семьсот метров.
- А в глубину?
- Тоже семьсот метров.
- Видал? - повернулся ко мне Кучерявенко.
- Видал, - сказал я. - Только это по уставу, теоретически. А на практике все иначе. Вот у меня два километра по фронту, а в глубину три. Это как, по уставу?
Он с интересом, даже с некоторым удивлением рассматривал меня. И когда заговорил, то я понял, что мнение его обо мне теперь несколько изменилось.
- Орел, орел! - покачал он головой. - Да у тебя огня больше, чем в стрелковом батальоне. Ты огнем богат, как дьявол. Я поэтому и доверил тебе этот участок.
- Людей мало.
- У меня у самого их мало. Но овраги свои ты мне удержи во что бы то ни стало. Хоть кровь из носу. Головой ответишь. Понял?
- Понял.
Он поднялся, протянул мне руку.
- Ну, прощай, задира. С генералом как, понимаешь, непочтительно разговариваешь! - Он засмеялся, тряхнул мою руку и, опять чуть лукаво и вопросительно поглядев на меня, словно опять спрашивая, понимаю я его или нет, продолжал: - А сержант-то, слыхал? Вперед, говорит, надо. Дельные сержанты у тебя.
"Вперед, - думал я, проводив генерала. - Как это не пришло мне самому в голову? Вперед, на простор, ближе к немцам! Вот что мне надо было понять!"
V
В тот же день мы с лейтенантом Лемешко и сержантом Фесенко, закинув автоматы за спину, поползли вперед. Вечерело. Было тихо, тепло, где-то далеко за лесом садилось солнце, и макушки самых высоких елей и сосен были позолочены и казались чудесно легкими, кружевными. У немцев играли на губной гармонике. Послышался стук автомобильного мотора и стих. Справа выстрелила пушка, и по лесу долго и гулко катился этот одинокий выстрел, словно лес, дремавший до этого и разбуженный, гневно, но сдержанно возмущался, рычал.
Нейтральная полоса, казавшаяся от нас, из оврага, удивительно ровной и гладкой, была в тех неприметных издалека морщинках и складочках, в которые так удобно и приятно бывает прятаться. Фесенко, чуть посапывая, упруго упираясь в землю ботинками, полз впереди, и я, занятый этим, не очень удобным, но привычным во время войны способом передвижения, даже не заметил, когда он исчез из глаз, скатился в неглубокий овражек, уходивший в сторону болота. Когда мы с Лемешко подобрались к сержанту, он зашептал:
- Я уже тут был. Здесь все видно хорошо. А впереди окопчик. Оттуда еще лучше видно. Даже слышно, как немцы разговаривают.
- Ну, давай туда, - сказал я. И Фесенко сейчас же двинулся дальше.
Окопчик, про который он говорил, вырытый наспех, очевидно, во время наступления и заброшенный за ненадобностью, уже осыпавшийся, мелкий, был на самом гребне высотки, не дававшей нам просматривать из оврага передний край немцев. А отсюда действительно было все чудесно видно: весь фашистский передний край от самого леса до тех кустов, что между Огневым и Сомовым. Елки, оголенные нами, находились, оказывается, прямо перед немецкими окопами.
Было слышно, как метрах в ста от нас мирно и беспечно переговариваются немцы. Вот один из них вылез на бруствер и, постояв там, поглядев в нашу сторону, не спеша пошел к дзоту. Потом подъехал на высоком гнедом коне офицер, спрыгнул на землю, отдал поводья подбежавшему солдату и, постукивая стеком по голенищу сапога, тоже пошел к дзоту. Солдат неуклюже взобрался в седло и порысил в тыл. Пользуясь тем, что мы не можем их видеть, немцы вели здесь себя совершенно свободно.
- Сюда, - сказал я Лемешко. - Весь взвод выведешь сюда.
Я решил осуществить это немедленно, как только наступит ночь. Стоило ли сообщать о своем намерении штабу батальона? Пожалуй, не стоило. Могут взять под сомнение, потребуют всевозможные схемы и выкладки, а заниматься ими сейчас некогда. Вперед, только вперед! Этого требовали все обстоятельства. А там пусть в штабе решают, прав я был или неправ.
Вернувшись в блиндаж, я приказал вызвать к телефону всех командиров.
- Только проверь, чтобы нас батальон не подслушал, - сказал я Шубному. Тот засопел, защелкал рычажками:
- "Кама", "Кама"… давай хозяина…
Несколько минут спустя все уже были на проводе, и я, приложив трубку к уху, услышал молчаливое, настороженное дыхание сразу нескольких человек.
- Веселков и Ростовцев с наступлением сумерек оставляют на батарее по одному расчету, остальных людей высылают с лопатами в распоряжение Лемешко.
- Что делать? - спросил Веселков.
- Лемешко знает. Ростовцеву немедленно послать к старшине связного, чтобы старшина, оставив двух часовых, со всеми ездовыми, поварами и писарями, захватив с собой лопаты, прибыл ко мне. Веселков, остаешься на батарее, командиров взводов - к Лемешко.
- А мне как быть? - спросил Ростовцев.
- Ты тоже остаешься. Если надо, будешь стрелять сам.
- Ясно, - сказал Ростовцев.
- Действуйте.
- Есть.
Из других взводов я забрал все имеющиеся у них лопаты, вооружил ими петээровцев и телефонистов и отправил к Лемешко. Кроме того, второй и четвертый взводы должны были выделить по два расчета ручных пулеметов для прикрытия работ, а пулеметы третьего взвода были поставлены на отсечный, фланкирующий огонь. Общее руководство всеми работами возлагалось на Макарова. За короткую весеннюю ночь надо было успеть прорыть от оврага шестидесятиметровый ход сообщения, пока хотя бы в полроста, углубить до полного профиля осыпавшийся, старенький окопчик, превратить его в самую настоящую траншею - с огневыми площадками, нишами, укрытиями и перекрытиями. Почва была легкая, песчаная, народу на работы собралось порядочно, я стянул туда чуть ли не всю роту, и Макаров к рассвету должен был все закончить. Меня беспокоило другое: как бы не пронюхали об этом немцы. Они могли обстрелять работающих из орудий и минометов, могли, пользуясь случаем, произвести разведку боем на других участках, где оставалось всего по три-четыре человека. Мне бы тогда не сдобровать. Я знал, чем все это могло кончиться для меня. В лучшем случае - отстранением от должности. Могло быть и хуже.
VI
В час ночи мне позвонил военный инженер Коровин, начальник штаба нашего батальона. Я ждал этого звонка и нарочно из-за него остался в блиндаже. Мы были вдвоем с Шубным. Халдей, Иван Пономаренко ушли с Макаровым.
- Как ведет себя немец? - спросил Коровин.
- Нормально - стреляет и светит.
- К тебе вышел начинж. Уточни с ним передний край. Будем ставить перед тобой "лепешки" и "коробочки".
То, что ко мне идет начальник инженерной службы батальона и будет ставить противотанковые и противопехотные мины, - это очень хорошо. Однако идет он не вовремя. Лучше, если бы он сделал это завтра. Во всяком случае, теперь надо будет подольше задержать его в блиндаже, а потом отвести к Сомову. В три часа начнет светать, работы закончатся…
Начальник инженерной службы батальона капитан Локтев пришел час спустя. Он высок ростом, ладно сложен, молод, белокур, румян и пользуется неотразимым успехом у женщин санчасти батальона. Я знаю об этом, усаживаю его за стол, угощаю чаем с клюквой и начинаю не спеша расспрашивать, поглядывая на часы, за кем он сейчас ухаживает. Локтев, посмеиваясь, отнекивается, рассказывает батальонные новости: командир третьей роты Филин решил жениться на военфельдшере Дусе, которая раньше была влюблена в Локтева. Напившись чаю, он придвигает к себе схему переднего края, рассматривает ее.
- Противотанковые мины мы поставим сзади тебя, в лощине, - говорит он.
- Правильно. Чтобы я сам подорвался на них.
- Ничего, не подорвешься. Мы тебе проходы сделаем.
- Вы мне лучше кусты заминируйте как следует.
- И кусты заминируем. Весь твой передний край.
В это время шумно вваливаются в блиндаж Макаров, Халдей, Пономаренко.
- Все, командир, - весело говорит Макаров. - Лемешко вышел вперед.
- Это куда вперед? - настораживается Локтев.
- Пойдем, покажу, - говорю я.
Мы выходим на улицу. Светает. Навстречу нам, устало переругиваясь, с лопатами на плечах, идут артиллеристы, минометчики, телефонисты, ездовые.
- Откуда они? - допытывается Локтев.
- С работы, - говорю я. - Сейчас увидишь.
Ход сообщения начинается от оврага и, петляя, тянется по полю. Сперва он только по пояс нам, но скоро мы уходим в него с головой.
Лемешко устроился прочно. Пулеметы, закутанные плащ-палатками, стоят на открытых площадках, в нишах - коробки с лентами, цинки, гранаты всех сортов. Ловко, все под руками. Молодцы. Фесенко, усталый, перепачканный землей, улыбается:
- Товарищ капитан, я сейчас одного немца - он вылез на бруствер - так ляпнул, он аж пятки задрал. К нему второй вылез, хотел, видно, утащить в траншею, а Важенин, - кивает он в сторону сержанта, стоящего рядом с ним, - а Важенин и второго уложил. Ну и переполох у них поднялся, послушайте.
Прислушиваемся. Немцы в самом деле о чем-то громко, встревоженно переговариваются.
- Галдят, - поясняет Фесенко.
Несколько минут спустя возле нашей траншеи начинают беспорядочно рваться мины.
- Разозлились немцы, - говорит Лемешко, подойдя к нам. Он лукаво улыбается. - Не понравилось.
- Ничего, товарищ лейтенант, привыкнут, - деловито замечает Фесенко. - Приучим.
- Когда это вы все успели? - спрашивает Локтев, удивленно оглядываясь.
- За ночь, товарищ капитан, - отвечает Лемешко.
- Что же ты мне не сказал? - Локтев укоризненно смотрит на меня. - Я бы тебе саперов подбросил.
- Ладно, - говорю, - ты давай скорее мины ставь.
- Сегодня ночью начнем.