– Я потом. Потом я тебе все расскажу. А сейчас я жду ответа. Это серьезно.
– Я понимаю, – сказала Таня. – Я отвечу тебе искренне и правдиво. Я люблю тебя, Микки, но как друга. А люблю я совсем другого, отца своего ребенка. Попытайся меня понять.
Михаил долго молчал, потом решительно сказал:
– Я, кажется, догадываюсь, о ком ты говоришь. Но его уже нет в твоей жизни. Нет, и уже никогда не будет. Не обманывай себя. Похоже, той, прошлой России уже не вернуть. Есть другая Россия, но тебе в нее путь заказан.
– Никто ничего не знает. Жизнь сложнее наших фантазий. Все еще может случиться, – тихо, но твердо возразила Таня.
– Он из другого мира. Он твердый и упрямый большевик. То, что произошло, его и таких, как он, рук дело. Россия в руинах. У нее нет будущего. Мир отвернулся от большевиков. На что ты рассчитываешь?
– На Бога.
– Если бы он был, он не позволил бы большевикам превратить великую Россию в пустыню. Там люди пухнут с голода, я это знаю не по слухам. Они фанатики. Они не сумеют управлять такой огромной и сложной страной. Они погибнут.
– Вот видишь, ты же сам говоришь: они не сумеют. Значит, рано или поздно все вернется обратно.
– И ты готова ждать? Может, десятилетия. И встретишься с ним глубокой старухой.
– И буду счастлива, что встретилась.
– Ты такая же фанатичка, как и он.
– Я просто люблю. Похоже, что навсегда.
– Извини, я представлял себе этот наш разговор совсем по-другому, – мягче сказал Михаил. – Я думал, ты выйдешь за меня замуж хотя бы для того, чтобы исчезли сплетни и пересуды, чтобы не трепали по углам доброе имя твоего отца.
– Я их не слышу. Отец тоже умный человек, не станет придавать значения всему этому. Налетает ветер – пошумят деревья, улетит ветер – и снова все вокруг тихо и благостно. Разве не так?
– Нет, не так. Ты выходишь за меня замуж, и ты, и твой ребенок – вы проживете счастливую и обеспеченную жизнь, у твоего отца будет достойная старость. О них подумай.
– Подумала, – Таня уже не спорила. Она приняла решение и говорила теперь тихим и спокойным голосом: – Я поступила на курсы модельеров женской одежды. Мне это нравится. Со временем открою свою швейную мастерскую. И будем тихо жить, как все.
– Ну и ну! – вздохнул Михаил.
– А тебя, Микки, я считаю своим верным другом. И если ты не отвернешься от меня…
– Не отвернусь, – как клятву произнес Михаил. – И что последует?
Таня улыбнулась:
– Будем дружить до старости.
– Не знаю ни одного случая, чтобы влюбленный в женщину мужчина просто дружил с нею. Он, наверное, захочет иметь от нее детей…
– Я же сказала: дружить.
Михаил понял: продолжать сейчас с Таней этот разговор бессмысленно. И у него, и у нее еще есть время. Оно расставит все по своим местам. Во всяком случае, сейчас было для него не лучшее время просить ее руки. Она пока еще витает в облаках, но не пройдет много времени, и она опустится на землю.
Потом она извинилась: у нее сегодня курсы. Михаил, подождав, пока она собиралась, пошел ее провожать. Они какое-то время погуляли по Парижу, он довел ее до двери ателье, и она, помахав ему рукой, скрылась за дверью. А он пошел к себе в отель, чтобы забрать свои вещи и идти на Восточный вокзал. "Восточный экспресс" уходил в Стамбул в пять часов вечера.
Во второй половине дня в Париже похолодало, сеял мелкий и нудный дождик. И у него тоже было такое же мрачное настроение, как и эта погода. Поездка в Париж, на которую он возлагал столько радужных надежд, оказалась на редкость неудачной.
Под дремотный перестук вагонных колес "Восточного экспресса" Михаилу не спалось. Он вновь и вновь перебирал в памяти все встречи в Париже и тоже еще раз подвергал их жестокому анализу. Предстоящая встреча с Врангелем не радовала его. Петр Николаевич ждал от него утешительных новостей, а он везет разочарование. Впрочем, почему разочарование? Врангель хотел узнать, от кого идет провокационный шантаж по отношению к его армии. А он лишь узнал: в высших правительственных кругах Франции вопрос о разоружении Русской армии и переводе ее в статус беженцев до сих пор не рассматривался. Это то единственное, что он может сказать Врангелю. Слабое утешение, но все же…
Еще он может рассказать Врангелю о слухах, которые бродят в эмигрантских кругах. Они исходят от тех, кто уже успел хорошо прижиться во Франции, нашел в ней свое место. Они смирились с поражением и вновь возвращаться в разрушенную и разграбленную Россию уже не хотят. Они выступают против войны. Но это только небольшая часть прочно обосновавшихся во Франции россиян. А что думает остальное большинство? Вряд ли они поддерживают успешных соотечественников. Нужно ли знать это Врангелю, Михаил никак не мог решить.
И еще одно сомнение не покидало его: следует ли Петру Николаевичу рассказывать о встрече с Милюковым, о его пессимистических выводах? В конце концов, выводы, которые он сделал, строятся опять же не на известных фактах, а лишь на ощущениях, слухах, наблюдениях. Другой журналист из этих же ощущений, слухов и наблюдений может сделать совершенно противоположные выводы.
Нет, пусть Милюков опубликует свою статью, тогда он просто покажет ее Врангелю. А сейчас… сейчас, по выводу того же Милюкова, у Русской армии есть чуть ли не пол года безмятежной жизни, которую Петр Николаевич может целиком посвятить подготовке Русской армии к новому походу на Россию.
Глава шестая
По возвращении из Парижа Михаил Уваров доложил Врангелю, что из всех его многочисленных встреч он сделал единственный вывод: пока никто и ничего против Русской армии не замышляет. Полгода спокойной жизни у них есть.
– Нам даже не нужно столько. Зима-то уже повернула на весну, – сказал Врангель. Слушая Уварова, он медленно расхаживал по кабинету. – Я доволен вашей поездкой, Микки, – и весело поинтересовался: – Ну, а как там у вас на личном фронте?
– Примерно так же, ваше превосходительство, – не соврал Уваров. Врангель решил, что и у Уварова на личном фронте тоже все складывается хорошо. Михаил добавил: – Весной тоже перейду в наступление.
– Вы умница, Микки. Какая барышня откажется от такого бравого офицера! Если пригласите, обязательно хочу присутствовать на вашей свадьбе.
– Непременно приглашу, Петр Николаевич.
Врангель остановился у карты и долго молча всматривался в нее. После длительного молчания сказал:
– Напомните мне перед поездкой в Галлиполи. Несмотря на ваши благоприятные новости, пусть не медлят с Балайирским перешейком. Кто знает, как и когда мы будем покидать Галлиполи. Когда придет тот час, чтобы перешеек не стал для нас камнем преткновения. Мы должны пройти его без потерь.
– Ну а если они все же продолжат нас шантажировать? – спросил вдруг Уваров. – Понятно, что это идет не от высших правительственных кругов. И все же, как нам к этому относиться?
– Думаю, пренебрегать, – твердо ответил Врангель. – Иначе это будет выглядеть как наша слабость.
Не зря в народе говорят: не вспугни удачу, она приведет за собой еще одну.
Так и случилось.
Едва ли не через неделю после возвращения Михаила Уварова из Парижа в штаб Первого корпуса, который обосновался в недавно отремонтированном особняке на одной из центральных улиц Галлиполи, пришел переводчик с письмом от Томассена.
Комендант Галлиполи и командир Галлиполийского гарнизона Томассен приглашал генералов Кутепова и Витковского вместе с сопровождающим их полковником Комаровым посетить маневры войск Галлиполийского гарнизона при участии сенегальского батальона. Письмо было длинное и изобиловало массой самых лестных эпитетов в адрес приглашенных.
После короткого обмена мнениями Витковский сказал:
– Неудобно все-таки. Ответный визит. Долг вежливости.
– Если у вас есть время, езжайте, – предложил Витковскому Кутепов. – Потом поделитесь впечатлениями.
– К сожалению, эти дни у меня распланированы до минуты. Не смогу, – ответил Витковский.
Полковник Комаров внимательно ознакомился с приглашением.
– Интересная подробность, – сказал он. – Маневры намечаются именно на Балайирском перешейке. Как раз в том месте, где постоянно находятся канонерка и миноносец.
– Та-ак. Это уже интересно, – сказал Кутепов, которому этот перешеек уже давно не давал покоя. – Я так понимаю, здешние французы пытаются интеллигентно предупредить нас. Не зря ведь сказал Томассен, что, даже если мы захотим отсюда уйти, придется просить у них разрешения.
– Ну, а если не спросим? – воинственно поднял голову Витковский.
– Для этого, полагаю, и устраивают эти маневры. Хотят показать нам, что проход через Балайирский перешеек надежно закрыт, – сказал Кутепов. – Да-да! Они поняли, что наш конфликт зашел слишком далеко и мы будем пытаться его разрешить. А может, до них дошли какие-то слухи о цели поездки Уварова в Париж. Короче говоря, они поняли: намерения покинуть Галлиполи у нас есть. И, вероятнее всего, мы попытаемся уйти через Балайирский перешеек. Собственно, иного пути у нас нет. Но и он, хотят сказать нам французы, для нас закрыт.
– Пробьемся. Оружия, патронов у нас в достатке.
– Не очень уверен. Они знают то, чего не знаем мы, – задумчиво произнес Кутепов. – Мы примем неравный бой и там погибнем. Или же нас вынудят вернуться обратно и принять статус беженцев. Кому-то из вас нравится такой исход событий? Мне – нет.
Комаров еще раз взглянул на письмо.
– Да, тут еще есть небольшая приписка. Вот: "Если господа пожелают, они могут наблюдать за маневрами в абсолютно комфортных условиях, с борта миноносца".
– Ну, вот видите, они не забыли упомянуть и миноносец. Какая забота! – ухмыльнулся Кутепов и спросил у Витковского: – Ну, что предлагаете теперь?
– Пренебречь, – по-прежнему стоял на своем Витковский.
– Теперь, пожалуй, нет! – отрицательно покачал головой Кутепов. – Подберите кого-то из опытных топографов. Пусть побывают на маневрах. Мы должны изучить каждый метр этого проклятого перешейка, которым нас пытаются так запугать. Прежде чем искать какой-то иной вариант, надо до конца убедиться, что путь через Балайирский перешеек нам действительно заказан.
Маневры длились сутки. Топографа не нашли, и на французские маневры послали старого опытного артиллериста, командира Третьей батареи Марковского дивизиона полковника Айвазова. Вернувшись, Айвазов поделился с Кутеповым интересными наблюдениями. Он обратил внимание на артиллерийский обстрел перешейка. Топография местности в самом узком его месте была такова, что снаряды или перелетали через дорогу, или попадали в каменную гряду, прикрывавшую дорогу с моря. Этот относительно опасный участок был длиной всего лишь в двести-триста метров, и его можно было бы пробежать за короткое время. Дальше дорога тянулась между скал и была почти недоступной для артиллерии. Причем, изгибаясь, она круто уходила подальше от моря.
Это были очень важные сведения. Приглашая русских посетить маневры, Томассен, надо думать, намеревался припугнуть. Но результат получился обратный: Кутепов узнал именно то, что больше всего и беспокоило, и интересовало и его, и генерала Врангеля. Самый узкий участок Балайирского перешейка был не самым опасным местом на их пути, если вдруг они решатся покинуть Галлиполи.
– Я тут подумал, – сказал полковник Айвазов, – в случае, если нам придется без спросу уходить, есть одно оригинальное решение.
– Какое же? – заинтересованно спросил Кутепов.
– Только велите! Мои хлопчики потопят и канонерку, и миноносец. Я советовался, им это вполне по силам. Подтянут две пушченки, и прямой наводкой. Два дела одновременно сделаем: и флот Томассена уничтожим, и проход через Балайир обеспечим. Нет, три. Еще и радиостанцию вместе с миноносцем утопим. Пока они себе подмогу вызовут, мы уже во-она где будем, едва ли не под самым Константинополем.
– "Оригинальное решение", ничего не скажешь, – усмехнулся Кутепов. – Но ведь это уже почти война.
– Ну, если они нас на Балайире застукают, тоже мир не получится.
Кутепов подумал, что размышления старого артиллериста имеют резон. Их надо иметь в виду, но прибегнуть в самом крайнем случае.
Часть третья
Глава первая
Весна была такая же дождливая, как и зима. Но сквозь стылую землю густой щетиной стала пробиваться первая зелень.
Корпус готовился к Пасхе. Ждали главнокомандующего. Командование корпуса решило переодеть всех обносившихся солдат в белые праздничные гимнастерки. У кого-то запасливого они отыскались в "сидорах", но для большинства их шили из простыней и любой другой белой ткани, какую только смогли обнаружить на своих складах снабженцы.
Пригодилась даже ветошь, когда-то давно подаренная артиллеристам Симферопольской мануфактурной фабрикой. Среди мелких обрезков, которые пускали на протирку стволов орудий, можно было найти и вполне приличные лоскуты. Из трех-четырех таких лоскутов армейские портные ухитрялись сшить вполне приличную, хотя и недолговечную, гимнастерку.
Не хватало пуговиц. Кто смог, срезал их со своих старых гимнастерок. Но тут постарались армейские умельцы, они стали изготавливать их из сухой, продубленной на солнце древесины. Подкрашенные в коричневый цвет, они даже на небольшом расстоянии не выглядели самоделками.
В страстной четверг из Константинополя в Галлиполи приехал с врачебной инспекцией доктор Нечаев, привез последние новости. Рассказал о притеснениях, которые на каждом шагу чинят французы всем чинам нашей армии – от Бизерты до Чаталджи. Дошло до того, что Врангелю даже запретили в праздничные дни навестить войска.
Врангель не на шутку рассердился. Разразился скандал, и чем это закончилось, и закончилось ли, доктор Нечаев не знал. Но предположил, что при таком давлении и контроле главнокомандующий вряд ли сумеет ускользнуть от французов.
Но в страстную субботу к вечеру к Галлиполийскому причалу пришвартовалась штабная шхуна российского главнокомандующего "Лукулл".
Едва только она показалась из-за поворота, ее заметили охранявшие комендатуру зуавы и доложили Томассену. Томассен послал нарочного в штаб корпуса к Кутепову. Но Кутепов был уже на берегу. Следом, запыхавшись, прибежали музыканты и юнкера Константиновского военного училища, которое тоже, как и штаб корпуса, располагалось в самом городе. К удивлению Кутепова, подсуетился и Томассен. Он тоже выстроил рядом с "константиновцами" своих сенегальских стрелков.
Под звуки Преображенского марша и восторженные приветствия юнкеров Врангель сошел на берег.
Кутепов отдал главнокомандующему рапорт. Выждав удобную минуту, к Врангелю подошел и Томассен. Поздоровался.
"Что за странные дела? – удивился Кутепов. – Еще несколько дней тому назад Томассен считал и Врангеля, и всю Русскую армию беженцами. И вдруг – такой поворот! Что же случилось? Что за всем этим кроется? – недоумевал он. – Похоже, после возвращения Уварова из Парижа ветер подул в другую сторону".
Припомнился и рассказ доктора Нечаева о скандале, который закатил французам Врангель. "Испугались? Или сменили тактику?"
После церемониального марша, исполненного юнкерами, Врангель, Кутепов и другие сопровождающие их лица на трех автомобилях, которые к этому времени техническая служба перегнала в Галлиполи, отправились в лагерь.
"Долина роз и смерти" уже не была такой безрадостной и унылой, как зимой. Выпустили свои клейкие листики розы, зазеленели дальние холмы.
Всю оставшуюся часть дня Врангель посвятил подробному знакомству с лагерем. На большой лагерной площади выстроились войска. Врангель принял рапорт у начальника почетного караула – командира Самурского полка, отдал честь старому боевому знамени, побывавшему в боях еще под Мукденом. После чего стал обходить строй войск.
На правом фланге стояла пехота, в центре – артиллерия, на левом – безлошадная конница. Барбович привел своих "хуторян", когда Врангель уже начал обход войск.
Около часа под звуки маршей Врангель обходил стройные ряды, здоровался с командирами полков, оказывал особое уважение заслуженным старым солдатам, вместе с которыми прошел все годы гражданского лихолетья.
– Здорово, орлы! – приветствовал он каждый полк в отдельности. И вслед ему неслось раскатистое: "Ур-ра!"
Вечером каждому солдату раздали по одному крашеному яйцу: хозяйственники больше месяца выпрашивали, выменивали и покупали их у крестьян окрестных селений. Ночью, ближе к полночи, в разных местах на территории лагеря запылали костры, армейские кашевары варили перловую и кукурузную кашу, щедро приправляя их мясными консервами. Кто сумел, тот еще загодя, днем, выменял или купил на базаре спиртное.
Службу в лагере правил протоиерей Агафон (Миляновский) прямо на площади, возле небольшой палаточной церкви. Площадь едва вмещала всех желающих отстоять праздничный молебен.
Врангель и Кутепов вместе с частью штабных офицеров отправились на всенощное богослужение в Галлиполийский греческий собор. Совершал богослужение греческий митрополит Константин в сослужении с русскими, проживающими в лагере, духовными лицами.
Во время службы Кутепов почувствовал сзади себя какое-то движение. Он слегка обернулся и увидел подполковника Томассена. Тот был в полной парадной форме, при оружии и орденах. Чуть сзади, тоже при полном параде, выстроилась вся его свита. Протискиваясь сквозь толпу, они все приблизились к Врангелю и Кутепову. Томассен наклонился к ним и негромко, но торжественно произнес:
– Ваши превосходительства! От имени французского гарнизона Галлиполи и от себя лично хочу поздравить вас и вверенную вам армию по случаю приближения нашего общего праздника! – и тут же отступил в сторону.
Лишь когда священники провозгласили "Христос Воскресе", Томассен вновь приблизился к Врангелю и Кутепову:
– Искренне и от души – "Христос Воскресе!"
– "Воистину Воскресе!" – ответил ему Кутепов и непроизвольно, скорее по привычке, подался к нему и трижды приложился своей щекой к его щеке.
Врангель тоже ответил: "Воистину Воскресе!" и сделал какое-то неловкое движение в сторону Томассена, однако целовать не стал.
После всенощной они все вышли на улицу, прощаясь, остановились на паперти. Томассен немного потоптался на месте и при этом морщил лоб, словно силился что-то вспомнить. И затем через переводчика сказал Кутепову:
– Мне рассказывали, у вас у русских есть замечательный обычай: раз в году просить прощения за ненароком нанесенную обиду.
– Можно и чаще, – съязвил Кутепов.
– Да, конечно. Я понимаю, – не сразу нашелся с ответом Томассен. – Мне нравится этот обычай. Я хотел бы попросить у вас прощения, если в наших незлых спорах я иногда был несдержан и нечаянно нанес вам обиды. Простите, если можете!
– Бог простит, и я прощаю, – ответил Кутепов. – Хорошо бы так и в будущем: без споров. Тогда и прошения не надо просить.
– Хочу верить, что так и будет, – согласился Томассен.
И они расстались.
– Чего он хотел? – спросил задержавшийся сзади Врангель.
– Мира без аннексий и контрибуций, – улыбнулся Кутепов. И добавил: – Попросил прощения. Только я так и не понял за что. Видимо, решил больше не ссориться. Или ссориться и не просить прощения. Не знаю.