Стефания говорила по-чешски, и поляк сразу же понял это. На смеси из польских, чешских, и еще черт знает каких слов, он объяснил княгине, что действительно является поляком, Мечиславом Дукой, родом из-под Кракова. Но в молодости ему пришлось работать в имении одного знатного морава.
– Ваше детство меня не интересует, – прервала его княгиня. – Кто вы? Мне и так ясно, что вы служили в польской армии и попали в плен к татарам, которые хотели продать вас туркам.
– О продаже речь пока не шла…
– Они хотели продать вас туркам, – внушила ему Стефания, не любившая, чтобы ей возражали. Мир существовал таким, каким она творила его в своих фантазиях, а не таким, каким казался всем остальным обитателям.
– Как вам будет угодно, – сдался поляк.
– Кем вы были? Что я могу вернуть вам?
Поляк замялся, не понимая, чего от него хотят.
– Какого дьявола молчишь? Говори, кем ты раньше был – графом, князем, генералом? – принялся наставлять его один из лучников, Власт, лучше всех знавший польский. – Тебя изгнали из двора польского короля?
– Я был слугой ротмистра Пшемышлянского. Он взял меня на войну вместе с остальными слугами, в дворянское ополчение, и я служил в обозе.
Стефания задумалась. Какое-то время она сидела, уткнувшись локтем в спину Османа-паши и ладошкой подперев подбородок, отрешенно смотрела на несчастного беглеца.
– Значит, ты являешься слугой ротмистра?
– Так оно и было, ясновельможная.
– И на воле вновь стал бы слугой ротмистра?
– Так оно и будет, ясновельможная. Мы, Дуки, всегда верно служили. Спасите меня, Христа ради. Сам Бог послал мне вас, славян, в этом страшном мире татарских нехристей.
– То есть ты не был отверженным? И ничего не потерял в этой жизни? Родился слугой, был слугой на войне, стал слугой в плену. Что же я способна вернуть тебе? Был бы ты графом, то вновь стал бы у меня графом. Беглым принцем – вновь стал бы принцем в Моравском королевстве.
– Но я буду слугой. Вы можете вернуть мне свободу, – наконец-то понял Мечислав всю сумасбродность размышлений этой, непонятно откуда появившейся в крымских предгорьях красавицы.
– Свободу… Это единственное, чего я не способна вернуть человеку. Свободным может почувствовать себя только тот, кто сам обретет ее. Пусть даже на плахе, за минуту до взмаха секиры. Ты это сделал, поскольку бежал из плена, а значит, ты уже свободен. Так что самое большее, что могу сделать я, вновь превратить тебя в безвольного слугу.
– Но не оставите же вы меня здесь! Укройте в повозке. Может, у вас найдется какая-никакая обувка и кусок лепешки?
– Дайте ему лепешку и отведите на то место, где схватили. Именно на то. Я вернула тебе свободу, слуга. Вместе с лепешкой, – молвила она вслед согбенной фигуре пленника, которого Власт плеткой отгонял от повозки к тому месту, где схватил.
– Он свободен, – доложил лучник через несколько минут, вернувшись к повозке.
– В следующий раз разбудите меня у ворот Бахчисарая, когда схватите изгнанного из столицы претендента на ханский трон Махмуд-Гирея, если только я правильно запомнила имя этого доблестного принца.
Несколько минут они проехали молча. Однако Осман-паша чувствовал, что княгиня не может уснуть, поэтому решился спросить.
– Кто же тогда эти ваши лучники, моя королева? Кем они были? Что вы вернули им, что они так преданно служат вам?
– Кому что, – усталым голосом объяснила Стефания. – Кто кем был. Власт и Махол были воинами моего отца, князя Бартлинского. Князь приказал их казнить, но я спасла, и они вновь стали воинами. Вон тот широкоплечий саксонец в чешуйчатой кольчуге – граф Кённиг. Он был подвержен инфамии, то есть публично обесчещен и лишен графского достоинства. Чеслав успел спасти его, когда граф уже находился в петле самоубийцы. Теперь он вновь предстает перед миром графом Кённигом, являясь при этом канцлером моего королевства.
– Вы неподражаемо добры, моя королева.
– Рядом с ним, вон там, слева от повозки, – негромко представляла своих спутников Королева Отверженных, – барон фон Вестгайд. Австриец. Был изгнан из дому и проклят отцом за то, что соблазнил свою молодую мачеху.
– Даже мачеху? – удивился Осман-паша. – Среди мусульман такого произойти не могло бы. Редкий случай.
– Кто знает, возможно, он всего лишь поддался ее соблазну. Как бы там ни было, отец объявил о лишении его наследственного титула, лишил всего состояния и несколько дней вместе со слугами преследовал в лесу, пытаясь изловить и казнить.
– Такой изгнанник обязан оставаться признательным до конца дней своих.
– И, наконец, вон тот, что всегда держится позади повозки, в арьергарде… Это бывший священник, армейский капеллан. Мне не хотелось бы рассказывать о его былых прегрешениях, дабы не гневить Бога и заставлять вас краснеть. Важно, что теперь он вновь стал священником, главным капелланом моей Армии Отверженных.
– А вы уверены, что все они – именно те, за кого выдают себя?
– То есть? – непонимающе уставилась княгиня на Османа-пашу. – Что вас тревожит?
– Вы уверены, что человек, которому вы вернули титул барона, действительно в свое время был бароном, а граф – графом?
Стефания задумчиво помолчала. Вопрос показался ей более чем странным, а потому неожиданным.
– Но ведь меня это совершенно не интересует, генерал Осман-паша.
– Не интересует? Почему же вы столь придирчиво допрашивали этого поляка и после всего лишили его права присоединиться к вашему эскорту?
– Видите ли, при моем дворе человек становится не тем, кем он был на самом деле, а тем, кем считает себя. Кем хотел бы стать, но по каким-то причинам вне моего двора не может стать им. У меня тоже не раз закрадывалось подозрение, что барон Вестгайд и не Вестгайд вовсе, и не барон. О чем можно судить по его явно воровским замашкам. Но ведь он-то назвал себя бароном. И сочинил целую легенду о том человеке, в которого хотел бы превратиться.
Осман-паша удивленно рассмеялся и покачал головой.
– Но он-то, по крайней мере, пока не ворует?
– И никогда не снизойдет до этого. Поскольку теперь он – барон фон Вестгайд, представитель старинного рода, сохранившего суровые нравы горных альпийских австрийцев. По крайней мере, троих из этого рода я знаю лично.
– И вы даже не пытались уличить этого лжебарона?
– При моем дворе нравы столь же суровы и столь же выдержаны в определенных традициях, как и при любом другом уважающем себя дворе великой княгини или королевы. Так вот уличать и изобличать в нем не принято. Пусть человек становится тем, кем желает стать.
– Мне начинают нравиться ваш двор и ваши обычаи.
– Так и должно было случиться, господин генерал. Ведь не стала же я уточнять, штурмовали ли вы на самом деле когда-либо Багдад, командовали ли там полком, и были ли в действительности разжалованы из генералов.
– У меня все так и было. Вам мог рассказать об этом капитан корабля.
– Капитан тоже поверил вам на слово – только-то и всего. Что же касается отряда азабов, то он содержит его за свой счет. Он же лично, своей властью капитана судна, назначил вас лейтенантом, командиром азабов, не так ли?
Осман-паша тяжело вздохнул и не стал пререкаться.
– Вы – самая загадочная из правительниц, которые когда-либо существовали под луной.
– Но есть нечто общее, что роднит меня с любым правителем. Я не терплю, когда меня пытаются разгадывать, и признаю только одно рвение подданных – беспрекословное послушание.
38
– Кстати, как там сражаются нанятые нами воины азиатских степей, господин главнокомандующий? – решила не упускать инициативы королева. – Что-то наш храбрый князь-генерал, сумевший в первые же дни покорить одну из самых "недоступных" французских крепостей – графиню де Ляфер, основательно сник.
– Он сейчас в Польше. Отбыл в свите принца Яна-Казимира.
– Зачем отпустили? Нам что, уже не нужны воины? Он ведь наверняка уехал не один.
– В Варшаве ему тоже придется сражаться. Вместе с принцем Яном-Казимиром. Только уже за польский трон. За наш с вами польский трон, Ваше Величество.
– Который, во что бы то ни стало следует отстоять в сражении с другим принцем, Каролем, или, как он себя предпочитает именовать, Карлом-Фердинандом, – понимающе поддержала принца Анна Австрийская. – Ох, уж эти ни с чем не сравнимые по жестокости сражения за трон! А тот, другой, генерал или полковник?
– Сирко? Сражается. Украинцы продолжают сражаться, хотя, увы, уже несколько месяцев не получают жалованья.
– Но ведь вы же знаете, что казна пуста, – отвела глаза королева. – Она пуста, несмотря на то, что проклятия в адрес первого министра не умолкают и что в некоторых департаментах крестьяне и ремесленники уже берутся за оружие и вилы. Она пуста, принц. И пусть это станет ответом на многие ваши недоуменные вопросы.
– Что же делать с казаками?
– Поблагодарить за службу. Наиболее храбрым из них предложить остаться во Франции. Пусть женятся здесь, оседают и воюют как подданные Людовика XIV. Что вы так удивленно смотрите на меня, принц? Понимаю, такая развязка этого азиатского узла вам просто в голову не приходила.
– Да уж, – вяло усмехнулся де Конде. – Интересно, как это предложение будет воспринято удальцами полковника Сирко?
Королева промолчала. Она ждала, когда, наконец, откроется причина гнева принца.
– Но привела вас ко мне не забота о степных рыцарях, не так ли, мессир?
– Естественно, – спохватился принц. – Я возмущен. Ходят слухи о том, будто кардинал Мазарини ведет тайные переговоры о заключении мира с Испанией и вообще о прекращении войны двух лагерей.
– Вы-то, конечно, убеждены, что эта бессмысленная война должна длиться еще тридцать лет?
– Она должна длиться до победы. Возможно, вам трудно это понять, государыня… – настраивался принц на философский лад. – Но мирные годы всегда безлики. О них, если и упоминают, то лишь затем, чтобы подчеркнуть, что это годы, ничем особо не отмеченные. Годы прозябания. А любая война – как отметина на лице истории. Печать, клеймо, бриллиант в короне…
– Если только в ходе ее правители не теряют эту корону вместе с головой.
– Что тоже весьма примечательно и всегда охотно фиксируется историками. Так вот, я не желаю, чтобы годы нашего с вами правления, государыня, вошли в историю Франции как годы поражения, годы бездарно завершенной великой войны.
– То есть не желаете, чтобы в памяти потомков нынешняя война осталась такой, каковой вы ее завершили, – деловито подытожила Анна Австрийская.
– Простите, но лично я пока что не собираюсь завершать ее. По крайней мере, в этом году. Уверен, она продлится еще как минимум года три. Франция и Испания попросту не в состоянии существовать сейчас, не будучи в состоянии войны друг с другом.
– Чего же вы добиваетесь? Чтобы мы объявили Испании новую войну?
– Чтобы первый министр и его послы прекратили переговоры с Испанией о мире. Это деморализует наших солдат. Подумайте сами: кому хочется умирать в последние дни войны, когда уже ясно, что в столицах договорились о мире?
– Деморализованными почему-то всегда оказываются только ваши солдаты, принц; испанские – нет.
По тому, как нервно передернул плечами де Конде, королева определила, что и эту словесную дуэль она выиграла. Другое дело, что такая победа ее не очень-то радовала.
Анна Австрийская понимала, что в принципе Людовик де Конде прав. Но понимала и то, что прав он всего лишь по-своему. Как солдат.
– Вам не кажется, принц, что если столь изнурительная война продлится еще хотя бы год, то воевать станет вся Франция? Но уже не против Испании, а против своих бездарных правителей, не способных ни выиграть эту войну, ни добиться достойного мира. В том числе воевать станут и против вас, наш непобедимый маршал.
– Не посмеют, – по-солдафонски отрубил главнокомандующий. – А посмеют – подавим любое восстание.
– О, тогда уж, сражаясь против безоружных крестьян, ваши доблестные драгуны и гусары покажут, на что они способны, – с грустью подбодрила его королева. – Но, чтобы не доставлять им такого удовольствия, мы с первым министром сделаем все возможное, дабы уже в этом году слишком затянувшаяся и совершенно бездарно – вы уж не обессудьте – ведшаяся война была завершена.
– Но этого нельзя допускать! – нервно раскинул руки главнокомандующий.
– Мы с первым министром так не считаем, – неожиданно резко отрубила королева. – А теперь извините, принц, меня все еще ждут государственные дела.
Еще несколько минут принц де Конде сидел, пристально, почти с ненавистью, наблюдая, как, склонившись над столом, королева вчитывается в какой-то документ. Затем, напрочь забыв о главнокомандующем, вызвала нового секретаря – какого-то несостоявшегося нотариуса, которому принц не решился бы доверить даже поводья своего коня, не то что канцелярские дела короны, – и принялась вполголоса наставлять его по поводу того, когда и как она намерена принимать посла Венеции.
"А не завершить ли эту войну, двинув свои войска на Лувр и Пале-Рояль?! – решительно поднялся он. – Чтобы затем отдать их, как подобает, своим солдатам на три дня на разграбление? А что? Вполне достойный финал слишком затянувшейся исторической комедии. – Но, уже покинув апартаменты королевы, мрачно напомнил себе: – Зато героями скольких комедий станешь потом ты сам! Комедиографы передерутся за право осмеять тебя, принц, возомнивший себя французским Македонским".
Примечания
1
В то время, когда происходят описываемые события, будущему польскому королю Яну-Казимиру Вазе исполнилось 38 лет. Через год, на элекционном сейме, он будет избран королем Речи Посполитой, на троне которой пробудет около двадцати лет. Историков, заботящихся о точности биографических данных и фактов из жизни этого монарха, автор просит не нервничать.
2
Так называли Тридцатилетнюю войну сами ее участники.
3
Французская миля равна 4452 метрам.
4
Польское дворянство имело две градации: "гербовая шляхта", то есть шляхта, представители которой были обладателями родовых гербов, и "загоновая шляхта" – то есть дворяне, родовыми гербами не обладающие.
5
Епитимья – церковное наказание, налагающееся на верующих в виде длительного поста, ежедневных многочасовых молитв и пр.
6
Сидр – вино из яблочного сока. В старину использовалось как легкий столовый напиток.
7
Маркграф – в Германии и в некоторых других европейских странах – граф, являвшийся правителем пограничной провинции, марки.
8
Виконтесса – дворянский титул, средний между баронессой и графиней.
9
Зимниками называли хутора, на которые часть сечевых казаков уходила зимой, поскольку там легче было пережить суровые морозы, прокормиться и подлечить раны. Как правило, эти зимники располагались неподалеку от Запорожской Сечи, чтобы, в случае приближения орды, "зимовальщики" могли быстро вернуться в Сечь.
10
Кодак – крепость, построенная поляками на Днепре, неподалеку от Сечи, по проекту французского инженера-фортификатора де Боплана, с целью укротить казачью вольницу.
11
Королевские мушкетеры являлись королевской гвардией, в задачу которой входила в основном охрана королевского дворца и членов королевской семьи.
12
Великим Лугом казаки называли плавнево-лесные, испещренные островками, приднепровские долины, которые давали приют основателям Запорожской Сечи. Эти бесконечные луга украинцы объединяли под уважительным наименованием Отец Великий Луг, притом что "матерью" объявлялась Сечь Запорожская.
13
Сечевые запорожские казаки большую часть своей жизни проводили на Сечи, где несли гарнизонную службу. Как и монахи, они принимали обет безбрачия и не могли иметь ни дома, ни семьи. Просто запорожские казаки – те, что оседло жили на огромной территории Земли Войска Запорожского, в своеобразной казачьей республике. Городовыми назывались казаки, которые семьями жили в украинских городах и деревнях. Реестровыми были казаки, которые входили в королевский (или гетманский) реестр и служили польскому правительству, получая одежду, оружие и денежное довольствие. Надворными именовались наемные казаки, которые служили при дворе магнатов, охраняя владения благодетеля.
14
Здесь названы реальные имена руководителей некоторых казацко-крестьянских восстаний, происходивших в Украине до украинско-польской войны под началом Б. Хмельницкого (1648–1654).
15
Как со временем оказалось, на Сечи Хмельницкого приняли настороженно и с явным недоверием. Поначалу будущему гетману пришлось объясняться с сечевиками, опустившись на колени; жаловаться на то, что поляки несправедливо отобрали у него хутор Субботов. Со временем отношения между Сечью, которая пыталась сохранить полную независимость от казачьей или какой-либо иной державы, и командованием повстанческой армии складывались непросто. Известно, что начиная с 1649 года Сечь принципиально не предоставила Хмельницкому ни одного из своих подразделений.
16
Грейт-Ярмут – портовый город на восточном побережье Англии.
17
Специальное заседание сейма, на котором сенаторы избирают нового короля. При этом теоретически свою кандидатуру на пост монарха имел право выдвинуть любой польский дворянин, обладавший родовым гербом.
18
С "туменами", то есть с тысячами; с подразделениями татарской орды, каждое из которых насчитывало тысячу сабель.
19
Буджацкая орда – татарская орда, кочевавшая в Буджацкой степи, между низовьем Днестра и Дуная. Иногда ее называют Белгородской, по названию города Белгорода, ныне Белгорода-Днестровского Одесской области Украины. Эта орда, как и ряд других – Очаковская, Едисанская, Перекопская, Ногайская – была вассалом Крымского ханства.
20
Чамбул – мобильный татарский конный отряд, использовался в набегах в основном для грабежа мирного населения.
21
Джура – адъютант, денщик, слуга.
22
Сераскир – командующий войсками, полководец (тур.) .
23
Казачьи челны, на которых запорожцы умудрялись преодолевать Черное и Азовское моря.
24
Коронный гетман – главнокомандующий войсками польского королевства. Польный гетман являлся заместителем коронного и, как правило, возглавлял войска во время похода. В годы описываемого восстания украинского казачества коронным гетманом являлся граф Николай Потоцкий, а польным – не менее именитый аристократ, черниговский воевода Мартин Калиновский.
25
Здесь интерпретируются фрагменты из универсала, с которым Б. Хмельницкий обратился к украинскому народу с призывом о восстании.
26
Имя сотника реестрового казачества Федора Лютая, к сожалению, почти затерялось в анналах истории. А между тем, этот ближайший соратник Хмельницкого стал одним из инициаторов национально-освободительного движения. На Запорожье Лютай прибыл раньше Хмельницкого, и когда полковник появился в этих краях, он с небольшим отрядом уже поджидал его на острове Томаковка. С этого отряда, собственно, и началось зарождение национально-освободительной армии. Вскоре Лютай был избран кошевым атаманом Запорожской Сечи.
27