Потом многие из тех, кого Кокаскеров агитировал остаться, писали ему с горечью о своих мытарствах и неустроенности, и вот тогда-то узнал он из нескольких писем о взбаламутившей все сокращенное офицерство резолюции Никиты Сергеевича. Тому, как отцу, написал полковник в отставке, что прошло уже больше трех месяцев, а квартиру ему не выделили, не выполняется, стало быть, приказ, а это - противоправно. Посетовал отставной полковник, что и на работу устроиться трудно… Письмо вернулось к нему с резолюцией самого Хрущева: "Назовите мне любой совхоз, где бы вас не приняли свинарем и не выделили участок под дом, тогда я немедленно приму надлежащие меры".
Анекдотов в то время, после трусливого сталинского, ходило много. Вполне возможно, что и письмо с резолюцией - досужий вымысел злопыхателей, только и на правду все это весьма смахивало.
Потом письма от уволенных стали приходить реже, тон их сделался спокойней. Каждый находил новую свою судьбу, кто у станка, кто, добывая хлеб насущный временной работой, учился, а кто-то упокоил мятущуюся душу в пивнушках, благо даже ерш стоил гроши и малой той пенсии, какую положила отслужившим непредельный срок офицерам держава, хватало на полупьяное прозябание…
Но совсем скоро все резко изменилось. Граница не приемлет волюнтаризма, ее либо нужно охранять, либо "избавляться от столбиков". Она - не колхозное поле, на котором можно экспериментировать, то горшочки торфоперегнойные тыкать в него, то квадратно-гнездовую кукурузу, то травить удобрениями… Граница не через года даст о себе знать, что гибнет, а сразу. Она заставила уважать себя, и хотелось это кому или нет, а пришлось восстанавливать порушенное. Но, как известно, строить - не ломать. Сразу появились вопросы. И главный из них - отсутствие молодых офицерских кадров. Начальника отряда уволили с партийным взысканием за неумело проведенное сокращение, отправили на пенсию начальника политотдела, тоже с выговором, а вслед за ним и кадровика, которому досталось на орехи больше всех. Отряд принял подполковник Кокаскеров, и пошли от него письма к прежним своим сослуживцам. Письма-просьбы. Вернуться в строй. А сделать это тогда было не трудно, ибо военкоматы слали бывшим офицерам повестки за повестками, и добровольцу открыли бы зеленую улицу.
Увы, желание вернуться изъявили только те, кто ничего, кроме пивных, в народном хозяйстве не нашел. Военкомат брал и таких, тем более, что туда они приходили чисто выбритыми, наодеколоненными, с пачками свежих газет под мышками. Но Кокаскеров судьбу всех отрядных офицеров знал, хотел поэтому вернуть только достойных.
Отказ за отказом. Не отвечали долго и, как он их называл, украинцы. Скучилась группа толковых парней и двинулась на крупный металлургический комбинат. Там тоже пошло дело у них хорошо. Один из них уже начальник участка, другой - парторг цеха, остальные - бригадиры. Все учатся заочно в институтах. Создали клуб ветеранов границы. На комбинате бывших пограничников, в разные годы служивших на заставах, оказалось много, и потянуло их на воспоминания о прежних боевых делах. И молодежь к ним липнуть стала. Знал об этом Кокаскеров, вот и надеялся, что вернутся офицеры в отряд и станут добрыми помощниками в ратном труде. Но ответ, который он наконец дождался, рассыпал в пух и прах маниловские его мечтания:
"… Мы в клубе ветеранов границы приняли такое решение: выкуем меч из лучшей стали и делегация привезет его вам. Как знак того, что берем мы над отрядом шефство. Лучших ребят-призывников станем к вам направлять по нашим рекомендациям. А после демобилизации клуб станет принимать их доклады о службе…"
И на том спасибо. Огромное. Выходит, не озлобились те, кому в свое время не оказалось места на границе, не во всем народе, выходит, донельзя упал авторитет пограничных войск, понимают люди, что нельзя границу бросать на произвол судьбы.
Полковник Кокаскеров поднял трубку и попросил:
- Начальника штаба.
Начальнику бы политотдела в первую очередь позвонить, по его части больше письмо (шефство, меч, посылка на службу в отряд лучших производственников - прекрасные показатели для воспитательной работы), но звать его не хочется. Ни рыба, ни мясо. О нем Кокаскеров так отозвался в разговоре с начальником войск:
"- Хрен редьки не слаще".
Ох и ошибался Кокаскеров. Новый начальник политотдела был и рыба, и мясо. Увы, только для себя. Скоро поймет это Рашид Кулович. Совсем скоро. Но пока он, недооценивая его, считал просто слабаком. Начальника штаба ценил выше, хотя начальник штаба отряда тоже из "старичков", переживших чистку. Выслуга у него большая, перспектив никаких, можно, как шутили местные остряки, ногой открывать дверь в кабинет начальства. Он, правда, этого не делал, но при разногласиях, естественных в работе, всем своим видом подчеркивал: "Послужите с мое, тогда и вводите новшество". Но при всем при этом он все же мог загореться. Не надолго, правда. Вот на это-то и рассчитывал начальник отряда. На меч, выкованный из лучшей стали. Дрогнет сердце старого служаки.
Постучавшись, вошел начальник штаба подполковник Томило, довольно округлой внешности, с пышной седой шевелюрой, отчего лицо его казалось маленьким, придавленным белой волосяной копной. В руках его была неизменная тетрадь в клеточку.
- Слушаю вас, Рашид Кулович, - садясь за приставной столик и раскрывая тетрадь, услужливо молвил начальник штаба. - Жду ваших указаний.
С прежним начальником отряда Томило держался вольней и уверенней, без этакого "чего изволите". Кокаскеров и так прикидывал, отчего с ним такая перемена, и эдак - выходило одно: юродствует. Потому, как обижен. Рассчитывал занять кресло начальника отряда, когда оно освободилось.
Еще раз переспросил Томило, как бы удивляясь паузе:
- Жду ваших указаний, - и поднес шариковую ручку (редкость по тем временам) вплотную к листу в готовности не упустить, не дай бог, ни одного слова.
- Вот тут, Яков Куденетович, нам всем указания, - подал письмо Кокаскеров, заставляя себя говорить ровно, не раздражаясь, будто все в порядке, будто не замечает он юродствующей почтительности.
Без охоты взял письмо начальник штаба, предположив, что в нем какая-то жалоба, по которой придется разбираться, а значит, вполне возможен выезд, чего он давно уже избегал: заставы высоко, минимум - две семьсот над уровнем моря, аппетит там теряется, сон беспокойный, и только начинаешь втягиваться, пора вниз. А это тоже не легче, организм тоже не вдруг перестраивается после высоты.
Пробегает подполковник строчку за строчкой и настороженность его отступает. Меч, это же прекрасно! Воскликнул даже, став на малое время самим собой:
- Вместе со знаменем хранить станем. А принять подарок торжественно! Весь отряд построить. С выносом Знамени части!
- Мудрому слову душа радуется, - поддержал Кокаскеров начальника штаба. - Так и поступим.
А Томило уже спешит ручкой по листку, записывая "указания". Как же, каждое слово - золотое.
Улыбнулся Кокаскеров, совершенно не обидевшись на столь быструю смену настроения у собеседника, начал даже подыгрывать подполковнику:
- Не только отряд построим с выносом Знамени, еще и от каждой заставы вызовем представителей. Лучших из лучших. Но выбирать придется, Яков Куденетович, непосредственно на заставе с учетом мнений командования, партийной и комсомольской организаций. Как вы считаете? Разумно?
Не вдруг ответил Томило. Дописал "указания", только тогда поднял голову.
- Возражений никаких. Но это - прямая обязанность начальника политотдела. Ему и карты в руки.
- Еще один мудрый совет, - кивнул Кокаскеров и, поднимая трубку, проговорил согласно: - Позовем майора Киприянова.
Майор тоже был уже в возрасте. Из засидевшихся в окружных кабинетах. Пережил лихую годину тихо-смирно и вот теперь, кажется, настал и его час, ибо на безрыбье и верхоплавка - хариус. В отряд он приехал всего несколько недель назад из Приморья, но вел себя уже так, словно не ему надлежало познавать и участок, и специфику высокогорной службы, а все должны учиться у него, столько лет проработавшего в окружном звене. В звене начальственном. Сухопарый, высокий, отчего казался моложе своих лет, он был сух и высокомерен в обращении со всеми. Даже с Кокаскеровым так строил разговор, будто за ним, политработником, последнее слово.
Вошел майор Киприянов в кабинет, словно сделал одолжение, будто оторвали его понапрасну от важных дел. И даже "слушаю вас" прозвучало покровительственно.
- Почитайте, Корнилий Юрьевич, письмо, - жестом приглашая садиться, попросил Кокаскеров. - Посоветуемся потом. Как у нас говорят: в каждой голове - тысячи дум.
- Вы хотите сказать: один ум хорошо, а два - лучше.
- Пусть будет так. Только учтите, нас здесь трое.
Томило хмыкнул, Киприянов недоуменно пожал плечами.
Читал письмо Киприянов основательно, а закончив, положил перед собой и, прикрыв ладонью, долго-долго смотрел в только ему ведомую даль. Кокаскеров и Томило терпеливо ждали, чувствуя себя лишними в этом кабинете. Но вот Киприянов все же заговорил:
- Подарок, считаю, стоящий. Отказываться не будем. Сделаем его переходящим. Лучшей заставе. Пригласим к годовщине пограничных войск - пятнадцатого февраля.
- Ого! - удивленно выпалил Томило. - Февраль всего ничего как прошел. Без малого год ждать?!
- А почему бы и нет. Не было меча - жили. А за год что случится. Распадется клуб ветеранов на металлургическом? Вряд ли. Расформируют отряд? Сегодня это почти исключено. Подготовимся основательней…
- Эка, подготовимся! Надраил пуговицы, сапоги вычистил и - на построение.
- Такой примитивизм. Я не позволю формальным подходом загубить полезное дело…
Полковник Кокаскеров слушал пререкания своих заместителей лишь краем уха., он воспринял идею Киприянова сделать меч переходящим с восторгом, даже себя ругнул, что не додумался до этого сам, но почти годовая проволочка его вовсе не устраивала. Покоробило и то, что не к годовщине части (если не знал, спросил бы) наметил приезд гостей, а к годовщине погранвойск, вот и думал Кокаскеров, каким манером втолковать новому политработнику, что предложение его фальшиво в своей основе. Тактичный ход подыскивал, а он, этот тактичный ход, не складывался. По его раскладке разговор получался резкий, без обиняков.
Дождался, когда иссякнет пустопорожняя, потому недолгая перепалка, и заговорил тоном хозяина, которого надлежит слушать и к слову которого нужно относиться уважительно.
- Ваше предложение, Корнилий Юрьевич, о переходящем призе я принимаю. Соревнование в войсках - дело новое, не испытанное еще, но, думаю, это на несколько лет внесет живость в борьбу за первенство. Согласен, что и спешить не следует. Подготовиться нужно. Только, почему пятнадцатого февраля?
- Как, почему? Пятнадцатого февраля тысяча девятьсот двадцать первого года Феликс Эдмундович Дзержинский подписал инструкцию по охране государственной границы; этот день и стал днем рождения советских пограничных войск, - привычно, как с трибуны перед новобранцами учебного пункта, пропономарил Киприянов. - А у нас, во всей стране, традиция: праздничные дела в праздничный день. Напишем председателю клуба пограничников письмо, там поймут нас. В ближайшее время я поручу политотдельцам подготовить предложение о соревновании за право принять дар рабочего класса. Победителей пригласим в отряд и доставим на правый фланг…
- Все это верно… Но у нашего отряда есть своя история. Она началась раньше двадцать первого года.
- Есть история пограничных войск. Официально подготовленная и утвержденная. Я привез с собой лекции, разработанные Москвой. Учеными. И, кстати, лекции одобрены официально. В них то, что каждый пограничник, особенно коммунист-пограничник, просто обязан знать, как Отче наш… Так вот, - перешел на лекторский тон Киприянов. - После победы Октября старый корпус пограничной стражи, приспособленный к защите интересов господствующих классов, не мог выполнять задачи, выдвинутые новой властью, новым классом, что делало невозможным использовать старую погранохрану, ибо на пограничных постах процветало взяточничество, через границу незаконно пропускались преступные элементы, отмечались и другие злоупотребления…
- Возможно, но, - попытался Кокаскеров остановить Киприянова, беспардонно начавшего читать лекцию, однако тот предостерегающе поднял руку.
- Минуточку, я не сказал главного. А главное в том, что Владимир Ильич Ленин девятнадцатого января тысяча девятьсот двадцать первого года подписал постановление Совета Труда и Обороны о создании специальных войск ВЧК, на кои возлагались обязанности охраны границ РСФСР. А пятнадцатого февраля того же года Феликс Эдмундович подписал Инструкцию. Лучшие части Красной Армии приняли под охрану границу молодой республики Советов-.
- Я бы хотел уточнить, - с улыбкой взрослого человека, слушающего лепет ребенка, заговорил Кокаскеров. - Участок границы от Каспийского моря до Алтайских гор был взят под охрану в ноябре двадцатого специально сформированной отдельной Туркестанской пограничной дивизией. По предложению Совета Труда и Обороны.
- На Памир, как говорят официальные документы, - с подчеркнутой сердитостью парировал начальник политотдела командира, который проявляет неуважение к слову политработника, а значит, воспитателя, - пограничный отряд отправился из Ташкента лишь в июне двадцать первого. Пробивался туда с боями. Под Гульчей бой. В Суфи-Кургане бой. Возможно, и эти исторические факты для вас аморфны?
- Вам знакомо имя генерала Костюкова?
- Да. Он уволен за противодействие генеральной линии партии…
- Так вот, - усилием воли Кокаскеров постарался не заметить реплики Киприянова, - рядовой казак Костюков, приняв командование пограничным гарнизоном на Алае у Богусловского, царского офицера, который тоже стал советским генералом и погиб в Отечественной, оставался с этим гарнизоном бессменно. Это тоже факт. А моя фамилия вам ничего не говорит? Кокаскеров. Зеленый солдат. Пограничник. Я жизнью обязан пограничникам. И моя мать тоже…
- Не думаете ли вы приурочить рождение пограничного отряда к своему дню рождения? - строго спросил Киприянов, упершись в Кокаскерова своими карими пустыми глазами. - Не слишком ли это?
Метнул гневный взгляд Кокаскеров в лицо наглому глупцу, резкие слова готовы были рвануться в ответ на выпад майора, но сумел Кокаскеров удержать их, вздохнул глубоко и ответил почти спокойно, по-восточному философски:
- Уста - весы разума.
Томило хихикнул пошленько, а Киприянов даже не дрогнул лицом. Неподвижно сверлил он глазами начальника отряда, но что удивляло Кокаскерова, впервые так внимательно вглядевшегося в лицо человека, стоявшего во главе политоргана отряда, так это полное отсутствие жизни в глазах. Так, черные пятна и - все. Какие мысли у человека, какое состояние души, какое настроение - ничего не видно. Там, где-то внутри, упрятано все. Не поймешь, только ли буквоед и себялюб в кресле начальника политотдела, или что-то страшнее…
"Ладно… Не ездить на коне - не разглядеть пути".
И все же прошло еще какое-то время, прежде чем принял Кокаскеров окончательное решение и вполне справился с собой. Заговорил приказным тоном:
- Обсуждение закончено. Записывайте указания…
- Так точно, - моментально откликнулся Томило и склонился над столом в готовности строчить шариковой ручкой все, что скажет авторитетный начальник.
- У меня хорошая память. На склероз не жалуюсь.
- Не смею сомневаться. И все же… Сходите за тетрадкой для служебных записей.
Подполковник Томило рассыпался смешком, совершенно не изменив позы. Шариковая ручка едва не касалась клетчатой странички, готовая без удержу спешить за ценными указаниями шефа.
Киприянов вернулся и, подчеркивая, что незаслуженно унижен, плюхнулся на стул. Тетрадь раскрыл не сразу, ждал, чтобы начальник отряда еще раз попросил записывать указания. Но Кокаскеров терпеливо ждал. Ждал, пока молчаливый поединок не будет выигран.
Не выдержал Киприянов. Вяло, без всякой охоты, начал перелистывать тетрадь до чистых страниц.
- Позвольте карандаш?
- Да. Любой. Итак, подведем итог совещания. Первое, что нужно сделать, Корнилий Юрьевич, напишите письмо генералу Костюкову, пусть вспомнит, когда оставшиеся в гарнизоне казаки-пограничники разгромили банду Абсеитбека…
- Вашего отца?
- Да. Только речь не о моем отце, речь о первом боевом крещении пограничников, перешедших на сторону революционного народа. Сделаем тот день официально днем части.
- Без утверждения вышестоящего командования мы не правомочны. А письмо генерала в отставке - не документ, чтобы готовить ходатайство.
- В формуляре части есть описание того боя, отмечена и дата, - вставил подполковник Томило. - А формуляр - официальный документ.
- Видимо у Корнилия Юрьевича руки еще не дошли до истории части, где ему предписано служить, - ответил Кокаскеров начальнику штаба. Словно Киприянов не сидел вместе с ними в кабинете.
- А до вашей родословной дошли руки? - бесстрастно, будто о чем-то очень уж обыденном, сказал Томило, но не выдержал роли, хихикнул все же.
- Дорогой, Яков Куденетович, мой отец, не Абсеитбек, а Кул, наставлял меня: "- Станешь опираться на кривую палку, сам согнешься", - помолчал немного, дав время проглотить сказанное и Томиле, и, главное, Киприянову, затем вновь заговорил официально: - после получения ответа от генерала Костюкова подготовьте, Корнилий Юрьевич, все необходимое для официального утверждения Дня части. Выписки из формуляра подготовит вам штаб. Меч принимать будем в старой крепости. Генерала Костюкова пригласим обязательно. Пригласим и других ветеранов. Поиском их займется политотдел совместно со штабом.
- В это время в крепости учебный год только-только начнется. Ни строя еще, ни выправки, - возразил Томило. - Что ветераны подумают? Стыд головушке…
- Все мы прошли новобранство. Боец не рождается, он - становится. Вы только подумайте, какой заряд патриотизма получат молодые пограничники. Ну а подшлифовать, подтянуть призывников - дело штаба. Здесь вам, Яков Куденетович, полный простор, - подождав, пока закончит писать Томило, продолжил: - Представителей от застав, победивших в соревновании, туда свезем. Условия соревнования, этапы проверки разработать совместно политотделу и штабу в двухдневный срок. Через два дня мы, Корнилий Юрьевич, выезжаем с вами на заставы.
- Снега еще много в горах, машина не везде пройдет.
- На конях. Два дня у вас есть в запасе, восстановите навыки. Вы же - кавалерист. А что нужно доброму джигиту? Резвый конь да острый клинок. Двух зайцев убьем: нацелим людей на встречу с ветеранами и вы участок отряда изучите. И еще… Посмотрим, в какой помощи нуждается старая крепость.
Подполковник Томило вздохнул облегченно. Он несказанно обрадовался, что оставлен в штабе. Тяжело, ох, тяжело стало с таким округлым брюшком мотаться по высокогорным заставам, тем более, на коне. Самоубийство. Давно он уже не джигит. Сам-то он это знал хорошо.