И он вынул из кармана аккуратно завернутые в газетку ордена, снятые бойцами с полусгоревшей гимнастерки Труда. Глаза Андрея увлажнились. А боец все топтался возле него, смущенно расправляя прокуренные усы. Улучив минутку, когда сестра отошла в дальний угол, он нагнулся к Андрею и, обдавая его жарким дыханием, прошептал:
- Может, не побрезгуете, товарищ офицер? Тут у нас старшину сегодня убило, а у него в баклажке спирту немного было. Ну, ребята и сказали: "Захвати для товарища летчика. Может, жив останется, пусть за наше здоровье хлебнет".
Андрей протянул руку. Боец сунул ему флягу и, с наивной мужичьей хитростью заслоняя его от сестры, громко заговорил о чем-то постороннем. Андрей глотнул обжигающей губы жидкости, и сразу тепло побежало по жилам. Улыбнувшись бойцу, он откинул голову на жесткую подушку и забылся. Боец растерянно глянул на него, потом, увидев, что Андрей дышит, хитро подмигнул, завинтил флягу и, высоко поднимая одеревеневшие ноги, чтобы не стучать башмаками, зашагал на цыпочках к выходу.
А в районе Киевская - Молдаванская все кипело, бурлило, громыхало и сотрясалось. Казалось, все стихии земли вырвались на свободу, чтобы разгуляться на этом маленьком клочке земли.
Советская авиация прилагала все усилия, чтобы сорвать воздушное наступление противника. Наши штурмовики и бомбардировщики атаковали аэродромы гитлеровцев. Истребители перехватывали немецкую авиацию, атакующую наземные войска, еще до подхода к линии фронта. Для этого они уходили патрулировать в тыл к гитлеровцам, на довольно значительную глубину.
Гвардейцы вместе со всеми истребителями 4-й воздушной армии, которой теперь командовал генерал-лейтенант Вершинин, работали напряженно, делая по нескольку боевых вылетов в день. Многие воздушные бои приходилось проводить в условиях огромного неравенства сил. Особенно разительным, поистине невероятным был бой, проведенный 29 мая Покрышкиным. Когда ветераны полка рассказывали мне о нем осенью 1944 года, я не поверил, что такое возможно. Однако документы, с которыми меня познакомили в штабе дивизии, рассеяли сомнения. Невероятное оказалось реальностью: патруль Покрышкина принял и выиграл бой с тремя группами гитлеровской бомбардировочной авиации!
В этот день он вылетел на прикрытие своих войск в районе Киевской с четверкой самолетов. В паре с ним шел молодой, еще недостаточно опытный пилот Малин. Во второй паре были Торбеев и Старичков. Над полем боя лежали два яруса облаков, нижний стлался почти у земли, второй поднимался высоко. Покрышкин повел четверку между ними, зная, что немцы любят скрытно подходить к цели, пользуясь именно такими облачными коридорами.
Во время патрулирования Малин оторвался и потерял Покрышкина. Теперь в распоряжении капитана оставалось всего три машины. И вдруг по радио капитан услышал взволнованный голос дежурного с поста радионаведения:
- Северо-западнее - две группы "юнкерсов-88". Интервал между группами - одна минута. Юго-западнее - отряд "хейнкелей-111". Верхний ярус - возможны "мессершмитты"...
Как и предполагал Покрышкин, немецкие бомбардировщики направлялись к полю боя, прячась между двумя слоями облаков. Их было около тридцати. Гитлеровцы явно замышляли звездный налет: группы сходились с разных направлений.
Капитан слышал, как с пункта радионаведения срочно вызывали дежурные подразделения истребителей, находившихся на аэродроме. Но пока они подоспеют, бомбардировщики уже сбросят свой смертоносный груз. Значит, надо во что бы то ни стало если не предотвратить бомбовый налет, то, по крайней мере, сбить фашистов с боевого курса и нанести им максимальный ущерб...
Что мог сделать Покрышкин, имея в своем распоряжении лишь три самолета против тридцати? Но он и мысли не допускал, что фашисты у него на глазах сбросят бомбы на нашу пехоту. Он скомандовал Старичкову:
- Прикройте! Иду в атаку...
Фашистские летчики были ошеломлены, увидев одинокий советский самолет, устремившийся им навстречу. Его вытянутый вперед алый кок был угрожающе нацелен на ведущего ближней группы - тяжеловесного бомбардировщика типа "Ю-88". У немецкого штурмана, сидевшего в широкой остекленной кабине, не выдержали нервы, и он нажал бомбосбрасыватель, хотя до цели было еще далеко. Летчик начал делать крутой разворот, но было уже поздно: одинокий советский истребитель как молния сверкнул над ним и дал в упор короткую очередь. "Юнкере" рухнул на землю. Тут же Покрышкин, скосив глаза влево, увидел совсем рядом тупой нос второго бомбардировщика, ощеренный пулеметами. Отвалив в сторону и пропустив его вперед, он развернулся и ударил сзади. "Юнкерсы" рассыпались, потеряли строй и, торопливо сбросив бомбы, начали нырять в облака. Их смертоносный удар пришелся по гитлеровской пехоте.
Теперь капитан сходу врезался в строй второй волны бомбардировщиков. Немецкие летчики видели, что произошло с первой их группой, и теперь само по себе приближение странной советской машины, которая под прикрытием двух истребителей нападает на целые отряды самолетов, ошеломило их. Возможно, они предположили, что советский летчик вооружен каким-то новым секретным оружием и потому никого и ничего не боится. Во всяком случае, вторая бомбардировочная группа проявила еще меньше выдержки, чем первая, и начала рассыпаться до того, как Покрышкин полоснул огнем ведущего.
В это время третья группа бомбардировщиков вышла на боевой курс, и бомбы уже посыпались на наши войска. Капитан, рискуя столкнуться, влетел в самую гущу вражеского строя.
Привязавшись к одной паре "хейнкелей", Покрышкин упрямо и дерзко клевал правый самолет. Почему-то он долго не загорался, пришлось сделать три атаки, пока, наконец, за мотором немецкого бомбардировщика потянулся дымный хвост. Покрышкин тут же обрушился на второй бомбардировщик. Первой очередью он расстрелял стрелка, второй пробил крыло. Но тут у него кончились боеприпасы.
Покрышкин осмотрелся. Поспешно уходивших гитлеровцев уже брали в клещи подоспевшие дежурные подразделения наших истребителей. Патруль выполнил свою обязанность. Но где Торбеев и Старичков? Их нигде не было видно. Только потом Покрышкин узнал, что они, прикрывая его, завязали бой, в ходе которого сбили один гитлеровский самолет, но и машина Старичкова была подбита, и потому им пришлось вернуться.
Покрышкин повернул к аэродрому.
Такие неистовые, поистине невероятные атаки советских летчиков угнетающе действовали на психику гитлеровцев. Авиация Геринга несла всё возрастающие потери. 3 июня, например, была брошена в атаку крупная группа в составе 125 фашистских бомбардировщиков под прикрытием более десятка истребителей. Их встретили 26 советских истребителей. И что же? Неравный бой кончился тем, что 18 гитлеровских самолетов были сбиты, а еще 4 повреждено. Остальные бомбардировщики рассеялись, беспорядочно сбрасывая бомбы. Еще один налет был сорван.
Даже хваленая эскадра Геринга "Удет" оказалась бессильной против советских гвардейцев. Что же говорить о рядовых пилотах-бомбардировщиках?
Три месяца спустя, когда наши войска, продвинувшись далеко вперед, освободили Мариуполь, Покрышкину случилось остановиться в том самом доме, где квартировали раньше гитлеровские летчики, летавшие весной оттуда бомбить Кубань. Словоохотливая хозяйка рассказывала:
- Ну и били же их, видать, наши! Встанут утром, хмурые, злые: то им не так, это не так. Лают, как собаки, переругаются, пока соберутся. А потом нахлебаются винища и идут. Морды кислые, ровно им на виселицу. Улетит-то их много, а прилетает чуть не вдвое меньше. Тут уж санитары бегать начинают, машины заводят. А те, кому посчастливилось, соберутся и опять пьют. И как бы это узнать, кто их так хорошо крестил на Кубани? Век бы господа-бога молила!..
Покрышкин слушал, посмеивался и уклончиво говорил:
- Да, видать, там, на Кубани, толковые летчики были!
Это новое, пожалуй, самое ожесточенное воздушное сражение продолжалось примерно десять дней: с 26 мая по 7 июня было уничтожено 315 фашистских самолетов - половина того, чем располагало командование германских военно-воздушных сил на Кубани перед началом операции. Наша авиация потеряла 150 самолетов. Прочно удержав господство в воздухе, советские летчики надежно прикрыли наземные войска, дав им возможность улучшить свои позиции и создать плацдарм для решающих операций по очищению Тамани.
Военный совет Северо-Кавказского фронта так оценил итоги этой большой воздушной битвы:
"В результате воздушных сражений победа бесспорно осталась на нашей стороне. Противник не добился своей цели. Наша авиация не только успешно противодействовала врагу, но одновременно вынудила немцев прекратить воздушные бои и убрать свою авиацию".
В разгаре этого сражения в гвардейский полк прибыло новое пополнение - штурман полка майор Крюков привел из Тихорецкой целую эскадрилью только что изучивших новую материальную часть молодых пилотов. Это были бравые ребята из 84-го истребительного полка, имевшего короткую, но славную биографию: он был сформирован в трудные дни 1942 года из летчиков, еще не бывавших на войне. У них тогда отсутствовал боевой опыт, но то были дружные, воинственно настроенные, смелые, неунывающие люди. И они с воодушевлением ринулись в самое пекло битвы, развернувшейся на берегах Терека.
О нечеловечески трудной битве на Тереке можно написать отдельную книгу, и она, наверное, будет написана. Те, кому довелось провести сентябрь и октябрь на этом рубеже, до конца своих дней сберегут память о суровых днях, когда густая, тяжелая пелена пыли и порохового дыма затягивала солнце, когда скалы крошились под ударами снарядов и бомб, когда все вокруг гудело, тряслось, рассыпалось и гибло, и только упрямые, закопченные, полузасыпанные землей, оглохшие люди в выгоревших гимнастерках и пилотках с зелеными звездочками, прижавшись к горячим камням, вели упорный, многодневный бой.
Так же как на севере, у берегов Волги, здесь, на Тереке, мерили расстояние на метры, вели многодневные жестокие бои за какой-нибудь отдельный полуразбитый дом, за холм, изрытый снарядами, за усеянный крупным булыжником мертвый островок на бурной реке. Отсюда пошла слава братьев Остапенко, уничтоживших вдвоем из противотанкового ружья за два дня несколько танков. Тут наводила на фашистов ужас морская пехота, дравшаяся среди скал и лесов с таким упорством и умением, словно под нею была стальная палуба родного корабля, а не предательски осыпавшийся щебень. И подразделения пограничников, брошенные на защиту Кавказа, сражались с тем невероятным упорством, которое неизменно пугало гитлеровцев.
В тесных ущельях, на узких горных тропах воевали плечом к плечу седобородые кубанские казаки с георгиевскими крестами, полученными еще за японскую войну, и смуглолицые юноши с бакинских нефтепромыслов, лезгины из горных аулов и шахтеры Зангезура, и газеты повторяли в эти дни слова клятвы, принесенной старейшими представителями народов Кавказа: "Как горные реки не потекут вспять, как прекрасное солнце не перестанет светить над нашей землей, так и черные тучи фашизма никогда не покроют наши Кавказские горы. Не бывать собаке Гитлеру хозяином над нашим Кавказом, над нашей Советской страной!.."
Когда горсточка молодых пилотов 84-го полка влилась в лагерь защитников Кавказа, она очень быстро прониклась строгим сознанием ответственности за судьбу своей земли.
Летала молодежь все на тех же устарелых "чайках", на которых многие летчики начинали войну. В блиндажах, вырытых на берегу Терека, они сложили грустную песенку:
"Чайка" смело пролетела
Над седой волной.
Перевернулась... и не вернулась...
Вечный ей покой!..
В то время "чайки" были уже сняты с производства, и на заводах строились сотни и тысячи новейших летательных аппаратов, которые в будущих сражениях должны были разгромить немецкую авиацию. Уже тогда над седыми волнами бурного Терека все чаще появлялись эскадрильи быстрых "Яковлевых", которых "мессершмитты" сторонились. Но "чайки" все еще оставались в строю, и летчики навсегда сохранили трогательную привязанность к ним: все-таки целых два года вились "чайки" над полями битв, и тысячи подвигов совершили наши пилоты на них, проходя трудный путь войны.
Молодежь 84-го полка на "чайках" по нескольку раз в день штурмовала войска противника. Подвесив под хрупкими крыльями по четыре маленькие бомбы и зарядив пулеметы, летчики уходили в бой, пробивая стену ураганного зенитного огня. Верткие, маневренные машины чутко повиновались управлению, и летчики упрямо лавировали среди разрывов до тех пор, пока не заканчивали выполнение боевой задачи. Пехота с замиранием сердца наблюдала за ними.
- "Веселые ребята" пришли! - кричали в окопах.
И на обветренных, воспаленных лицах бойцов появлялись улыбки, когда безвестному водителю "чайки" удавалось хитрым маневром обмануть немецких зенитчиков, донести и сбросить свой груз на позиции противника. Когда же над полем боя появлялись "мессершмитты", со свистом рассекавшие воздух, "Веселые ребята" становились в круг и яростно, неистово оборонялись. Тогда еще не была разработана тактика действий парами, не соблюдались нынешние боевые порядки, и "Веселые ребята", крутясь густым клубком, подчас так и шли до самого аэродрома. А "мессершмитты" выли над ними, норовя клюнуть отставшего.
Когда наши войска, накопив силы, перешли в наступление и отбросили гитлеровцев к устью Кубани, "Веселые ребята" простились с "чайками". Их вывели из боя, и на широком зеленом поле у Тихорецкой они начали учиться летать на таких же скоростных самолетах, на каких уже воевали Покрышкин и его друзья. Учителем "Веселых ребят" был Борис Глинка, искусный летчик из полка Дзусова, степенный украинец. Молодежь училась жадно и нетерпеливо, выпрашивая дополнительные учебные полеты.
И вот Пал Палыч Крюков привел в Поповическую эскадрилью молодежь, закончившую переучивание. Эту группу летчиков передали в гвардейский полк, и Покрышкину было поручено ввести их в бой.
Поставив свои машины в капониры, новички пришли на командный пункт. Сразу узнав Покрышкина по портрету, опубликованному в армейской газете, они глядели на него во все глаза, вспоминая многие невероятные истории, связанные с именем этого человека. Они знали, что ему приходилось драться одному против нескольких десятков самолетов, что на Кубани гитлеровцам еще ни разу не удалось не только сбить, но даже подбить его машину, хотя он летал в бой по нескольку раз в день. Говорили, что за всю войну он ни разу не был ранен, хотя ему случалось бывать в самых страшных передрягах.
Крюков доложил командиру полка о прибытии пополнения, тот поздоровался и сказал:
- Знакомьтесь, - мой заместитель по воздушнострелковой службе Герой Советского Союза капитан Покрышкин. Будете учиться летать по его системе.
Покрышкин внимательно оглядел летчиков. Он уже знал, что эти ребята бывали в боях и храбро дрались. У некоторых на груди красовались ордена, золотые и красные ленточки - память о ранениях. Взяв список, он начал читать:
- Голубев Георгий Гордеевич!
- Я, - ответил худощавый голубоглазый юноша с вьющимися каштановыми волосами, в гимнастерке с погонами старшего сержанта и орденом Красной Звезды.
- Где учился?
- В Ачинском аэроклубе и Ульяновской школе.
- А потом?
- Работал в летной школе Цнорис-Цхали инструктором.
- Давно на войне?
- С тридцатого ноября 1941 года.
Покрышкин внимательно поглядел на Голубева и потом вызвал следующего:
- Цветков!
- Я, - отозвался молоденький лейтенант с легким, полудетским пушком на подбородке.
- Давно в армии?
- С 1932 года.
- Ого!.. недоуменно улыбнулся Покрышкин. - С пеленок?
- Воспитанник части, - пояснил лейтенант.
- А на войне?
- С двадцать второго июня 1941 года. Начал со Львова, и вот...
- Так, - сказал Покрышкин, поставил карандашом птичку в записной книжечке и продолжал: - Сухов Константин Васильевич!
- Здесь! - солидно ответил невысокий, смуглый юноша в солдатской гимнастерке с полевыми погонами без знаков различия.
- Красноармеец? - удивленно поднял брови Покрышкин. - Как вы сюда попали?
Сухов начал объяснять. У него была длинная и сложная история. Еще мальчиком он, работая подручным в артели "Красный фотограф" в Новочеркасске, стал мечтать об авиации. Ему казалось неимоверно тоскливой и никому не нужной эта возня с полотняными декорациями, изображавшими лубочные дворцы, на фоне которых важный и надутый мастер усаживал людей, целясь в них широким глазом большой деревянной камеры, это бесконечное полоскание стеклянных пластинок в растворах, пахнущих кислятиной, и он считал себя самым большим неудачником на свете.
Как завидовал Сухов молоденьким курсантам в синих френчах с серебряной птицей на рукаве, которые снимались в фотографии, подбоченившись и положив руку на пустую кобуру!
Когда ему исполнилось семнадцать лет, он, набравшись смелости, пошел в горком комсомола и там рассказал о своей незадачливой судьбе. Комсомольцы отнеслись к нему участливо и выхлопотали путевку в авиационную школу первоначального обучения. Оттуда, уже во время войны, его послали в Ейское училище морской авиации. Но не успел он окончить учебу, как фашисты приблизились к Кавказу, и училище пришлось эвакуировать. Часть курсантов добровольно вступила в Советскую Армию. Их приняли в свою семью кубанские казаки, которыми командовал генерал Кириченко. Летчикам пришлось пересесть с самолетов на коней, и Сухов стал автоматчиком ударного штурмового отряда.
Вместе с казаками он провоевал несколько месяцев в самую трудную пору обороны Кавказа, а потом его отпустили доучиться. В запасном авиаполку Сухов в течение трех месяцев овладел "чайкой" и в марте 1943 года вступил в бой, так и не получив воинского звания.
- Гм... - неуверенно промычал Покрышкин, выслушав эту историю. - Имейте в виду, что вы попали не в обычный полк, а в гвардию. Мы вас проверим, а потом решим, как с вами поступить...
Сухов негромко, но убежденно сказал:
- Я именно об этом и прошу: проверьте меня!
Покрышкин промолчал, потом вызвал следующего:
- Клубов Александр Федорович!
- Я, - четко откликнулся подтянутый старший лейтенант лет двадцати пяти с орденами Красного Знамени и Отечественной войны.
На лице у него Покрышкин увидел хорошо знакомую летчикам отметину - подобие белой маски, охватывающей щеки, губы, кончик носа. Загар тронул лишь часть лица, не задетую давним ожогом, и потому казалось, будто этот бледнолицый летчик только что снял шлем и очки, разгорячившие кожу.
- Сколько вылетов? - спросил Покрышкин.
- Двести сорок, - отчеканил старший лейтенант, подняв на него глубоко сидящие под бровями зоркие глаза.
- Результат?
- Сто пятьдесят успешных штурмовок, четыре сбитых самолета.
- Когда горел?
- Второго ноября над Владикавказом.
- Теперь здоров?
- Хоть сегодня в бой!
Покрышкин поставил птичку в своей записной книжке и перешел к следующему летчику.