– Ах, охотничья? Тогда понятно. А то я подумал, может, что-то наподобие шансонетки "Позвоню я моей милашке". Все ясно.
Он начал сначала:
Алло, алло, алло!
В лесу уже светло.
Поскачем на охоту мы, пам-пам,
Время подошло, Гасси.
Я опять поднял руку:
– Это мне не нравится.
– Что именно?
– Да вот "пам-пам" это.
– Просто такой аккомпанемент.
– И еще мне не нравится "Гасси". Получается ритмический перекос.
– А я разве спел: "Гасси"?
– Да. Ты спел: "Поскачем на охоту мы, пам-пам, время подошло, Гасси".
– Оговорился.
– В тексте этого нет?
– В тексте, конечно, нет.
– Я бы посоветовал на концерте этого не вставлять.
– Не буду. Поем дальше?
– Давай.
– На чем я остановился?
– Лучше начни сначала.
– Правильно. Еще глоток портвейна?
– Разве только самую малость.
– Так. Начинаем опять с самого начала, опускаем запев про солнышко и птичек и так далее, и вот: "Алло, алло, алло! В лесу уже светло. Поскачем на охоту мы, пам-пам, время подошло. Настал наш день, солнце и тень, алло, алло, алло!"
Кажется, мои дурные предчувствия насчет Шарлотты оправдывались. Это никуда не годилось. Будь ты хоть тысячу раз молодой сквайр, но кто вздумает выступить на деревенском концерте с такой ахинеей, тот неизбежно будет освистан.
– Все не так, – сказал я.
– Все не так?
– Ну подумай сам. Ты поешь: "Поскачем на охоту мы", – публика воодушевляется и готова слушать, что дальше, а ты опять за свое "алло, алло, алло". Возникает чувство разочарования.
– Ты так считаешь, Гасси?
– Я в этом убежден, Эсмонд.
– Тогда что же ты посоветуешь?
Я немного поразмыслил.
– Попробуй, например, так: "Алло, алло, алло! Уже совсем светло. Настигнем лису в полях и в лесу. Подтягивай крепче седло. Изведем всю породу звериному роду назло, назло, назло!"
– Вот это здорово!
– Сильнее впечатляет, а?
– Гораздо сильнее.
– А как у тебя там дальше?
Он опять набычился, как надутая лягушка.
Охотники трубят в рога,
Через канавы и стога -
По лисьему следу! Трубите победу!
Алло, алло, алло!
Я прикинул на глазок.
– Первые две строки приемлемы. "Стога – рога". Вполне сносно. Молодчина Шарлотта! Не подкачала. Но дальше не годится.
– Тебе не понравилось?
– Слабовато. Совсем никуда. Не знаю, кто у вас в Кингс-Девериле толпится на стоячих местах позади скамеек, но если такие же небритые бандиты, как те, каких приходилось наблюдать в зрительных залах мне, то ты просто спровоцируешь их на грубые выкрики и лошадиное фырканье. Нет, надо придумать что-нибудь получше. Постой-ка. Пора – ура – дыра… – Я снова потянулся за графином. – Придумал!
Пора, пора, пора,
Выезжаем с утра.
Пускай порвем мы брюки -
Дрожите вы, зверюки!
Ура, ура, ура!
Я более или менее рассчитывал сразить его наповал, и как рассчитывал, так оно и вышло. На миг он от восторга лишился дара речи, а потом сказал, что это сразу подымает всю вещь на недосягаемую высоту и он просто не знает, как меня благодарить.
– Потрясающе!
– Я надеялся, что тебе понравится.
– Как это тебе удается сочинять такое?
– Да так как-то, знаешь ли, само в голову приходит.
– Может быть, теперь пройдемся по всей авторизованной версии, а, старина?
– Да, никогда не откладывай на завтра, дружище.
Интересно, что, оглядываясь назад, всегда можешь точно указать момент, когда, в попойке ли или в каком-нибудь другом начинании, перешел некую грань. Взять, например, этот наш вечер совместного пения. Чтобы придать исполнению живинку, я взгромоздился на стул и стал размахивать графином на манер дирижерской палочки. И это, как я теперь вижу, было ошибкой. Дело действительно сразу пошло на лад, это факт, но у наблюдателя могло создаться ложное впечатление, будто перед ним картина пьяного дебоша.
А если вы вздумаете возразить мне, что в данном случае никакого наблюдателя не было, я спокойно отвечу, что вы не правы. Мы уже прошли "пускай порвем мы брюки" и приближались к вдохновенному финалу, когда за спиной у нас раздался голос.
Он произнес:
– Ну, знаете ли!
Это можно, конечно, сказать по-разному. Но в данном случае оратор, вернее, ораторша – а это была леди Дафна Винкворт – произнесла вышеприведенную фразу в стиле брезгливой вавилонской царицы, которая забрела к мужу в пиршественную залу, как раз когда вавилонская оргия начала набирать обороты.
– Ну, знаете ли! – промолвила почтенная дама.
Мне бы после Коротышкиных рассказов о теткопочитании Эсмонда Хаддока следовало быть готовым ко всему, но надо признаться, его обращение с вошедшей меня покоробило. Он повел себя как низкий раб и трусливый червь. Вероятно, взяв пример с меня, он тоже успел залезть на возвышение, правда, не на стул, а на стол, и размахивал бананом, который сейчас заменял ему плетку, но, заметив леди Дафну, скатился на пол, как мешок с углем, и вид у него стал такой виноватый, заискивающий, что противно было смотреть.
– Ничего, ничего, тетя Дафна! Все в порядке.
– В порядке?!
– Просто мы репетировали. Концертный номер. Ведь концерт уже совсем скоро, нельзя терять ни минуты.
– Ах вот как. Ну что ж. Мы ждем тебя в гостиной.
– Хорошо, тетя Дафна.
– Гертруда надеется, что ты сыграешь с нею в триктрак.
– Конечно, тетя Дафна.
– Если, разумеется, ты способен сейчас играть.
– Как же, как же, тетя Дафна.
И он, понурив голову, поплелся вслед за нею вон из столовой. Я хотел было пойти следом, но старая гусыня властным жестом преградила мне дорогу. Сходство ее с Уоллесом Бири заметно усилилось, и я подумал, что жизнь несчастных девчонок, которым выпала доля обучаться под присмотром беспощадной Винкворт, подобна полуторамесячному сроку на острове Солнечного Дьявола. Раньше я считал, что в школьном мире ближе всего к покойному капитану Блаю с брига "Баунти" стоит наш преподобный Обри Апджон, но теперь убедился, что рядом со свирепой старухой Винкворт он просто жалкий приготовишка.
– Огастус, это вы привезли огромного лохматого пса? – задала она мне вопрос.
Вам станет ясно, как подействовали на меня головокружительные события в "Деверил-Холле", когда я скажу, что в первую минуту я совершенно не понял, о чем идет речь.
– Пса?
– Силверсмит говорит, что он ваш.
– Ах, ну да, – спохватился я, когда память возвратилась на свое седалище. – Конечно, конечно. Разумеется. Вы имеете в виду Сэма Голдуина. Но только он не мой. Его владелица – Коротышка.
– Кто-о?
– Коротышка Перебрайт. Она попросила меня взять его на пару дней.
При упоминании Коротышкиного имени, как и раньше за обедом, у леди Дафны занялось дыхание и громко лязгнули зубы. Было очевидно, что Кора не пользовалась в "Деверил-Холле" любовью широких масс.
– Вы с мисс Перебрайт близко знакомы?
– О да, вполне, – ответил я и только тут сообразил, как это плохо согласуется с тем, что Коротышка сказала Эсмонду Хаддоку. Но его, к счастью, уже среди нас не было. – Она немного опасалась свалить животное на голову своему дяде без предварительного вспахивания, как говорится, поскольку он нельзя сказать что уж такой собаколюб. Вот она, пока то да се, и спихнула его мне. Сэм в конюшне.
– Нет, он не в конюшне.
– Значит, Силверсмит ввел меня в заблуждение. Он сказал, что распорядится поместить животное в конюшню.
– Он и распорядился поместить его в конюшню. Но оно убежало и только что как полоумное ворвалось в гостиную.
Я почувствовал, что здесь требуется утешительное слово.
– Сэм Голдуин вовсе не полоумный, – заверил я леди Дафну. – Он не относится к числу наших светлых умов, но совершенно нормален. А в гостиную ворвался потому, что рассчитывал застать там меня. Он воспылал ко мне бурной страстью и считает зря потраченной каждую минуту, проведенную вдали от меня. Так что, как только его привязали в конюшне, он принялся грызть веревку, чтобы вырваться на свободу и отправиться на поиски. Довольно трогательно, я бы сказал.
Но леди Дафна всем своим видом показала, что отнюдь не разделяет моего умиления. В ее взоре блистал огонь анти-Сэмизма.
– Во всяком случае, это было крайне неприятно. Ввиду того что вечер такой теплый, двери в сад оставили открытыми, и вдруг вбегает этот отвратительный зверь. Моя сестра Шарлотта испытала нервный шок, от которого теперь не скоро оправится. Животное налетело на нее сзади и гонялось за ней по всей комнате.
Я, конечно, промолчал – уж чего-чего, а тактичности нам, Вустерам, не занимать, – но про себя подумал, что это Шарлотте кара за сочинение куплетов "Алло, алло, алло, уже совсем светло", в другой раз пусть хорошенько подумает, прежде чем браться за перо. Теперь она получила возможность оценить ситуацию с точки зрения лисицы.
– А когда позвали Силверсмита, эта тварь укусила его.
Признаюсь, от такого известия я ощутил трепет восторга. "Ты лучше меня, Ганга Дин", – чуть было не процитировал я. Мне бы лично слабо было укусить Силверсмита, даже чтобы исполнить последнюю волю умирающей бабушки.
– От души сожалею, – сказал я вслух. – Не могу ли я тут что-нибудь сделать?
– Нет, спасибо.
– Я оказываю на Сэма большое влияние. Быть может, мне удастся убедить его, чтобы он на этом поставил точку, возвратился в конюшню и завалился спать.
– Этого не потребуется. Силверсмит справился с ним и запер его в чулан. Ну а поскольку, как вы сказали, он живет, вообще говоря, в доме священника, я незамедлительно отошлю его туда.
– Давайте я сам его отведу.
– Пожалуйста, не утруждайте себя. Я полагаю, что лучше всего вам немедленно отправиться в постель.
Предложение пришлось мне вполне по душе. С той самой минуты, как дамский пол отчалил из столовой, у меня слегка сжималось сердце в предвкушении тихого, уютного вечера в семейном кругу, который ожидал меня под здешними сводами после того, как стараниями Эсмонда и моими будет покончено с портвейном. Сами знаете, что такое эти тихие уютные вечера в старинном загородном доме, притом что состав участников преимущественно женский. Вас загоняют в угол и предъявляют семейные фотоальбомы. Поют вам народные баллады. Голова у вас начинает клониться подобно лилии на стебле, приходится то и дело рывком возвращать ее на исходную позицию, и так – до полного и окончательного изнеможения. Гораздо лучше ретироваться в свое логово прямо сейчас, тем более что мне необходимо повидаться с Дживсом, который должен был давно уже приехать на поезде с моим багажом.
Не скажу, чтобы слова этой женщины, содержавшие намек на то, что я упился по уши, меня совсем уж нисколько не задели. У нее явно сложилось обо мне превратное мнение, будто бы меня нельзя допускать в гостиные, так как я немедленно превращаю их в подобие портового кабака после прибытия флота в родную гавань. Но справедливость – неотъемлемая черта Вустеров, и я не виню эту добросовестно заблуждавшуюся леди. Я готов признать, что, когда входишь в столовую и застаешь там человека с графином в руке, который горланит песни, стоя на стуле, это действительно наводит на кое-какие предположения.
– Я и вправду немного устал с дороги, – ответил я ей.
– Силверсмит покажет вам, где ваша комната, – произнесла она, и тут я углядел, что дядя Чарли находится среди нас. А я и не заметил, как он возник. Он, подобно Дживсу, материализовался из пустоты. Очевидно, это у них семейное.
– Силверсмит.
– Да, мадам?
– Проводите мистера Финк-Ноттла в его комнату, – распорядилась леди Дафна, но чувствовалось, что ее подмывало сказать не "проводите", а "препроводите".
– Очень хорошо, мадам.
Я заметил, что он слегка прихрамывает, из чего можно было понять, что Сэм Голдуин достал в броске его икру, но спрашивать и уточнять я не стал, так как опасался, вдобавок к икроножной мышце, причинить еще боль его самоуважению. Я поднялся вслед за ним по лестнице и очутился в удобной, хорошо обставленной спальне, после чего с веселой душой пожелал ему спокойной ночи.
– Да, Силверсмит, – сказал я.
– Сэр?
– Мой человек приехал?
– Да, сэр.
– Пришлите-ка его ко мне.
– Очень хорошо, сэр.
Он удалился, и через несколько минут я увидел перед собой так хорошо мне знакомые черты.
Но это не были черты Дживса. Это были так хорошо мне знакомые черты Клода Кэттермола Перебрайта.
Глава 7
Наверно, если бы я был средневековым сеньором – наподобие, скажем, того же рыцаря Роланда – в те дни, когда, куда ни швырнешь кирпичом, обязательно шарахнешь по башке какого-нибудь мага или звездочета, и люди то и дело в кого-то превращались, это явление меня бы нисколько не удивило. Я сказал бы просто: "А-а, так Дживса заколдовали и превратили в Китекэта? Жаль. Но что сделаешь, такова жизнь", – после чего и думать бы об этом забыл и распорядился бы, как обычно, чтобы подали трубки, и несли сюда кубки, и позвали ко мне скрипачей.
Но в наше время такой благодушный взгляд на вещи понемногу утрачивается, так что, врать не буду, я испытал глубокое потрясение. Я воззрился на пришельца, чувствуя, как глаза мои вылезли из родных орбит, словно улиткины рога, и, выпученные, заходили туда-сюда.
– Китекэт! – сдавленным голосом воскликнул я.
Он нахмурился и покачал головой, как заговорщик, когда его товарищ по заговору ляпнул что-то неуместное.
– Медоуз, – уточнил он.
– Что значит – Медоуз?
– Это меня так зовут, пока я нахожусь у тебя в услужении. Я твой слуга.
Меня осенила догадка. Я уже говорил, что портвейн, которым я на пару с Эсмондом Хаддоком, пожалуй, все-таки несколько злоупотребил, был добрым старым вином долгой выдержки и отличался изрядной крепостью. И вот теперь мне подумалось, что, возможно, в нем содержалась еще более сокрушительная сила, чем я поначалу определил, и что леди Дафна Винкворт была на самом деле права, сочтя меня пьяным вдребезги. И я уже готов был повернуться на бок и обратить лицо к стене, чтобы отоспаться, но Китекэт продолжал развивать свою мысль:
– Твой лакей. Твой камердинер. Твоя персональная обслуга. Все очень просто. Дживс приехать не смог.
– Что-о?
– Именно так.
– Ты хочешь сказать, что Дживса со мной не будет?
– Не будет. Я вместо него. Что это ты делаешь?
– Обращаю лицо к стене.
– Зачем?
– Разве ты не обратил бы лицо к стене, если бы оказался в этой мышеловке, где тебя считают Гасси Финк-Ноттлом, а ты остался без Дживса, без его поддержки и совета? О Господи! О черт подери! О проклятие! Почему Дживс не смог приехать? Болен он, что ли?
– По-моему, нет. Я, конечно, не специалист в области медицины, но, когда я видел его последний раз, вид у него был цветущий и витаминизированный. Глаза блестящие. Румянец во всю щеку. Нет, положительно, Дживс здоров. А помешало его приезду то, что его дядя Чарлз здесь дворецким.
– Как это могло ему помешать?
– Мой дорогой Берти, напряги свои умственные способности, если они у тебя имеются. Дяде Чарли известно, что Дживс присматривает за тобой, Дживс наверняка еженедельно пишет ему письма, извещая о том, как ему хорошо у тебя работается и как он ни за какие коврижки не сменит этого места на другое. Ну так подумай, что получится, объявись он вдруг в качестве слуги Гасси Финк-Ноттла? А я тебе объясню что. У дяди Чарли возникнут подозрения. "Тут что-то не так", – скажет он себе. И не успеешь ты глазом моргнуть, как он бросится отдирать твои накладные бакенбарды и выводить тебя на чистую воду. Ясно, что Дживсу нельзя было приезжать.
Да, в его словах что-то есть, вынужден был признать я. Однако негодование во мне все еще бурлило.
– Что же он меня не предупредил?
– Ему самому это пришло в голову только после твоего отъезда.
– Но почему бы ему не уладить это с Силверсмитом полюбовно?
– Такую возможность мы с ним обсуждали. Но Дживс сказал, что его дядя Чарли из тех, с кем ничего невозможно уладить полюбовно. Это человек твердых принципов.
– Подкупить можно всякого человека.
– Но не Дживсова дядю Чарли. Ты не представляешь, Берти, что это за личность! Когда я приехал и увидел его, у меня поджилки затряслись. Помнишь, какое впечатление произвела на царицу Савскую первая встреча с царем Соломоном? Вот и со мной было примерно то же. "Мне и вполовину не сказано было", – пробормотал я про себя. Если бы не Куини, которая увела меня от его сурового лика и дала подкрепиться рюмочкой кулинарного хереса, я бы, наверно, где стоял, там бы и рухнул в обмороке.
– Кто это – Куини?
– Ты еще с ней не знаком? Горничная. Замечательная девушка. Обручена с полицейским по фамилии Доббс. Ты когда-нибудь пробовал кулинарный херес, Берти? Занятная вещица.
Я почувствовал, что мы уклонились от темы, сейчас было не время для легкомысленной болтовни насчет кулинарного хереса.
– Да послушай ты, черт возьми! Ладно, хорошо, я понял, почему Дживс дал задний ход и не приехал. Но ты-то почему здесь очутился? Не понимаю.
Он вздернул брови:
– Не понимаешь, почему я здесь?! Не ты ли своими губами говорил, когда мы обсуждали, брать ли мне на себя роль Гасси, не ты ли доказывал, что мое место – именно здесь? Что мне необходимо быть непосредственно на театре военных действий, постоянно видеться с Гертрудой, уговаривать ее, убеждать, чтобы сломить в конечном итоге ее неподатливость? – Он осекся и посмотрел на меня пронзительно. – Ты, может быть, вообще против того, чтобы я находился здесь?
– Д-да н-нет, я…
– Вот именно, – произнес он холодно и твердо, как крутое яйцо на пикнике. – У тебя, оказывается, имеются какие-то сложные соображения против моих планов? Ты не хочешь, чтобы я завоевал сердце девушки, которую люблю?
– Как это – не хочу? Конечно, я хочу, черт подери, чтобы ты его завоевал.
– Ну не по почте же мне завоевывать.
– Но все-таки находиться в "Деверил-Холле" тебе для этого не обязательно. Мог бы остановиться в доме священника.
– Нельзя требовать от дяди Сиднея, чтобы он разместил у себя одновременно и Коротышку, и меня. Слишком жирно будет.
– Тогда в гостинице.
– Здесь нет гостиницы. Только так называемые пивные дома.
– Можно снять койку в доме у крестьян.
– И спать вместе с крестьянином? Нет уж, спасибо. Сколько, по-твоему, у них спальных мест?
Я растерялся и смолк. Впрочем, каяться и отрекаться от своих слов в таких случаях не имеет смысла. Когда я снова заговорил, Китекэт, я думаю, не уловил в моем голосе дрожи. Мы, Вустеры, такой народ. В минуту душевных терзаний мы похожи на индейцев, которые, даже когда их поджаривают на костре, все равно остаются душой общества.
– Ты ее уже видел? – спросил я.