Он подъехал на мотоцикле и даже успел перевернуть горящую машину, пытаясь погасить пламя, но это было непросто. Тимофей сидел в коляске как-то бойком, почти лежал; глаза его были закрыты.
Страшных побрел через высокую траву, волоча автомат по земле. Остановился возле немца, которого минуту назад убил. Его обгоревший мундир был изорван пулями. Лицо хоть и немного обгорело, а уже не разберешь, сколько ему было годочков. Моя работа, подумал Страшных. Я его убил. Минуту назад он был совсем живой, гнался за нами, уверенный, что перестреляет нас. А я его убил. Живого человека. Живого человека, еще раз упрямо повторил Страшных, прислушиваясь, не дрогнет ли у него в груди хоть что-нибудь. Но ничего не дрогнуло. Пустые слова. Когда он смотрел на этого убитого им фашиста и произносил "живой человек" - это были пустые слова. Фашист и эти слова не совмещались. А может, причиной была груда полусгоревших товарищей в провале котельной? Или пристреленный в упор Эдька Постников, которого он узнал только по надписи на ремне?…
- Ты чего скис, дядя? - Залогин заглянул ему в глаза, - Мучаешься, что укокошил фашиста?
- Нет. Просто устал.
- Нашел время! Давай, дядя, помоги обыскать их. Бинты нужны. Командира перевязать.
- А сам не можешь?
Вопрос попал точно. Залогин помялся.
- Не могу.
- Мертвяков боишься?
- При чем тут мертвяки? Но… по чужим карманам лазить…
Ромку все еще не отпустило. Он усмехнулся, но усмешка не проникла вглубь, так и осталась на губах. Он представил, как будет выворачивать карманы… А ведь прав Залогин - не так это просто. Надо что-то перешагнуть. А может быть, даже сломать в себе. Но зачем! - возмутилось все в Ромке, мне и так хороши. До сих пор мне ничего не приходилось в себе ломать Я не хочу. И не буду!…
- Давай поищем в багажниках, - предложил он.
К горящему мотоциклу подступиться было уже невозможно, и они побежали к уцелевшему. Шерстяное одеяло, два пакета НЗ, две банки консервированной колбасы, буханка хлеба, початая бутылка спиртного, термос вроде бы с кофе, а дальше насос, запасные камеры, инструмент, патроны - целое богатство, а индивидуальных пакетов нет.
На золотисто-коричневой этикетке бутылки красовалась голова оленя с густыми рогами. Страшных вынул зубами пробку, старательно обтер горлышко рукавом, ополоснул содержимым и лишь затем сделал глоток. Зажмурился.
- Хороша штуковина! Огонь по жилам. Попробуй, - протянул бутылку Залогину.
- Я не пью.
- Да брось ты! Наркомовские тебе положены? Ежедневно! Колоссально снимает усталость.
- Не хочу.
- Глупо. Ну я твою долю сержанту отдам. Ему это сейчас во как надо. Совсем скапустился.
Услышав его шаги, Тимофей открыл глаза.
- Почему задерживаемся?
- Сейчас поедем. А ну заглотни, только помалу.
- Самогон?
- Послабже будет. Но до санбата на этом газу ты продержишься.
Только сейчас Ромка заглянул в багажник своего мотоцикла. Здесь тоже было припасено немало добра- кроме бинтов. Он возвратился к Залогину. Герка сидел на корточках возле задавленного лейтенанта, перед ним лежал черный кожаный бумажник немца, он разглядывал фирменную фотокарточку: этот же лейтенант, только в парадном мундире и с медалями, рядом полненькая блондинка, светлоглазая, в перманенте, а между ними совсем маленькая девчушка, вся в локонах и шелке.
- Кончай!
У второго пулеметчика в сумке они нашли то, что искали.
Они забрали все патроны, три автомата, бинокль и "вальтер" лейтенанта. Забрали одеяло и всю еду. Бензином разжиться почти не удалось, видать, вчера немец неплохо поездил, сразу подзаправиться поленился, а сегодня когда ж ему было этим заниматься, еще и к восьми не подошло, когда началось.
Посовещавшись, они стащили с лейтенанта френч и предложили Тимофею, который был, по сути, до пояса голый: от гимнастерки остался лишь правый рукав и воротничок, да клочья материи на груди и спине. Но Тимофей даже примерять не захотел. Шнапс уже действовал. Он сидел свободно, глаза были ясные.
- Нет, - сказал он. - Сойдет и так.
Его завернули в одеяло.
- Ну что, на север двинем? - сказал Ромка, забираясь в седло. - Там вроде наши шумят.
- Наши сейчас везде, - сказал Герка. - Так что это не горит. Может, сначала человека похороним? Гля, место какое классное. Тихо, красиво.
- Вот сейчас набегут сюда фашисты - получишь тишину. - Ромка повернулся к Тимофею. - Твое слово, командир.
Тимофей погладил горячий ствол "МГ".
- На север сейчас невозможно - не проскочим через шоссе. Ночи надо ждать… И хоронить абы как грешно… Ладно, давай на хутор к Шандору Барце.
9
Этого венгра знали все окрест. Он разводил хмель, держал несколько коров; был прижимист: у таких зимой снега не допросишься. Его давно следовало отселить куда поглубже, подозрительным личностям в этой зоне девать было нечего, но граница только осваивалась; до хуторянина руки у начальства так и не дошли.
Хутор стоял над речкой. Невысоко, но в самый раз - его не доставало половодьем, а холм был глинистый, всегда сухой. Крепкий кирпичный дом, крепкие сарай и коровник, крепкая ограда. С севера от реки к хутору подступал ухоженный яблоневый сад. Сад охватывал хутор с трех сторон, оставляя открытой только южную, солнечную, где был двор.
Когда пограничники подкатили к воротам, хозяин уже встречал их. В новой тройке, в начищенных сапогах и с трубкой. Ой слишком поздно увидел, с кем имеет дело; уходить было неудобно. Он сунул трубку под седые усы, сузил белесые глаза и ждал.
- Здорово, Барца! - весело прокричал Страшных, затормозив так, что венгра с ног до головы обдало пылью; тот, впрочем, и не поморщился.
- А я думал, что вы уж все пошли на божий суд, - сказал он, намеренно коверкая речь. Это была беззлобная демонстрация: каждый утверждается как умеет.
- Для нас повесток не хватило. Пока напечатают - поживем.
- То-то, гляжу, один уж заработал вечную жизнь.
- Над чем смеешься, змей! - рассвирепел Страшных и соскочил с мотоцикла, но Тимофей успел удержать его за руку.
- Здравствуй, дед, - сказал он. - Меня-то что не признаешь?
- Трудно тебя признать, капрал, дай бог тебе здоровья.
- Помоги, Барца. Товарища вот схоронить надо.
- Хорошо, гляжу, бегаете.
- Ладно тебе. Говори - выручишь?
- Небось сами и похороните, - сказал венгр и опять ухватил трубку крепкими желтыми зубами. Затем кивнул Залогину - пошли, мол, - повернулся и заскрипел сапогами через двор.
Герка не сразу последовал за ним. Легким скользящим шагом прошел перед воротами, согнувшись почти к самой земле, всматриваясь в следы. Вернулся более широким полукругом, расслабленно выпрямился и сказал Тимофею:
- Сегодня здесь еще никто не проезжал.
Но автомат все-таки перебросил из-за спины под мышку и поставил на боевой взвод.
Они пропадали долго. Наконец появился Залогин, неся две лопаты и маленькое ведерко с молоком, а следом венгр с двумя домашними караваями, с куском сала и свертком, от которого терпко пахнуло застоявшимся запахом полыни.
- Это тебе, капрал.
Тимофей развернул сверток. Это была старая кавалерийская куртка, скажем даже больше - драгунская, только Тимофей не знал таких тонкостей, да и все равно ему было. Шили куртку из хорошего прочного сукна; от него теперь осталась одна основа, но тусклый, когда-то шикарный позумент уцелел весь и пуговицы с орлами тоже. Реликвия! Однако Тимофей был рад.
- Здоровый был мужик, - похвально оценил он. - Чья это?
- Небось моя.
- Скажешь! - не поверил Тимофей - Да в ней двоих таких, как ты, спеленать можно.
- Если б дожил до моих лет, небось усох бы.
- Не! У нас такой корень - все больше в толщину идем, - улыбнулся Тимофей, влезая в куртку; она оказалась ему в самый раз. - А с чего ты решил, что я не проживу с твое?
- Если с этими рыцарями не поедешь, у меня останешься, может, и проживешь. Может, еще и сто лет жить будешь.
- А с ними, думаешь, убьют?
- Это уж как Иисус рассудит. Только куда уж вам уберечься.
Тимофей долго ел молча. Потом сказал:
- Не могу, Шандор. Я за них в ответе. Понимаешь? Не могу я их бросить. Если б еще пеши были… А так нет.
- Твоя воля, капрал. Небось немец меня не тронет. А ты на молочке как гриб поднимешься. Еще до червней.
- А! Какой сладкий! - гаркнул Страшных, отставляя ведерко. - Выдаст он тебя, Тимош, как пить дать выдаст, старый змей. А за то пару соток под огород выклянчит. Или лужок для коровушек! - Он зло засмеялся. - А ты не подумал, Барца, что еще через неделю мы возвратимся да как хряснем тебе по шее?
Венгр выслушал его спокойно, вынул трубку.
- Когда я был такой же дурной, как ты, парубок, я тоже судил людей по себе, - сказал он, еще больше коверкая слова.
- Ладно, - сказал Тимофей, - посоветуй, дед, где нам товарища схоронить.
- На погосте нельзя сейчас, - сказал венгр. - Там уже эти.
- Ему и не обязательно на погост. Он воин.
- Есть хорошее место. Тихое. И земля легкая. За огороженным выгоном, вон там, на сходе, может, видали возле двух старых груш. Было три, так одна усохла. Спилили.
- Знаю! - оживился Герка. - Высота 41.
- Это на вашем участке, - согласился Тимофей.
- Шикарное место. Видок оттуда - закачаешься! Я покажу, как проехать. Тут просто.
- Ты уж приглядывай за могилкой, - сказал Тимофей, втискиваясь в коляску. - Прощай, дед.
Венгр чуть кивнул.
- Лопаты там оставьте. По-над вечер заберу. Место оказалось - себе лучше не пожелаешь.
В полчаса они выкопали могилу метровой глубины, тело обложили свежим густым лапником и закопали на совесть, плотно, чтобы не сразу могила просела. Сверху положили припасенную Геркой дощечку, на которой написали все, что полагается в таких случаях. Получилось не очень подробно - Страшных знал только имя этого парня, - зато брало за душу. Дощечку закрепили камнями. Потом Ромка хотел дать прощальный салют и даже заупрямился, настаивая на своем, когда Тимофей сказал "нет". Тогда Тимофей так сказал "нет", что Ромка сдался, хотя еще долго дулся на товарищей.
Решив дождаться темноты, они зарулили в пустую кошару. Замаскировали мотоцикл трухлявыми досками, забрались на жидкий сеновал. Место было глухое, но береженого бог бережет. "Ты в первом карауле, - сказал Тимофей Залогину. - Через два часа тебя сменит Страшных". Отвернулся к дырявой толевой крыше и через минуту захрапел. Но Ромка спать не мог.
- Время только зря портим, - не выдержал он уже через полчаса. - Если хотите знать, я улавливаю противоречие в наших рассуждениях.
- Не в обиду будь сказано, товарищ сержант, - сразу отозвался от слухового окошка Залогин, - плохо вы его учили. Никчемушный он солдат, этот Страшных.
- Поясни, - не оборачиваясь, сказал Тимофей.
- Справный солдат еще не лег, а уже спит…
- Як чему веду, - продолжал Страшных, словно и не слышал этих реплик, - ты ж какой сейчас воин, Тима? Смешно сказать. Тебе в койку надо. И поскорее. А мы всё в драку лезем. Где пальба погромче.
- Ну?
- А надо бы туда, где тихо. До своих скорее добежим.
- Например?
- Хотя бы в райцентр. Его ведь так просто наши не сдадут. Должны держать. А там больница…
Тимофей думал недолго.
- Ладно. Заводи мотор.
До райцентра было километров двадцать с гаком, но места все знакомые, и Страшных не зарывался, даже осторожничал, так что проскочили без приключений. Они уже решили, что дело сделано, и в райцентр въехали открыто, однако там оказалось полным-полно немцев. Пограничники спаслись только потому, что немцы слишком поздно их разглядели - может, приняли за своих, а может, им и вовсе было наплевать, кто это. Короче говоря, когда под свист пуль, гогот и улюлюканье они все-таки благополучно заюлили в чащу, было решено двигаться на восток не наобум, а держаться поближе к шоссе. Этим нисколько не уменьшалась вероятность встречи с немцами, зато пограничники могли быть уверены, что идут к своим кратчайшим путем: такую магистраль наши должны были держать. Не здесь, так где-нибудь подальше. Но держать!
Осуществить этот план оказалось нетрудно. Немцы охраняли шоссе только в непосредственной близости, дальше у них пока руки не дошли, не до того им было - они стремились на восток. Правда, пограничникам все же довелось пострелять. Это случилось дважды. Похоже, оба раза им встретились разъезды или разведгруппы. Оба раза стрельба носила скорее предупредительный характер. Возможно, тут сыграло свою роль и некоторое равенство сил. А рисковать без особой надобности охотников не нашлось.
Потом пошли горы.
Потом кончился бензин, а фронта все не было слышно.
Бензин кончился около полудня. Пограничники ждали этой минуты давно, были готовы к ней, потому даже досады не почувствовали.
- Может, так оно и лучше, - сказал Тимофей. - Меньше риску напороться на фашистов. Не так сподручно, зато верняк.
- Нет, - сказал Ромка, - кабы ты здоровый был.
- Ладно. Как-нибудь дойду.
- Есть идея, - сказал Ромка. - Скромная гениальная идея.
Он прошелся возле мотоцикла, разминая ноги, тряс ими поочередно. Это показалось ему недостаточным, и он стал массировать икры. Здесь не было ни ветра, ни птиц, даже насекомые молчали. Только натужно гудели далекие моторы на шоссе да потрескивал бинт, когда Залогин выдирал его из бурых пятен на груди Тимофея. Теркины руки занемели от напряжения и начали дрожать. Чтобы скрыть это, он отер рукавом гимнастерки свое взмокшее восковое личико.
- Дядя, хочешь, расскажу, что ты придумал?
- Валяй, - сказал Страшных.
- Очень просто, дядя. Мы с тобой сейчас берем по автомату, спускаемся к шоссе, нападаем на немецкую автоколонну и разбиваем ее, захватываем канистру горючего, после чего продолжаем путь на этой керосинке.
- А у него котел варит, а? - не растерялся Страшных и улегся на мох, заложив руки за голову. Но глаз не сводил с груди Тимофея - очень ему было интересно, сколько же у сержанта ран. - Как говорится: ум хорошо, а полтора лучше.
- Мы пойдем пешком, - сказал Тимофей.
- Но ведь если остановить одинокий бензовоз или просто грузовик…
- Еще немножко, дядя, и ты согласишься просто найти на обочине одинокую канистру. Но для себя я решил, что если и поеду дальше, так только в "опель-адмирале".
- Вы слышали приказ? - сказал Тимофей.
- Так точно, - сказал Залогин.
- Да ну тебя, Тимоша, в самом деле! - сказал Страшных.
- Красноармеец Страшных, два наряда вне опереди Как только прибудем в часть, напомните мне о них. Ясно?
- Еще бы.
- Почему отвечаете не по форме.
Страшных поднялся.
- Виноват, товарищ младший сержант. Вас понял.
- Ладно. Что ты возишься долго? - сказал Тимофей Залогину. - Знаешь, вроде пар туда проникает. И дышать вроде нечем.
Залогин вынул из-под бинтов кандидатскую карточку, а потом и комсомольский билет. Билет был проткнут штыком почти у сгиба, и задние, еще не заполненные страницы склеила кровь. Герке стало жалко своего билета, но он и виду не подал, обтер грудь Тимофея влажным платком и начал накладывать новую повязку, аккуратную и ловкую, словно сдавал экзамен на санинструктора. Бинт не нравился Залогину, как и вообще весь немецкий индивидуальный пакет. Что-то в нем было не такое. Однако выбирать не приходилось. Я уж наши-то бинты не буду выбрасывать, отстираю, решил он. Не то что это немецкое дерьмо.
Потом они поели. После еды настроение поднялось Тимофей велел наново перемотать портянки. Идти черт те куда, да все по камням, по горам - ноги в первую очередь беречь надо. Для Ромки это было тем более важно - с чужим сапогом шутки плохи. Пришлось на портянку пустить кусок одеяла.
Напоследок они закатили мотоцикл подальше в кусты, закидали хворостом, запомнили ориентиры. Уничтожать такую машину было жалко, да и бесхозяйственно, а что вскоре представится возможность извлечь машину из тайника - не сомневался никто.
10
Потом они встретили Чапу.
Собственно говоря, звали его Ничипор Драбына, он это сразу сказал, но как-то невнятно, словно выполнил формальность, хотя и знал наверное, что и в этот раз все будет как обычно и что бесполезно настаивать, все равно не сейчас, так завтра он станет для своих новых товарищей просто Чапой, как был Чапой всю жизнь, с первых же лет, как был Чапой для каждого встречного, словно это имя у него на лбу от рождения вырезали. Он был Чапа - и этим сказано все. Он был не очень маленьким - вровень с Геркой Залогиным, и уж куда сильнее Герки, здоровьем природа его не обделила, но и силачом его нельзя было назвать. Он был круглолиц и круглоглаз, с носом-бараболей; милое и немножко смешное лицо, довольно приметное; уж, во всяком случае, когда видел его перед собой, не возникало сомнения, что легко узнаешь его среди других. Но впечатление было обманчивым.
Нашел его Ромка Страшных.
Ромка был в дозоре; попросту говоря, шел в полусотне метров впереди товарищей, и хотя в его задачу входило обследование всех мало-мальски подозрительных мест, для чего надо было иметь железные ноги, Залогину пришлось куда тяжелее. Он тащил два автомата с запасными магазинами, за плечами - сумку с едой, но самое главное - помогал идти Тимофею.
Тимофей был совсем плох. Правда, к боли он притерпелся, и его уже не пугало, что раны отвердели и опухли - начинали гнить. Подводила потеря крови. Крови он потерял многовато, отчего тело казалось ватным, смятым, ноги не держали - каждый шаг был чудом; и голову он старался держать прямо, не поворачивать, потому что сразу начинала переворачиваться земля, он дважды падал при этом и разбил бы лицо, если бы тренированное тело само, без участия сознания не совершало бы отработанный на занятиях самбо перекат. Он наваливался на Герку и твердил про себя: ты дойдешь! дойдешь! сможешь! - и напрягал всю волю свою и гордость, чтобы не дать приказ о привале. Я не стану им обузой, твердил он, хотя видел, что и Залогина уже кидает из стороны в сторону, но отпустить Герку он не мог ни на миг - это был бы конец…
И тут вдруг послышался Ромкин предупредительный сигнал. Что-то произошло впереди, он предлагал им остановиться и залечь, и они оба рухнули на землю, прямо где стояли - на солнцепеке, на каменном щебне, хотя буквально в десяти шагах была тень, а под нею разлив мха. Им было не до удобств. Просто лечь… просто лежать, закрыв глаза, и не думать, как сделаешь следующий шаг.
…Возле самого лица топчутся Ромкины сапоги.
- Тим… Тимка, погляди, какое чудо-юдо я привел.
Не открывать глаз… просто лежать… Могут они понять наконец, что он не железный?… Просто лежать…
Тимофей открыл глаза и сел. И увидел перед собой Чапу. Глаза Чапы были красны от недавних слез, лицо раздергано противоречивостью чувств: горе еще оттягивало вниз его щеки, концы губ и глаз, но радость уже давила изнутри, и уже угадывалась ухмылка в пляшущих, срывающихся чертах.
- Почему он плачет? - расцепил губы Тимофей.
- Вот и я подумал, с чего бы это он? Там в ложбине наши танки стоят: тридцатьчетверка и два БТ-7. И ни души вокруг, только вот этот сидит на земле и ревет чуть ли не в голос.
- Он тебя не трогал? - спросил Тимофей у Чапы.