Тогда Смага постучал, и все трое замерли в ожидании, словно переступив черту, - они выдавали себя, но и на колебания не было времени.
Через мгновение, долгое и, в тоже время, быстролётное, изнутри послышался заспанный голос:
- Кого это затемно чёрт носит? Поспать не дадут... Это ты, Гайнц?
- Фриц, это я, Петер, - прижимаясь к дверям, как можно тише отозвался Смага.
Ворчанье за дверью утихло, и они услышали клацанье замка.
В ту же минуту сверху, со второго этажа, донёсся скрип дерева, и шаги чьих-то тяжёлых сапог взорвались в натянутых нервах.
27
Старшему синоптику лейтенанту Герхарду Туми не спалось. И хотя он давно привык к тому, что день в Арктике сменял ночь лишь номинально (ночью солнце не покидало небосвод), однако какое-то внутреннее беспокойство неизменно терзало его. Он прислушался к дыханию доктора Лангера, спавшего у противоположной стены, достал из пачки эрзац-сигарету "Юнона" и закурил.
"Тихо спит, как девка. А нибелунг просто обязан храпеть! Да он и сам, как фройляйн... Кожа белая, пальцы тонкие, длинные, губки какие-то капризные, а голос, как у продавца галстуков. Недоносок! Я всегда говорил, что солдат не может лечить. Это противоестественное сочетание - мундир с белым халатом. Будто бутерброд с дерьмом".
Надо было проверить посты, два внутренних и два внешних. Телефониста можно не трогать. Теперь, когда на их острове появились диверсанты, необходимо глядеть в оба. Не исключено, что эти четверо в подвале не последние. Пришлось выставить пост и на причале. "Бережёного Бог бережёт" - так, кажется, говорят эти русские свиньи.
Осторожно, стараясь не уронить, Тума снял со спинки кровати ремень с тяжёлым парабеллумом. Он не боялся нарушить сон обер-лейтенанта Лангера, но за другой стеной была комната командира, которого он уважал и даже побаивался. Натянув подбитые нерпячим мехом сапоги, он выпрямился во весь свой двухметровый рост и направился к двери. Он не знал, что сейчас комната командира пуста, а сам Гревер в эти минуты решает тяжёлую и деликатную задачу.
Смага мягко нажал, а через миг со всей силы толкнул дверь, Крапович сразу юркнул в проём, за ним в два прыжка - Чёрный. Последним, завидя огромного размера сапоги, появившиеся на верхних ступеньках, нырнул в сумрак комнаты Смага и тихонько запер дверь. Когда он услышал за спиной протяжный звук "х-ха", где-то на краю сознания промелькнула успокоительная мысль, что пока всё идёт как по маслу. Быстро оглянулся. У противоположной стены стояла медицинская кушетка, на котором спал фельдшер, но сейчас он, безвольно раскинув руки, лежал на коричневом линолеуме. "Этот выбыл, - машинально отметил Смага. - Пётр работает без осечек". У стен стояло несколько стеклянных шкафов, забитых хромированными инструментами. "Многовато стекла... Условия не для нас, надо бы поворачиваться поосторожнее..." - сокрушенно озирал этот храм эскулапа Смага. За дальним шкафом виднелись носилки, на которых под солдатским одеялом кто-то лежал, привязанный поверх одеяла ремнями.
Гриша?!
За дверью послышалась тяжёлая поступь подкованных сапог. Смага приложил ладонь к губам, давая знак хранить молчание. Чёрный медленно потянул автомат из рук Краповича, потом на цыпочках приблизился к Смаге и оттеснил его от двери.
"Сейчас Пётр "замочит" ганса, но стоит задеть этот стерильный шедевр - он как раз на дороге, - свирепо глянув на шкаф, подумал Смага, - и поднимется кипеш на весь архипелаг".
Он толкнул Чёрного, показывая на шкаф. Тот успокаивающе качнул головой.
Тяжёлые сапоги замерли у двери.
"Судя по скрипу, он весит по меньшей мере центнер... Зайдёт или нет?.. Неужели что-то услышал? Фельдшера ж вроде уложили тихонько".
Тишина становилась всё более гнетущей. Потом послышался стук в дверь.
- Гаевски, откройте. Это лейтенант Тума.
Смага замер. Потом искоса посмотрел на раскинутые руки фельдшера и прервав томительную паузу, глухо отозвавшись:
- Сейчас, господин лейтенант.
Крапович оттащил бесчувственного фельдшера и расчистил место для схватки, пристроив немца у стены. Чёрный немного выждал, после чего начал медленно поворачивать ключ. Смага мигом скользнул в тень двери, за ним - белорус.
"Только бы он не остановился на пороге..."
Лейтенант Герхард Тума сделал последние в своей жизни два шага. Он не успел ни увидеть своих врагов, ни удивиться, ни испугаться, едва лишь он переступил порог, как глаза залила раскалённая лава, а потом наступила тьма. Смага едва успел подхватить двухметрового великана, чтобы тот не рухнул всем весом на шкаф.
- Адпустив грехи... сахрани, Божа, - без особого сочувствия пробормотал Крапович и пошёл к носилкам.
Чёрный опустил автомат.
- Больших сопляков я ещё в жизни не видал, - разочарованно произнёс он.
- Ты имеешь в виду рост? - Смага удивлённо смерил взглядом немецкого лейтенанта, который вытянулся, сдавалось, на всю длину комнаты. Но, не дослушав ответа Чёрного, поспешил к носилкам, над которыми уже склонился Крапович.
Под одеялом лежал весь перебинтованный, потный, хоть выжимай, Щербань. Его зрачки расширились от боли, из горла вырывались лишь бессвязные хрипы.
- Гриша, мы пришли, Гриша! - говорил Крапович.
- Не трогай его, Василий, - деревянным голосом произнёс Смага. - Эта сволота неплохо его упаковала. Даже ремнями привязали, чтобы не сбежал. Мы его так на баркас и понесём. Надо только ещё чем-то накрыть. Быстро!
- Подожди, профессор, - остановил его Чёрный. - На вот, примерь, - он протянул ремень с тяжёлой кобурой, снятый с лейтенанта. - И куртку не забудь.
Сам Чёрный переобулся в сапоги лейтенанта. Крапович натянул фельдшеров бушлат, который нашли под кроватью. Там же они обнаружили шоколад, две пачки галет, фонарь и флягу-искусительницу. Всё порассовали по карманам. Нашли ещё один автомат.
- Готовы?
- Будем прорываться!
Неожиданно с носилок раздался слабый голос Щербаня:
- Со мной не прорвётесь, ребята... Послушайте, что скажу, - едва проталкивая слова пересохшим языком, задыхался горячим шёпотом Гриша Щербань. - Их здесь десятка два...
- Уже меньше, - прервал его Смага, но сразу умолк под взглядом Чёрного.
- ... Пост в тамбуре и снаружи, а на чердаке, кажись, станковой... я заметил, когда они меня на мороз... До баркаса дойти не дадут. Оставьте меня... сами уходите в обход... через чердак. Там и лыжи... а я вас здесь дождусь, а может, и помогу чем смогу... изнутри. Они меня больше не тронут, сам начальник запретил... не волнуйтесь. Здесь тепло... а вам куда со мной... Я дело говорю... - он задохнулся и замер.
Все молчали. Наконец Смага придушенным голосом, будто стесняясь самого себя, выдавил:
- Всё это фигня, конечно. Но в одном, братцы, он прав... Мы, лопухи, не учитываем очевидного. Раненый на морозе не выживет.
- Да, в тепле мы окажемся нескоро... Разве что на том свете, так и там, говорят, дубак...
- В этом ты, Пётр, прав, - подхватил Смага, - там ни махоркой разжиться, ни о девушках погутарить... Стало быть тепла мы ему обеспечить не сможем. Выходит?..
Вопрос повис в тревожной тишине. И каждому показалось, что они слышат громкое тиканье секундной стрелки на вялой руке немецкого фельдшера. Крапович наклонился над часами, снял их и положил в карман.
- Скоро очухается, - кивнул он в сторону немца.
- А может, врежем им, чтобы глаза рогом вылезли? - словно раздумывая, сказал Смага. - Они же сейчас все у нас в руках, тёпленькие, а, Пётр? Полтора десятка сонных фраеров - это ж раз плюнуть!
- Ага. Только головы сложить можно. А мы Бате живые нужны. Это во-первых. А во-вторых, того, что мы ищем, здесь нет, оно на леднике. Значит, разумнее не кончать их, а отвлекать. Гонять, как зайцев. И ты это понимаешь не хуже меня.
- Всё так, Петя. Это у меня эмоции... Прости.
Чёрный наклонился к измученному Григорию и осторожно сжал Щербаню ладонь.
- Мы вернёмся, Гриша, это я тебе обещаю, - и, порывисто поднявшись, пошёл к двери. Губы Щербаня вздрогнули и сложились в подобие улыбки. Говорить у него не было сил.
Смага сгрёб все инструменты в одном из шкафов, положил в сумку с большим красным крестом и протянул Краповичу.
- Это столовое серебро, Василий, береги до моего личного распоряжения.
Чёрный осторожно открыл дверь. В коридоре было тихо.
- Дождись нас, слышь, Григорий... - Смага в последний раз взглянул на Щербаня.
28
Долина выглядела мрачно и вызывала у Гвоздя противоречивые чувства.
"И не обойти никак, будь она неладна... А камни! Лыжи снять, лыжи надеть... Все тридцать три несчастья на мою голову!.."
Куда он идёт? Поближе к ребятам. К зоне "повышенной ответственности", как говорил командир. С тем, что он их так и не догнал, пока они добирались до немецкой базы, он уже примирился - так сложились обстоятельства. Теперь он должен действовать сам-один, как вспомогательная сила. Но для этого нужно одолеть перевал, спуститься на ледник... А там - сплошной лёд...
Когда на Большой земле он узнал о поставленной задаче, то начал ломать голову, как её выполнить, допуская самые невероятные варианты. Теперь всё оказалось намного проще. И гораздо страшнее.
Он вспомнил, как тянуло холодом в спину оттуда, из пропасти, где могла оборваться нить его жизни, как, сползая по смертельно скользкому склону вниз, он вместе с тем сползал в безумие. Стоп! Солдатский враг номер два - чрезмерное воображение. На войне, да ещё и в горах, да ещё и в полярных условиях нельзя домысливать, что было бы, если бы... Тогда захочется по-быстрому слинять отсюда домой, "к мамочке". Лучше уж вообще из погреба не вылазить. Вперёд, сачок!
Дальше на юго-востоке снег лежал сплошным покровом и в долине, и на склонах. "Снег - это хорошо. Снег работает на меня.
Вперёд, Иван! Терпеть и шкандыбать, ковылять и терпеть! Метр за метром, час за часом".
Он подбадривал себя этими словами, как заклинаниями безнадёжно уставшего человека.
29
Когда они выбрались наверх узкими, невыносимо скрипучими ступеньками и в противоположном конце коридора нашли люк на чердак, Чёрный едва удержался от матюков, - ну, конечно же, чердак был на замке. Но Смага жестом успокоил полтавчанина: замок был точь-в-точь такой, как на люке подвала, из которого они дали дёру двадцать минут назад. Тогда люк за собой запирал Смага. Куда ж он дел ненужный, сдавалось, ключ? Пошарив по карманам, Смага его не нашёл.
В это время внизу открылась дверь, и они замерли, кто где стоял. Приглушенный скрип сапог звучал прямо под ними и наконец стих, удалившись куда-то направо.
- До ветру фриц пошёл, - уверенно прошептал Смага, - у них там клозет...
- Давай быстрее ключ, - хриплым шёпотом поторопил Чёрный.
Суетливо шаря по карманам, Смага наконец вытащил найденный ключ.
- Молись, Пётя, чтобы подошёл...
- Да я ж безбожник. Давай, Василий, - подсаживая Краповича себе на плечи, отозвался Чёрный.
К счастью, ключ подошёл, и через несколько секунд замок, с лёгким скрежетом, открылся. Снизу послышались шаги, это возвращался немец. Они опять замерли на своих местах, надеясь, что сейчас наступит тишина. Но внизу что-то происходило: доносились обрывки разговора, хлопанье дверей, топот, на этот раз торопливый, какая-то суматоха.
- Надо смываться. Уходим, Василий.
За считанные секунды, теперь почти не таясь, они оказались на чердаке. Люк выходил на небольшую площадку перед слуховым окошком, тусклый свет играл бликами на кожухе пулемёта с заправленной лентой. Они метнулись в противоположную сторону чердака, на ходу выхватывая лыжи из небольшого штабеля, под правым скатом крыши. А шум внизу усиливался. Даже здесь, под самой крышей, до них доносились возгласы и топот.
- Быстрее! - торопил Чёрный.
Ударом ноги Смага распахнул настежь дощатые створки на противоположном фронтоне и, не раздумывая и секунды, прыгнул вниз. Выбравшись из сугроба, он ринулся за угол, на ходу вытаскивая из кобуры парабеллум. Часового с наружного поста пока что не было видно.
Сверху грузно свалился Чёрный, за ним, почти следом, Крапович.
Спустя миг они уже мчали на лыжах по склону, круто беря на северо-запад.
30
"Стоило мне на несколько часов оставить свой гарнизон, как у них чрезвычайное происшествие - пленные сбежали. Сам по себе этот факт меня мало волнует, что может сделать троица обессиленных голодранцев, даже вооружённых? Однако лишить их единственно возможного пристанища на этом острове - старой охотничьей хижины в самом его центре - я просто обязан. Кто бы мог подумать, когда мы её нашли, что хижина кому-то пригодится! А они непременно натолкнутся на неё, рыская по острову. Этого допустить нельзя. И тогда они обязательно приползут назад. Тепло и еда - инстинктивные стимулы, следовательно, - сильнейшие. Приползут! А пока..."
Обер-лейтенант Эрслебен, сидевший напротив, раскрыл папку и заговорил:
- Господин майор, разрешите доложить: сегодня в двадцать два ноль-ноль дежурный начальник смены унтер-офицер Штайдль получил заявку на передачу радиограммы в Берлин. Текст зашифрован особым шифром. Заявитель - гауптман Айхлер. - Он выдержал паузу. - Право вмешиваться в оперативный радиообмен имеете Вы как начальник отряда и я как командир дивизиона. Однако, согласно инструкций касающихся гауптмаиа Айхлера, полученных ранее, я должен беспрепятственно пропускать его радиограммы. Кроме того, на ней стоит гриф "Особой важности. Без задержек".
"... Вот оно. Судьба постучала в мою дверь раньше, чем я ожидал, - мелькнуло в голове Гревера. - Поэтому Эрслебен и заговорил таким официальным тоном. Его можно понять - с одной стороны, инструкция прямая и недвусмысленная, а с другой - все данные, запросы, сообщения визирую я".
- Итак, я оказался в деликатной ситуации, - продолжал Эрслебен, моргая белесыми ресницами.
"... Решение! Раздумывать некогда!"
В Гревере упругой волной поднялся совершенно естественный протест: на каком основании этот скользкий мерзкий садист Айхлер распоряжается его судьбой?! В том, что эта радиограмма имеет к нему самое непосредственное отношение, Гревер не сомневался ни на секунду. Задержать? Мотив? Пальцы Гревера нервно забегали по столу, и, чтобы скрыть нервозность, он полез во внутренний карман за сигарой.
- Какова загрузка передатчиков на сегодняшнюю ночь, обер-лейтенант? - спросил он, выпуская струйку нежно-голубого ароматного дыма и изо всех сил стараясь сохранить твёрдость в голосе.
- Ни минуты простоя, господин майор.
Гревер задумался. Потом взял бланк Айхлеровой радиограммы. При этом рука его невольно потянулась к авторучке. Он почувствовал неодолимое желание своей резолюцией запретить передачу, устранить угрозу, таившуюся в холодных цифрах. Но всё же сдержал себя. "Никаких письменных распоряжений, никаких доказательств! Эрслебену будет вполне достаточно моего устного приказа, который можно отдать в самой категоричной форме, хотя до прямого нажима дело, думаю, не дойдёт - он тоже не симпатизирует нашему "пропагандисту". Если доживём до разбирательства, он всегда сможет оправдаться, сославшись на мой приказ".
- Отдел пропаганды подождёт. Есть дела поважнее, ситуация усложнилась: сбежали пленные. Поэтому отложим передачу на двадцать четыре часа. Под мою ответственность.
"...В журнале регистрации будет запись о задержке за подписью или начальника смены, или самого Эрслебена. С ссылкой на меня, естественно. Чёрт побери, как ни крути, а уши торчат. Но это ерунда, доказательство косвенное, это мы потом как-то уладим".
Он снова проследил за кольцами сигарного дыма.
- Я намереваюсь предложить гауптману Айхлеру возглавить одну небольшую операцию тактического характера. Когда он вернётся, у меня состоится с ним беседа и, возможно, его намерения относительно загрузки наших передатчиков несколько изменятся. Думаю, ему не стоит их перегружать, попробую убедить в этом и самого гауптмана. И оставьте ваш официальный тон, обер-лейтенант, я благодарен вам за искренность. Не стоит придавать такого значения пустякам, вы слишком впечатлительны. - Гревер уже полностью овладел собой и в его голосе прозвучали по-отечески снисходительные нотки.
"Неприятель дал мне неплохой повод избавиться от моего излишне рьяного заместителя. В любом случае стоит попробовать. Непосредственный контакт с противником, боевые действия - прекрасная ширма. Пусть вылазку с целью разрушения охотничьей хибары возглавит Айхлер".
- А сейчас можете допросить английского радиста. Вероятно, вам будет интересно с ним пообщаться - профессиональные интересы. А я должен поставить задание кампф-группе. Я вас больше не задерживаю.
Когда, щёлкнув каблуками, Эрслебен вышел из комнаты, майор Гревер, воодушевлённый своей идеей избавления от смертельной опасности, почти весело скомандовал:
- Ефрейтор Хипплер! Обер-фельдфебеля Рана - ко мне!
Обер-фельдфебель Ран вытянулся перед майором Гревером.
Тот долго молчал, как бы подчёркивая особую значимость предстоящего разговора.
- Как вы думаете, Ран, почему почти весь личный состав неприязненно относится к гауптману Айхлеру? Надеюсь, этот факт не составляет для вас тайны? - Гревер умышленно начал с вопроса, не констатируя очевидной неприязни, чем надеялся сразу загнать обер-фельдфебеля в угол. - Я понимаю, что психология - это не совсем ваша сфера, но мне хочется знать мнение опытного и, как мне кажется, умного человека. Пусть вас не удивляет такое желание, вспомните наш предыдущий разговор. К тому же, я не сторонник прусского принципа: дистанция командира от подчинённых - три шага. Вы, как я успел заметить, тоже.
Он медленно раскурил сигару, давая возможность фельдфебелю собраться с мыслями.
- Он немного... странный, - неожиданно мягко начал Ран, настороженный то ли вопросом, то ли опасением прямо высказать своё мнение о другом офицере. Ситуация была достаточно деликатной, и Гревер нарочно повёл себя нестандартно, надеясь спровоцировать Рана на откровенность и тем самым привязать его к себе. Он предполагал, как может ответить Ран. И услышал то, на что надеялся.
- Думаю, немногим нравится, когда кто-то, пренебрегая уставом, суёт свой нос во все щели, - чувствовалось, что Рана уже не раз выводило из себя вторжение чужака в сферу его полномочий. "Совать нос во все щели" в немецком вермахте, как, впрочем, и во всех армиях, было неоспоримой прерогативой фельдфебелей. И сейчас Ран, осознавая, что вопрос поставлен неспроста и молчанием не отделаться, призвал на помощь своё раздражение, - его голос окреп, а интонации стали решительными.
- Вы считаете это главной причиной? - демонстрируя глубокомыслие и озабоченность, прищурился Гревер.
- Да, господин майор.
- В боевой обстановке вам с гауптманом взаимодействовать ещё не приходилось, - скорее утверждая, чем спрашивая, сказал Гревер.
- Нет, господин майор.