В 15.00 попрощаться с покойным пришёл сам Гитлер. "Он был одним из выдающихся национал-социалистов, одним из самых преданных защитников нашего дела, заставлявший трепетать врагов рейха. Он пролил свою кровь ради существования и безопасности империи". Оркестр Берлинской филармонии исполнил фрагмент из "Гибели богов". После этого говорил Гиммлер: "Я лично благодарю тебя за верность, за безупречную службу, сблизившую нас в жизни, и которую не прервёт и смерть..." Кем бы ты был, если бы не Гайдрих? Разводил бы кур на своей птицеферме? - с невольной злобой подумалось тогда Греверу. Он поймал себя на этой злости и вдруг с ужасом осознал, что отныне утратил покровителя, что теперь он беззащитен. Гревер настолько свыкся с мыслью, что, пока Гайдрих жив, он, Гревер, пребывает в безопасности, что осознание потери на какое-то время полностью выбило его из колеи. Потом он немного успокоился - Берлин далеко. Но кто знает, сколько так сможет продолжаться? Не приставлен ли к нему лично гауптман Айхлер? Какие у него полномочия? Не исключено, что рука партии дотянется до него и здесь. Бесспорно, Айхлера не посвятили во все обстоятельства личного дела партайгеноссе Гревера, он всего-навсего "соглядатай", но не стоит обольщаться. В нужный момент он нажмёт спуск, ни на мгновение не усомнившись в своей правоте. Неужели дойдёт и до этого? Не может быть! Всё это бред. От переутомления. Какие у меня основания для подобных домыслов касательно Айхлера, кроме личной антипатии? А если?.. Теперь, после смерти Гайдриха, им нужен только повод. Кто заступится? На кого можно опереться?.. На начальника АМТ VI Гайнца Йоста надежды никакой. Руководитель 7-го управления мог бы заступиться, он меня знает, но вряд ли станет вмешиваться. Тогда кто? Ведь сейчас не тридцать третий год, а сорок второй...
Он вспомнил, как его охватил панический страх в тридцать четвёртом, когда они расправились с Штрассером. Просто пристрелили, как бешеную собаку, без суда и следствия! Политического деятеля, обладавшего в Германии огромным влиянием! Секретарём у Штрассера служил Геббельс, адъютантом - Гиммлер!.. Но потом секретари и адъютанты становились министрами и рейхсфюрерами, и... возобладала национал-социалистическая законность. Теперь - судят. Вся судебная процедура длится две минуты, зато всё "законно". Так всегда бывает, когда к власти приходят адъютанты. Если бы был набожным - помолился бы...
Господи, я же пылинка в этом мире, чем я могу им мешать? Пылинка? Он улыбнулся своей наивности. Нет, конечно, его скромная персона ни на миг не обременит память "вождя", поэтому глупо полагать, будто фактом своего существования он вызывает у того хоть какие-то опасения. Он для нынешнего Адольфа Гитлера - ничто. Но запущенная машина террора действует уже самостоятельно. Машина истребления и страха чистит, перемалывает, выравнивает... Без эмоций, а значит, без сомнений.
Им нужен только повод. Партийный суд скор на расправу. Не истина и не вина подсудимого интересует судей, а мера его потенциальной опасности для партии. Да, он действительно опасен. Его знали за пределами Германии благодаря работам о динамике оледенения, у него была определённая репутация и вес в научном мире, он имел выход на интеллектуальные круги Европы. Гревер сдержал вздох, - где она теперь, Европа? Он представил себе плешивого чинушу из партийной канцелярии на элегантной мюнхенской Бриннерштрассе, его коричневую рубашку, лоснящуюся на локтях; скуку на лице; потный лоб и скрипение пера... Неужели в его личном деле, хранившемся в "саркофаге" Барловпалаца, они до сих пор не нашли никакой зацепки для себя? Неужели он настолько безупречен в тех бумажках, аккуратно подклеенных, подшитых, рассортированных? Или же им непременно нужно что-то свеженькое, неопровержимое? - Интересно было бы взглянуть на те бумажки, - как-то отстранённо подумал Гревер. - Теперь я понимаю, почему на должность командира взвода охраны в мой отряд назначили гауптмана, а не обер-лейтенанта. В радиотехнике он не смыслит, а мне был нужен высококлассный специалист. Других подходящих должностей просто нет, а быть балластом в экспедиционных условиях Арктики непозволительно никому. Даже самому ревностному национал-социалисту. И хотя забот во взводе охраны, который фактически является в то же время и рабочей командой, хватает, Айхлер себя не переутруждает, - переложил все хозяйственные, да и оперативные дела, на обер-фельдфебеля Рана. За собой же оставил лишь функции шприца для идеологических инъекций. Как же его нейтрализовать? Когда мой подчинённый имеет право самостоятельно выходить в эфир и к тому же ещё и личным шифром владеет... Опередить? Как? Помешать ему я не в состоянии, могу только приказать начальникам смен сообщить мне в случае, если Айхлер подаст заявку на передачу. Но тогда уже будет поздно, радиограмма уйдёт в Коричневый дом, и через два месяца, лишь только я сойду с трапа "Ростока", на берегу будут поджидать мускулистые здоровяки с машиной.
Он устало сомкнул глаза и почувствовал, как где-то внутри зреет противный холодок. А может, Айхлер постарается выполнить партийный приговор уже здесь? Но для этого ему необходимо заручиться санкцией Центра. А может, ему дан "карт-бланш", и он уже имеет полномочия палача? Наперёд, можно сказать, превентивно. Любимое словцо национал-социализма. Нет, не может быть, ведь тогда не было бы нужды посылать меня в такую даль. А почему нет? Условия вполне подходящие, вдалеке от людских глаз. "Погиб в полярной экспедиции как герой..." - и концы в воду. А водичка студёная... А может, зря я паникую? Что может вынюхать Айхлер здесь, в холодных фиордах? А может...
И Гревер начал лихорадочно перебирать в памяти все свои поступки, реплики, приказы, разговоры. Как приказал перевесить карту, на которой Айхлер старательно отмечал положение на фронтах, подальше от глаз, "чтобы не раздражала". Последние слова он пробормотал про себя, но не услышал ли их ещё кто-нибудь?.. Как на праздник солнцестояния за стаканом горячего пунша, когда они, шестеро офицеров, принялись заводить патефон, он сидел в уголке рядом с лейтенантом Тумой и весело рассказывал ему историю, произошедшую с ним двадцать лет тому назад в такой же самый день, - первого мая. Тогда он был в расцвете сил, знал толк в кулачном бою, а они с Руди были уже хорошенько навеселе и, невзирая на свои горячие симпатии к коричневому движению, положили на лопатки двух чересчур рьяных ребят в коричневых рубашках, пристававших к ним из-за какого-то пустяка. Он с усмешкой вспоминал свой мощный и резкий прямой правой, а также то, как они сняли с тех бездыханных коричневых ребят всю кожаную "сбрую" вместе с оружием и развесили на ближайшем дереве. Рассказывал он довольно громко, не таясь. Лейтенант Тума ухахатывался. Рассказ, наверное, слышал не только он, несмотря на Баденвейлерский марш, гремевший из патефона. Ещё Гревер вспомнил, как зашёл вместе с Айхлером в помещение взвода охраны и стал невольным свидетелем солдатского диалога. Здоровенный круглоголовый дневальный, стоя спиной к ним и удовлетворённо потирая руки, сказал, что скоро мы все обнимем своих близких, а долговязый, с нашивкой ефрейтора и желчным лицом, кажется, родом из Коттбуса, роясь в тумбочке, ответил что-то на манер: "... Или на том свете". Были там ещё слова о тыловых болтунах, о словоблудии, о нации, которая "набрала в рот дерьма", и ещё что-то такое.
И я, майор Гревер, командир, не оборвал говоруна, а ограничился лишь выговором дневальному за нерадивое несение службы. Айхлер молча смотрел на меня, как учитель на плохого ученика, и в его глазах пробудилась подозрительность.
А чего стоит наш последний разговор, когда он настаивал на немедленном поиске красных! Что я ему ответил тогда?
- Командую здесь я! При нынешних обстоятельствах ваша решительность неуместна, вы что, не видите - начинается метель. Отправить людей на поиски сейчас означает послать их на смерть. Обер-фельдфебель Ран передаёт, что они как раз нашли подходящее убежище...
- Но мы - солдаты, и смертью нас не испугать. Неисполненный долг - вот что должно пугать солдата.
- Полностью с вами согласен. Но при этом считаю, что смерть должна быть оправдана пользой для рейха. А решительность ради решительности - это, простите, глупость! Преступная глупость! Только глупость и трусость всегда решительны... когда речь идёт о других, разумеется. Всё. Выполнять!
Хорош же у меня был вид... Мягкость по отношению к нему, конечно же, неуместна, я не должен выказывать своего страха перед ним, но и излишняя резкость обозлит его и вызовет лишние подозрения.
Что же ещё?.. Да, наверное, и этого вполне достаточно. Поразительная беспечность! Умудрённый жизнью профессор, прошедший школу Абвера, утратил бдительность, убаюканный тем, что оказался среди своих!.. А цена беспечности - жизнь! Болван, какой болван!
Он опять закурил и спросил себя - что же дальше? Немного подумав принял решение.
По его просьбе денщик вызвал обер-фельдфебеля Рана. Через минуту тот вошёл.
Несколько часов погони, поисков, ожидания, а после - снова охота на красных диверсантов в невероятно сложных условиях - внешне будто бы и не отразились на Ране. Два часа сна, и он опять был готов к любому приключению. Хоть искателем приключений его не назовёшь. Признаков авантюризма во внешнем облике Рана невозможно было отыскать - сами спокойствие и достоинство.
- Вот что мне в нём нравится - он работяга. Но станет ли на мою сторону? - спросил себя Гревер, выслушивая приветствие фельдфебеля. - Не мешало бы получше знать своих подчинённых, тогда не пришлось бы прибегать к дипломатии, гадая о её результатах.
Он считал иезуитством стиль намёков и умалчиваний, когда суть разговора сводилась к двум-трём фразам, но важным было не столько то, что сказано, но - как сказано, а также и то, о чём умолчали. Такие "танцы на полусогнутых", как он это называл, были для него тягостны. "Дряхлеешь, старый пёс Зепп, - он сдержал вздох. - И уместна ли вообще попытка начальника экспедиции приблизить к себе фельдфебеля после трёх месяцев совместной службы?"
Гревер молчал, изучая Рана. Он считал за лучшее не разыгрывать приветливость, полагая, что фальшь не будет способствовать симпатии к своему начальнику такого бывалого солдата. Он был из тех битых, за кого, как говорят славяне, двух небитых дают. Отчаянный вояка.
- Как вам нравится здешний климат, Ран?
- Откровенно говоря, Кипр мне нравился больше, господин майор, - без тени подобострастия, не корча из себя образцового служаку, что было бы неудивительно для бойца фельдфебельской выучки, ответил Ран.
- А здесь даже кофе с привкусом льда, - прибавил он.
- У меня такое впечатление, что вам здесь скучно. Нет?
- Скучать не приходится, господин майор. Забот хватает, - веско, с видом человека, который знает себе цену, возразил фельдфебель.
"Ему лишь тридцать два, если мне не изменяет память, - вспоминал личное дело Рана Гревер. - Как для фельдфебеля он совсем молодой".
- Конечно, флиртовать с Афродитой намного приятнее, чем с холодными северными сильфидами, - возвращаясь к полушутливому тону и вместе с тем рассчитывая проверить уровень начитанности фельдфебеля великогерманского вермахта, констатировал Гревер.
- Я всегда отдавал предпочтение женщинам полдня, - тоном равного, принимая полушутливые интонации, но не переходя границы официальности, ответил Ран.
Так, а теперь резко сменим тему:
- А каково настроение людей? Не было ли недовольства, признаков усталости? Никто не сетует? Поймите меня правильно, Ран, - с лёгким нажимом сказал Гревер, переводя разговор на намёки и умышленно не раскрывая смысла сказанного.
- Не сказать, чтобы приподнятое, но вполне боевое. Личный состав готов к выполнению любых заданий, - не среагировав на нажим и не моргнув глазом, ответил фельдфебель.
Он не принял двусмысленность. Закрытый, словно раковина.
- Давно на Севере? - скрывая сомнение в целесообразности этого разговора, спросил Гревер.
- Девятого апреля я уже был в Норвегии, в составе двадцатой Лапландской армии.
- Два года, по нынешним меркам, - это солидный срок. Значит, у вас достаточный опыт, чтобы понять, что полярные условия - особенные. На войне всегда имело огромное значение сплоченность коллектива, а здесь, в Арктике, это важнее вдвойне, втройне. Вы это понимаете, Ран, не так ли?
- Да, господин майор. И добиваюсь этого всеми возможными способами.
- Похвально, - Гревер сделал паузу. - Я давно присматриваюсь к вам, Ран, - стараясь придать некую глубину и значимость этому факту, Гревер пристально посмотрел в глаза фельдфебелю. - Вам можно доверять.
- Вы слишком добры ко мне, господин майор, - не отводя взгляда, произнёс Ран.
- Мы говорили о сплочённости. Именно поэтому командиру так важно иметь как можно больше людей, на которых по-настоящему можно положиться. Под словами "по-настоящему" я имею в виду вот что: всегда, в любое время, в любом месте выполнить любой приказ. Ведь малейшая несогласованность, малейший негативный момент в нашей работе - это пятно на всех нас. Чего я как командир, естественно, не могу допустить ни в коем случае. Репутация отряда "Арктика" должна быть безупречной. Иначе наша "контора" просто не захочет иметь с нами дело. А я намереваюсь... рекомендовать вас для службы в Абвере.
Гревер умолк. Ему показалось, что в его голосе прорезалась старательно сдерживаемая напряжённость. Он покупал Рана, предлагая в обмен на тяжёлый ратный труд перспективу интеллигентной службы в функабвере. Но то, что наедине с собой казалось ему беспроигрышным, сейчас, в разговоре с фельдфебелем, вдруг царапнуло сердце внезапным, почти паническим сомнением. "Рефлексирую, словно целка перед дефлорацией. Ты дерьмо, Зепп".
- Позвольте спросить, господин майор: есть ли факты, пятнающие репутацию нашего отряда?
- Пока что нет. Но лидер обязан быть предусмотрительным, ведь прогноз и предвидение - едва ли не главнее всего в нашей работе, не так ли? - стараясь говорить спокойно, иронично, уверенно, как до сих пор это ему удавалось, спросил Гревер.
- Полностью с вами согласен, господин майор, - уже как будто с тёплыми интонациями ответил Ран. Или это почудилось Греверу? Глаза фельдфебеля оставались холодными, неулыбчивыми. Глядя на жёсткий изгиб его губ, на цепкие, грубые пальцы, привычные к оружию, Гревер медленно повторил:
- Я ищу преданных людей, готовых выполнить любой приказ. Мой приказ. Даже если этот приказ покажется, мягко говоря, странным. Вы поняли меня, Ран?
- Да, господин майор, - блеснув нутряной крестьянской зоркостью в глазах, ответил фельдфебель. И сделал паузу. - Я понял вас.
Греверу этот замеченный им проблеск показался чрезвычайно значимым; словно заново оценивая фельдфебеля, он обрадовался и перевёл дыхание.
- Рад это слышать от вас, Ран. Надеюсь, нет необходимости напоминать вам, что этот разговор конфиденциален?
- Так точно, господин майор.
Не желая проявлять чрезмерную для первой беседы настойчивость, он отпустил фельдфебеля:
- Идите отдохните, Ран. Вы неплохо поработали за прошедшие сутки.
Гревер был доволен. Неважно как велась беседа, всё равно он своей цели достиг. Заручившись согласием исполнителя, он не открыл ему своих карт, ограничившись туманными рассуждениями о сплочённости коллектива. Он лишь немного сориентировал Рана, оставив тому чрезвычайно широкий спектр догадок.
22
Чёрный, Смага, Крапович, Щербань и англичанин с той минуты, как попали в плен, ни на миг не теряли надежду на побег. Но на протяжении всего пути подходящий случай так и не представился - немцы были начеку, стерегли как зеницу ока.
Изнемогающие от холода, изнурённые голодом, - немцы на коротких привалах едой с ними не делились, давали только пить, - они добрались до жилья. Вблизи дом выглядел ещё привлекательней, чем тогда, когда они впервые увидели его из укрытия. Это было тёплое человеческое жилище среди бескрайних ледяных просторов и, хотя принадлежало врагам, оно уже вызывало некую симпатию. Ничего, отогреемся, а там со всем разберёмся. Не впервой.
Их провели узким коротким коридором, по обеим сторонам которого было по несколько дверей. Слева узкая лестница вела на второй этаж. Когда они дошли до конца и повернули направо, за поворотом оказалась небольшая площадка с двустворчатым люком посредине, точь-в-точь такой, как в украинских сельских хатах. Створки люка были обиты железом, запирались на щеколду и небольшой висячий замок.
После повторного тщательного обыска их затолкали в люк. Внутри подвала было темно и очень холодно.
- Вот, сволочи, сосульки хотят из нас сделать!
Через час дали по куску хлеба и по кружке кипятка.
- Ты смотри! А я уже совсем было обрадовался, что начну пост соблюдать, а здесь никак похудеть не дадут, - прихлёбывая кипяток, сказал Смага, заодно внимательно скользя глазами по краю люка, над которым монументами высились двое немцев.
Истёк ещё час, и выдернули англичанина. Тот попробовал сжать закоченевшие пальцы в кулаки и тем показать своим союзникам, что будет держаться до конца. Он больше не вернулся. Потом таскали на допросы одного за другим, и это хоть как-то разнообразило их холодное и невесёлое существование в подземелье. Но, когда во второй раз дёрнули Гришу Щербаня, Крапович задумчиво произнёс:
- Худо дело...
- Я так и думал, что тебе здесь понравится, - заметил Смага, - что будем делать, Пётр? - обратился он к Чёрному.
- Ясно одно - надо бежать. Ты заметил баркас? Метров за двести отсюда. Бак, наверняка, заправлен под самую пробку - у фрицев с этим всегда порядок. С мотором управишься, Василий?
- Да должон, - сбиваясь на белорусский, без тени сомнения сказал Крапович.
- Что "должон", и так понятно. Я спрашиваю, осилишь ли двигатель. Ты ж у нас механик. Разбираться будет некогда, прыгнули, конец отцепили - и вперёд...
- Подожди, - вмешался Смага, - Гришу с Джоном здесь бросим, что ли? Куда они их законопатили? В этом домике у них, как я понимаю, ихний штаб и начальство. Видели, начальник у входа стоял, когда нас сюда заводили. А этот пёс поганый, фельдфебель, ему докладывал. Как челюсть, Вася, не болит? Мастерски он тебе заехал.
Крапович болезненно сморщился и понурился.
- Не тужи, Василий. Ты ему должок вернёшь, дай только время. Так вот, допрашивал нас тот офицер - значит, он здесь самый главный. У него рожа спесивая - за версту видно. Да и второй, что у него за спиной стоял, хоть и младший, но тоже, видать, из начальства. Заместитель, наверное. Вот и выходит, что не могли они наших никуда отсюда деть. Тогда почему они не с нами? На тот свет отправлять вроде рановато. Это дело не горит, им спешка ни к чему. Они нас гнуть в дугу должны - откуда, зачем, почему, да как? А может, они уже и пытались их расколоть. За Гришу я спокоен, из него и так слова лишнего не вытянешь, а уж ради них он и подавно рта не раскроет. А союзник о нас ничего и не знает, слава Богу. Но где же они могут быть? Уже ж часов семь минуло, не меньше.
- А может, запытали? - предположил Крапович.
- Так опять-таки сюда должны были притащить... попугать.
- А может, до смерти?..
- Не может, Василий. Я ж тебе талдычу...