– Хорошо, все будет сделано.
Он пробыл на пароходе до утра и спал, пока другие пировали. Молодому Дидрексону, видимо, мало было этого урока, он любил радость, искал и находил ее. Молодой и красивый, как принц, он всю ночь хороводил с гостями, исполняя роль радушного хозяина. В четыре часа педали горячий завтрак.
– Пожалуйте, не взыщите! – вежливо говорил хозяин, товароватый и внимательный, как всегда.
Повар был в свежих белых перчатках, в антрактах между кушаньями Местер играл на гармонике. Да, все было очень остроумно и весело.
Наконец, общество стало расходиться, гости сели в лодки и поплыли к берегу. Они были молоды и пылки, и бессонная ночь ничуть не отозвалась на них – этого бы еще недоставало! С берега они торжественно махали платками и шляпами.
Через двадцать лет они, может быть, вспомнят эту ночь и улыбнутся. Через тридцать будут сердиться, что другие молодые люди урвут себе одну ночку в жизни…
– А в случае, если… если вам не придется платить, как тогда? – спросил Теодор, стоя на трапе.
– А-а… Ну, что ж, в сущности, она по-своему была благоразумная и хотела помочь мне распутаться с властями, – ответил господин Дидрексон с беглой улыбкой.– Нельзя не дать ей совсем ничего. Но с другой стороны, она вела себя не очень благородно, – дайте половину!
Вернувшись домой, Теодор отправился к отцу и сказал, – бумажник его был так туго набит, что он мог это сказать:
– Адвокат был?
Отец удивлен, но имеет основания считать вопрос неискренним.
– Мне вчера надо было уехать, – продолжал Теодор.– Теперь нет никакой помехи, чтоб его вызвать, если он еще не был.
Отец злобно косится на него и говорит:
– Чучело!
Пер из Буа чуял недоброе; неужели сила уже не на его стороне? Посмотрим! Долгие годы праздности отнюдь не смягчили его, а, наоборот, понемножку ожесточали каждый день, теперь он весело шел попятным путем. Еще немножко, и он станет чудовищно злым и будет кидаться на людей, природный инстинкт развертывался в нем беспрепятственно и работал вовсю на полной свободе, он быстро шел назад к своему глубокому прошлому, к пещере, звериной хитрости, реву и нападению. Он бежал по дороге прямо, как духовидец, тьма звала его.
– Ну, так чего же тебе надо? – спрашивает Теодор.– У меня есть другие дела, а не только что стоять здесь. Хочешь делиться – сделай одолжение, я выкуплю ваши части.
Ловкий выпад со стороны мальчишки Теодора – выговорить такие слова, не моргнув глазом! Но отец тоже не промах, – он скосил голову, словно имел дело с совершенным ничтожеством и говорил с сором на полу:
– Вот что, пащенок, выкупишь? Нет, это ты, пащенок, вылетишь отсюда.
И искоса метнул на сына взглядом.
– Как это так? – спросил Теодор, и в ясной голове его точно вдруг отодвинулась какая-то заслонка, он услышал, как шумит в его ушах кровь.
– Вот я так выкуплю тебя! – сказал отец хриплым от раздражения голосом. – Вон из дому! – прибавил он.– Ты спрашиваешь, как? Выгоню из своего дома, вон, в поле, паршивец!
Но в эту волнующую минуту Теодор овладел собой.
– Ах, вот что ты задумал! – сказал он, криво усмехаясь. Он знал положение дела, как свои пять пальцев: ежегодные операции с треской и многократные покупки и продажи судов, – деньги, вырученные от всех этих совершенно личных предприятий, были вложены в дело, и лавка не могла откупиться от него, не обанкротившись. Он криво усмехнулся. Он даже не подумал о птичьем острове, которого никак нельзя было выкупить, потому что он не продаст его.
Единственное, что могло быть, – это, что отец действительно разорит дело в лавке и потом посадит девчонок начинать торговлю сызнова. Пер из Буа пользовался большим кредитом.
"Как хочет! – думал Теодор, – аккурат, как хочет! Я разобью их торговлю в пух и прах под самым их носом, только бы мне заполучить квадратик земли!" – Улыбка еще змеилась на его губах, когда он вышел от отца.
Пер из Буа чуял неладное и даже видел перед собой странную улыбку, – что же, он начал сдаваться? Он не сдался, он заревел. Позвали адвоката Раша, и этот составил акт раздела не хуже всякого другого, писал несколько дней, писал с большой готовностью, посмотрел торговые книги в лавке, вызвал телеграммой дочерей, телеграфировал с большой готовностью этим малюткам и охранял их права. Ведь дело шло о двух молоденьких девушках и параличном старике; все трое смотрели на него с надеждой, не мог же он обмануть такие глаза? Ведь он жил тем, что помогал людям в юридических случаях, когда в жизни приходилось применять право. Пер из Буа хотел устроить свои дела перед смертью, и его благовоспитанные дочери не стали ему перечить. Сын тоже не перечил: сделайте одолжение, – сказал сын. Что же оставалось адвокату, как не приступить к делу!
– Сделайте одолжение! – говорил Теодор и усмехался криво.
А нужный участок он наконец купил, стена о стену с лавкой, большой четырехугольный пустырь для лавки и склада, все звонкий камень. Строительные же материалы доставит шхуна обратным рейсом, когда повезет треску, – никаких спичек, никакой соли!
Теодор усиленно работал все это время и был постоянно начеку. Уже первый шах его встретил препятствие: господин Виллац Хольмсен не хотел продавать ему участок. Почему? – думал Теодор. Два раза он получал отказ, на третий раз он стал действовать через женщину и победил.
Он пошел не более не менее, как к фру Раш. Ну, и бестия же этот Теодор, все-то он знал, даже и то, что добрейшая фру Раш похлопочет за него у господина Виллаца Хольмсена – как раз наперекор адвокату.
– Что такое происходит? – спросила фру Раш. Происходит то, что у него отняли лавку, торговлю, всякую деятельность, ему отказали, выгнали, помогал в этом адвокат.
– Теперь помогите мне вы!
– Не могу же я действовать против моего мужа, – сказала фру Раш.
– Всего несколько квадратных метров горы у господина Виллаца Хольмсена из барской усадьбы. Не потому, что он нуждается в продаже, а потому что он может помочь мне. Я выстроюсь и опять выйду в люди. Адвокат получит тогда торговую конкуренцию в Сегельфоссе, которой он добивался.
– Я не могу действовать против своего мужа, – сказала фру Раш.
На следующий день Теодору доставили несколько строк от господина Виллаца Хольмсена, что он может получить участок. Податель, Мартин-работник, вымерит его, цену мы назначим, скажем, двести крон, а сумма должна быть выплачена съестными продуктами в несколько приемов, на десять крон каждый раз, негодяю Конраду, бывшему поденщику господина Хольменгро. Купчую пусть напишет ленсман из Ура.
Вот чего добился Теодор.
Он начал взрывать участок для закладки погреба и фундамента. Взрывал динамитом стена о стену с лавкой, не так-таки уж прямо для того, чтоб уморить со страху отца, но и не для того, чтоб пощадить его. Пер из Буа заревел было, но когда адвокат Раш разъяснил ему положение, он больше не пикнул. Чтобы он стал пищать? Мальчишка и его мать очень просчитаются, если думают, что он попросит пардона! Зато однажды к Теодору явился адвокат и предложил ему нечто в роде мировой сделки. Адвокат, должно быть, в конце концов понял, что лавка не может откупиться от Теодора, не пошатнувшись сама. Он сказал:
– Вложенные вами наличные деньги вместе с законной частью наследства…
Теодор перенимал то хорошее, что находил у других; подумав, должно быть, как поступил бы в этом случае молодой господин Дидрексон, он прервал адвоката и сказал:
– Я отказываюсь от наследства.
На адвоката Раша это неожиданное заявление подействовало, как удар. Удивительно, какие обезьяны эти выскочки; еще будь это человек из хорошей семьи!
– Напрасно вы так заноситесь, молодой человек!– сказал он.
– Заношусь или не заношусь, это не ваше дело!– ответил Теодор.
– Я даю вам дружеский совет.
– Я в нем не нуждаюсь.
– Ну, – сказал адвокат, – я не об этом пришел с вами поговорить. Положение таково, что лавка отлично может выплатить вам вашу часть, и продолжать по– прежнему работать…
– Ну, так и платите! – сказал Теодор.
– У меня есть частное предложение, – продолжал адвокат.– Рекомендую вам позволить мне его изложить, не прерывая меня. Так вот: лавка отлично может это сделать, то есть откупиться от вас, в особенности, раз вы так по– мальчишески и, может быть, немножко чересчур смело отказываетесь от наследства.
– Это вас тоже не касается.
– Не прямо.
– И не косвенно, вообще никак. У меня нет привычки дарить сберегательные книжки, но я и в долг не даю и не беру, – раздраженно заговорил Теодор.– Заткните свою пасть и убирайтесь подобру-поздорову, я не принимаю вашего предложения, понимаете?
Адвокат с величайшим состраданием заявляет:
– Я только ради вашего блага и ради блага остальных сижу здесь и слушаю… вашу пасть, как вы это называете…
– Вы отлично знаете, что я могу наложить арест на товары и платежи в лавке, пока не покрою своего долга, в бешенстве крикнул Теодор. В нем проснулся сын Пера из Буа, и он умел шипеть от ярости.– И вы знаете, что тогда лавке конец. А если не знаете, так я могу рассказать вам, я понимаю в этом больше вашего, я торгую с самого рождения.
То ли адвокат нашел в его словах кое-что правильное, то ли решил не замечать похвальбы, но он сказал:
– Мое частное предложение заключается в следующем: в интересах всех сторон, предприятие продолжает вестись, как до сих пор. Вы управляете им, но сестры ваши становятся его участницами. Согласны вы на это?
– Нет, – ответил Теодор.
– Но вы будете заведовать всем? Вы не соглашаетесь остаться, как прежде, начальником и главою?
– Нет, – ответил Теодор.
– Гм! – кашлянул адвокат.– Я настойчиво обращаю ваше внимание на то, что это предложение исходит персонально от меня, а не от кого другого. Весьма возможно, что оно натолкнется на противодействие со стороны вашего отца и ваших сестер. Но эта возможность не наступит, так как вы отказываетесь от переговоров на этих основаниях. Каково же ваше собственное предложение относительно урегулирования дела?
Теодор ответил:
– У меня нет никакого предложения. Вы и остальные хотите вышвырнуть меня вон, и я говорю: пожалуйста!
– Хорошо, тогда будет так. Дело пока пойдет своим чередом, разумеется, под контролем.
– Под контролем?
– Ваших родителей и сестер. Или моим, по их поручению.
Тогда Теодор усмехнулся совсем криво и сказал:
– Если вы придете и пожелаете контролировать меня в торговле, то, конечно, найдете двери запертыми и опечатанными печатью ленсмана, пока я не получу свое. Этого вы хотите?
– Нет. Я хочу только блага всех заинтересованных, молодой человек. Не давайте воли своему озлоблению, вам выплатят все, что причитается, может быть, к делу будет привлечена Сегельфосская ссудно-сберегальная касса: в лавке достаточно ценностей.
– Вот и чудесно! – сказал Теодор.– Привлекайте свой банк, и чем скорее, тем лучше!
После того, как адвокат ушел ни с чем, в Буа явилась девица Флорина. Она не могла больше ждать. Но Теодор был настроен весьма воинственно и решительно заявил Флорине: деньги будут, когда будет ребенок.
– Как это? Не раньше?
– Нет.
Краткое раздумье, глаза Флорины почти закрыты.
– Тогда я напишу его невесте и все расскажу. Ее зовут Руфь, я знаю.
– Попробуй только, Флорина! Тогда тебя исследует врач, и ты будешь арестована на месте. Попробуй!
Флорина засмеялась:
– Неужто арестуют? Господи, помилуй! Что-то вы стали уж очень сердиты; не оттого ли, что вам приходится уходить из Буа?
В эту минуту Теодору было наплевать на стоявшую перед ним хорошую покупательницу, он тоже ответил грубостью:
– Ступай-ка домой и думай о себе, а не обо мне, потому что я плюю на тебя. У тебя три недели болели зубы до того, как Дидрексон появился здесь проездом на север, тому много свидетелей. Начальство возьмется за дело, и тогда выплывет наружу и то, за что адвокат подарил тебе сберегательную книжку.
Какой тон по отношению к хорошей покупательнице! Ясно, что Теодор боролся за нечто большее, чем справедливость; должно быть, он боролся за крупные кредитки, от которых раздулся его бумажник и которыми он мог распоряжаться. Девица Флорина, правда, несколько изменилась в лице при такой его резкости, Но, верно, это оттого, что она была женщина, принадлежала к мягкосердечному и слабому полу. Она прослезилась и сказала:
– Я не думала, что вы такой бессовестный.
– Если ты еще раз посмеешь разинуть пасть, увидишь тогда, что будет! – пригрозил Теодор, пользуясь своим преимуществом.– Я не желаю больше слышать об этом ни слова! – Он гордо выпрямился, высморкался в носовой платок из искусственного шелка и сунул его в грудной карман, выпустив длинный угол.
– Ну, что ж, авось адвокат мне поможет, – сказала Флорина, вытирая слезы.
– Адвокат? Благодарю покорно! Адвокат и сам то не выпутается из этого дела.
– Напрасно вы в этом так уверены, – сказала Флорина. И после этой сцены Теодор был еще в состоянии пойти в имение Сегельфосс поблагодарить господина Виллаца Хольмсена за его любезность. Он захватил с собою купчую на участок. Принес также и деньги, двести крон. Обидно поддерживать такого человека, как Конрад, ведь он совсем этого не заслужил.
Брови молодого Виллаца Хольмсена слегка нахмурились. Впрочем, в комнате сидел незнакомый господин, так что молодому Виллацу только и оставалось, что нахмурить брови, видя, что его приказания не исполняются.
– Разве вы не прочитали моего распоряжения относительно этих двухсот крон? – спросил он.
– Нет, как же, прочитал, – с досадой ответил Теодор.– И если таково ваше желание…
– Да, таково мое желание.
Незнакомый господин был приятель Виллаца Хольмсена, его звали Антон Кольдевин, тоже знатный барин с виду; но он так высокомерно смотрел на Теодора, что это было почти несноснее заносчивости Виллаца.
– Я только подумал… я ведь больше знаю здешних людей… но, разумеется! До свидания и благодарю вас за продажу. Я уже работаю на участке. Благодарю вас, нет пожалуйста, не беспокойтесь, я отлично могу пройти и здесь…
Теодор вышел опять черным ходом, как и пришел.
ГЛАВА XI
Оба друга остались одни.
– Ты как будто и не очень пытался проводить его другим ходом, – сказал, улыбаясь Антон Кольдевин.
– Это здешний купец, говорят, толковый малый, – отозвался Виллац.– Он на днях купил у меня маленький участок земли.
– И у вас вышло недоразумение из-за расчета?
– Нет. Я сказал ему, что делать.
Должно быть, Виллац был недоволен собой, оттого и не хотел сказать ничего больше. Да и что это за фантазия, – помогать какому-то бездельнику как раз вопреки своему убеждению! Но, разумеется, приходится держать данное слово, даже если и сделал глупость.
Что, собственно, сделал Виллац? Конрад слонялся бед дела, несомненно, ему приходилось туго. Виллац видел, как по вечерам он спускался с тор, где сушилась рыба, с котелком в руках, потом Конрад перестал ему попадаться, рыба высохла, Конрад остался без работы. Виллац конечно, думал, совершенно правильно: "Какое мне дело до этого человека!" У него был товарищ, по имени Аслак, с тем Виллац рассчитался, Конрад же ничего не получил. Ну, да, но ведь он ничего и не заслужил. Но вдруг человек опять появляется на дороге, и Виллац встречает его; случайно это повторяется два-три раза, и каждый раз человек кланяется, Конрад снимает шапку и кланяется. Виллац посмотрел на него своими серыми глазами и сделал по отношению к бедняге то, что пришло ему в голову, что, впрочем, сделал бы его отец и дед: двести крон порциями по десять крон бедняге.
Но ведь теперь, сверх всего прочего, негодяй придет, протянет руку и поблагодарит, – у него ведь хватит на это смелости!
– Участок, – проговорил Антон, – а что, если бы и я купил у тебя участочек и поселился здесь?
– Тогда тебе не придется быть консулом, как твой отец,™ чуть насмешливо ответил Виллац.
Антон Кольдевин был не из таких, что не умеют ответить.
– Кто может сравняться со своим отцом! Уж не воображаешь ли ты чего– нибудь в этом роде относительно себя? – спросил он.
Вот так тон! Друзья могут быть близкими друзьями, могут шутить, могут выцарапывать друг другу глаза со смехом. Во всяком случае, эти двое были хозяин и гость. Уже с первого дня они усвоили такой тон, и он становился постепенно все вольнее, они расходились все дальше и дальше, дошло уже до приятельской грубости, которая была изумительна и бесподобна. При этом гость все время увлекал за собой хозяина.
Вошла Полина, неся кофе. Нетрудно заметить, куда смотрят глаза Полины, а чужому молодому барину она даже не отвечает, хотя он разговаривает с ней ласково.
– Я живу здесь уже неделю, пора тебе взглядывать изредка и на меня, Полина, – говорит он. А по ее уходе продолжает, обращаясь к Виллацу: – Удивительные глаза у этой девушки!
В общем Антон Кольдевин был веселый человек, смелый, с несколько вульгарной развязностью. Он получил коммерческое образование в Сен-Сире и знал свое дело, вступил компаньоном в отцовское предприятие и проявлял большие способности. Отец мог теперь со спокойной совестью беречь свои силы, обзавестись досугом и двойным подбородком.
Антон и Виллац мало видались по окончании учения, когда съезжались в Сегельфоссе на каникулы, один из Франции, другой из Англии, ровесники, равные по рождению, одинаково способные, но совсем разные. Дружба их поддерживалась перепиской, и, уезжая нынче весной на родину, Виллац пригласил приятеля поехать с ним. Антон ответил, что да, он приедет и попытается отобрать у него Жар-птицу!
– Жар-птицу?
Тон и тогда был чересчур откровенен, и Виллац выбранил себя, что пригласил приятеля, "Жар-птица" – это было название нового железного баркаса фирмы Кольдевинн, там оно было уместно, но не здесь; ведь взрослым Антон встречал фрекен Хольменгро всего раза два мельком в Христиании. Да и можно ли вообще думать так по-купечески о ее золоте!
– Ее нельзя взять, ее можно только получить, – ответил тогда Виллац.
– Я не знаю ни одной, которую бы нельзя было взять!– возразил на это Антон.
Оказалось, что годы развели друзей очень далеко, в дружбе их очень быстро обнаружились трещины, и хорошо, что Антон мог бросить дело всего на две недели, а потом должен был спешить домой. Но и в отпущенное им короткое время, приятели причиняли друг другу много неприятностей.
Вначале Антон вел себя в доме господина Хольменгро тихо и мило, настолько сдержанно, что фрекен Марианна решила напомнить ему, что они старые знакомые. Это сразу подействовало.
– Вы все смотрите на мое кольца, почему вы смотрите? – весело спросила она.
"Соображает, сколько они стоят", – подумал Виллац.
– Я смотрел на вашу руку, – ответил Антон.
– Что же вы смотрели? Выйду ли я замуж?
– Ха-ха, вы хотите сказать – сколько раз?
– Ах, что вы! Фи!
– Да, вот он какой! – сказал Виллац.– Хорошенького господинчика я заполучил в дом!
Все трое засмеялись, Антон несколько принужденно.
– Я не очень гонюсь за тем, чтоб казаться изящным, – сказал он, или изображать знатного барина, или англичанина. Я француз, я натурален.
– Я норвежка, – сказала Марианна.
– Потому-то мы вас и любим, фрекен.