- Ты ври, да не завирайся, парень, - строго сказал невидимый в темноте мужчина.
Лена рассмеялась.
Тревога продолжалась недолго. Стороной, что ли, пролетели немецкие самолеты.
Остаток пути прошел без приключений, если не считать того, что при повороте на Красную улицу шкаф съехал в большущий сугроб и пришлось повозиться, чтобы водворить его на место.
Но самое мученье было впереди. Тетя Катя жила на третьем этаже, а лестница была узкая - старенькая деревянная лестница с певучими ступеньками и шаткими перилами. До первой площадки добрались благополучно. Шкаф тащили боком: верхний конец нес, пятясь задом, Пресняков, нижний поддерживали Толя и Лена. Но площадка оказалась слишком узкой, тут шкаф не развернешь. Ребята сделали несколько безуспешных попыток, запыхались, вспотели, выпачкались в известке. Шкаф не разворачивался, хоть ты тресни!
- Не идет, черт пузатый! - пробормотал Пресняков и, переведя дыхание, сел на ступеньку.
- Я же говорила, мама, что не пролезет, - плачущим голосом сказала Лена; ей было обидно и неловко, что ребята зря промучились. - Надо же, ей-богу!..
Мать Лены тоже чуть не плакала. Тетя Катя вздыхала, горестно глядя на темно-коричневую громаду. Один Толя не сдавался.
- Если б вот эту дверь открыть, - сказал он, меряя взглядом ширину обитой войлоком двери, выходящей на площадку, - можно было б занести один конец и развернуть… А иначе никак нельзя.
- Ой, правда! - воскликнула Лена. - Давай постучим? Кто там живет, тетя Катя?
- Там Кондратов живет, старик. Не достучитесь вы. Он совсем плох, лежит, а дочь, верно, на работе.
- Ну, попробуем все-таки.
Стучали долго. И уж отчаялись достучаться, когда вдруг за дверью послышались шаркающие шаги.
- Кто? - спросил старческий голос.
- Иван Савельевич, - крикнула тетя Катя, - простите, ради бога, мы тут со шкафом застряли, ни туда ни сюда, откройте дверь, пожалуйста, иначе нам не пройти.
Долго звякал ключ в замочной скважине, - видно, слабая, неуверенная рука держала его. Наконец дверь отворилась. Высокий сутулый старик, закутанный в одеяло, стоял на пороге, опираясь на палку. Голова его тряслась, губы беззвучно шевелились. Ребята занесли конец шкафа в дверь - и шкаф пошел.
Тетя Катя все извинялась перед стариком, потом помогла ему добраться до кровати.
Вторая площадка оказалась почему-то шире первой, здесь провозились недолго.
- Уж и не знаю, как благодарить вас, молодые люди, - сказала мать Лены, когда ребята, втащив шкаф в комнату, отдышались и взялись за шапки.
- Не за что, - сказал Толя, отирая рукавицей пот со лба. - Нам не трудно.
- Совестно прямо, что и угостить вас нечем…
- Да что вы, мамаша, какое сейчас угощение, - сказал Пресняков. - Бывайте здоровы.
- А вы курящие? - спросила тетя Катя.
- А как же! - Толя вытащил свою коробку из-под "Казбека". - Вот, пожалуйста. Только махорка, извините…
- Да я-то не курю, что вы. Я вас угостить хочу. - Тетя Катя достала из ящика письменного стола коробку "Казбека" и протянула Толе. - Берите, берите, ребята, мне ни к чему. Это мужа папиросы, он у меня моряк, мичман Заводов, может, слыхали? На подлодках служит.
Прощаясь, Лена тряхнула Толину руку, весело сказала:
- Правильно, значит, про тебя в газете написано, что ты рационализатор.
Толя часто заморгал, губы сами собой расплылись от уха до уха.
- Приходите, ребята! - крикнула сверху Лена, когда они спускались по лестнице.
* * *
Теперь надо было поторапливаться, чтобы успеть до конца приемного часа повидаться с Костей. Друзья перешли висячий мост и вышли на Якорную площадь. Здесь стоял один из лучших памятников Кронштадта - памятник адмиралу Макарову. Сейчас он был заколочен досками, и Толя подумал, как, должно быть, томится в тесном деревянном ящике адмирал, привыкший к вольному морскому ветру.
Над Морским собором медленно тянулись редкие пухлые облака. У основания огромного его купола четко рисовались на синем фоне неба тонкие стволы зенитных пулеметов.
Даже в своем суровом военном убранстве Якорная площадь была прекрасна. На этой площади, знакомой еще с детства по кинофильму "Мы из Кронштадта", Толя чувствовал себя настоящим кронштадтцем.
В госпиталь пришли к самому концу приемного часа.
- Вы к Гладких? - спросила дежурный врач. - Предупреждаю: не более десяти минут. Он очень слаб.
- Ему операцию делали? - спросил Толя.
- Нет. Его счастье, что осколок не пробил череп. Нас беспокоит не столько прямое ранение, сколько контузия. Расстройство координации движений. Кровоизлияние в конъюнктиву… Хотя - что это я вам говорю, - устало добавила она. - Все равно не поймете.
Преснякову и Толе выдали белые халаты и провели в комнату, где лежали человек восемь или десять. Пожилая нянечка указала на Костину койку.
Костя лежал на спине, голова была обмотана бинтами, и на глазах почему-то повязка. Только нос и нижняя часть лица не забинтованы. Что-то у Толи сдавило в груди, когда он увидел Костины сжатые губы почти белого цвета и ввалившиеся щеки.
- Здравствуй, Костя, - сказал Толя. - Это мы с Ваней Пресняковым пришли… Ты слышишь?
Костя слабо кивнул.
- От ребят тебе привет, от всех. И вот, сахару немножко… - Толя сунул в Костину руку несколько кусочков рафинада, завернутых в обрывок газеты.
Костя разжал губы, шепнул чуть слышно:
- Не надо.
- Бери, бери, - сказал Пресняков. - Сахар, он полезный для организма.
На соседней койке заворочался дядька, обросший седой щетиной.
- Сахар, - сказал он хрипло. - С кипяточком попить… Ты это… попей, парень… Няню кликните, пусть это… кипяточку-то…
"Набивается", - подумал Толя неприязненно.
Костя молчал, и Толя, пугаясь этого молчания и неживых Костиных губ, пустился рассказывать про завод. Листы наружной обшивки уже заготовили, теперь пошла заготовка внутреннего набора. Работать трудно, многие еле на ногах держатся. Бригадир Кащеев совсем плох: как придет в цех, так сядет и сидит, молчит, прямо беда. Но дело идет все ж таки…
А дядька с соседней койки хрипит:
- Верно, верно, совсем плох… Когда привезли, думали - всё… Не слышит, не видит, глаза это… кровью заплыли… Мешком лежит, соображения никакого… Всё, думаем, Вася…
"Что еще за Вася?" - подумал Толя и вдруг понял, что это он про Костю рассказывает, а "Вася" - это так, присказка.
- У нас Толя отличается, - сказал Пресняков. - Рационализатор. В газете про него напечатали.
Костя все молчал безучастно. А дядька:
- Ничего, очухался. Еду стал принимать… А еда-то, еда… Кипяточку бы ему с сахаром, это на пользу…
- Да тихо, - сказал Толя, заметив, что Костя шевельнул губами. - Ты чего, Кость? - нагнулся он к его лицу. - Чего? Громче скажи…
- Помирать не хочу, - шепнул Костя.
- Что ты! - Толя испуганно заморгал, и опять как-то нехорошо, горько стало в груди. - Ты скоро поправишься, Кость, опять придешь. Вместе работать будем…
В палату заглянула сестра:
- Свидание кончено, ребята.
- Сейчас… Тебе, может, что-нибудь нужно, Кость? - заторопился Толя. - Ты скажи, мы принесем. А?
Костя качнул головой: ничего, мол, не нужно.
- Может, покурить хочется? Возьми вот… - Толя сунул ему под подушку коробку "Казбека". - И сахар ешь, он полезный… Мы скоро опять придем.
- Ну, поправляйся, брат, - сказал Пресняков, окая. - Приходи поскорее.
Костя прошептал:
- Пока.
В коридоре Толя попросил нянечку принести Косте чаю, чтоб он с сахаром попил.
- Ладно-ть. - Нянечка вздохнула, подслеповато глядя на Толю. - Теперь-то ничего, в себя пришел дружок ваш. Даст бог, выдюжит, организьм молодой, крепкий…
5
Сложен внутренний набор корабля. Во всю длину его тянется киль - спинной хребет, надежный и прочный. По обе стороны крепятся к килю ребра - шпангоуты. Их как бы стягивают идущие вдоль корпуса стрингеры. Бимсы - массивные двутавровые балки, поддерживаемые столбами - пиллерсами, - несут на себе тяжесть палуб и перекрытий.
Это остов, стальной скелет корабля, внутри которого бьется сердце - машина - и разбегаются во все концы и по всем направлениям кровеносные сосуды - кабели электропроводки, приводы, воздушные и водяные магистрали.
Заготовкой внутреннего набора и занималась теперь бригада Кащеева. С раннего утра до ночи били кувалды по сортовому железу. Ухая, обрушивал Кривущенко свой молот на раскаленный металл.
- Эй, братва! - кричал он в перекур. - Смотри на комендора с кувалдой! Редкое зрелище, так твою так!
- Да не ори ты, Федор, - поморщился Толя. - И так в ушах звенит.
- А ты что приуныл, малыш? - уставился на него этот неутомимый крикун. - О каше с молоком небось размечтался? Вот погоди, уж я сварю тебе суп с пиллерсами.
- Как-нибудь обойдусь без твоих супов.
- Ой ли? - Кривущенко сунул лучину в печку, прикурил. С треском загорелся в толстой самокрутке филичевый табак. - Устимчик, а верно я слышал? - Он подсел к Толе. - Вроде бы ты от своего пайка урываешь, таскаешь хлеб и сахар своему дружку в госпиталь. Га?
- А тебе-то что?
- Мне-то? Мне ничего. А ты смотри, кума, тебе жить.
- Отстань, - отвернулся Толя.
- Косте твоему паек положен? Положен, - не унимался Кривущенко. - Тебе положен? Положен. Не такое время, чтоб паек половинить. Вон Кащеев доходит, так и ты в доходяги тянешь?
Кащеев и верно "доходил". Надломила его блокада. Как притащится утром в цех, так сядет у нагревательной печи и погрузится в оцепенение. К нему подходили, обращались с вопросами, - он поднимал голову, смотрел невидящими, словно пустыми, глазами, бормотал неразборчивое. И все время жевал, жевал губами…
А сегодня его место у печи пустовало. Свалился, видно, Кащеев.
Вечером, перед концом смены, Толю Устимова вызвал к себе в конторку Троицкий. В этот вечер давали электроэнергию. Толе при ярком свете настольной лампы бросились в глаза резкие морщины, пересекавшие лоб строителя.
- Садись, Устимов. - Троицкий кивнул на стул. - Как с правкой бимсов? Много сегодня успели?
- С бимсами? Да не очень-то…
- Я тебя пригласил вот зачем. Обстановку объяснять незачем, сам знаешь. Кащеев совсем ослаб, мы его помещаем на две недели в стационар. Так вот. Вашу бригаду решено разбить на две. Одну возглавит Свиридов. Вторую… Пока не освободится с других объектов кто-либо из наших опытных бригадиров, вторую бригаду примешь ты.
- Я? - Толя даже привстал со стула. Уж не шутит ли строитель?
- Сядь, - сказал Троицкий. - Слушай меня. Мы перебрали всех до одного. Есть и другие кандидаты. Но я настоял, чтобы бригадиром был ты. Тебе, конечно, будет еще труднее, чем вчера и сегодня. Но, по-моему, ты потянешь.
Они помолчали немного, глядя друг другу в глаза.
- Товарищ строитель, - сказал Толя. - Ведь бригадиру… нужно командовать?
- Конечно. - Троицкий улыбнулся.
- Не могу, - вздохнул Толя. - Кто меня будет слушаться? Назначьте лучше Кривущенко - вот он потянет.
- Кривущенко, конечно, потянет. Я о нем думал. Но, во-первых, у него мало производственного опыта. А ты кончил училище. У тебя уже полгода рабочего стажа - это по военному времени не мало. Ты знаком с разметкой. Во-вторых, Кривущенко уйдет, как только мы закончим ремонт. А мы, видишь ли, должны думать о наших кадрах.
Снова помолчали.
- Толя, - сказал строитель, - если тебя поддержат твои товарищи, то все будет хорошо. А ребята тебя поддержат, в этом я уверен. По организации и учету тебе поможет мастер. По техническим вопросам помогу я. Ну, а командовать ты научишься.
Толя с сомнением покачал головой.
- В общем, подумай. Очень серьезно подумай. Проверь самого себя. Утром дашь мне ответ.
И Толя начал думать.
До сих пор ему приходилось отвечать только за самого себя. Сможет ли он отвечать за всю бригаду?.. Он отыскивал в себе бригадирские качества - и не находил их. Если б хоть голос иметь такой, как у Кривущенко! И строгости у него нет. И ростом мал… Кто ж станет принимать от него указания?..
Он вдруг испугался, что ребята улягутся спать, а он останется один на один со своими мыслями и будет мучиться всю ночь до утра.
- Ребята, - сказал он, - меня хотят назначить бригадиром.
- Чего? Чего?
- Бригадиром?
- Слышь, братцы, Тольку бригадиром ставят.
И Толе пришлось рассказать ребятам, обступившим его койку, о своем разговоре со строителем.
- Дело серьезное, - сказал Пресняков, сдвинув брови на переносице.
- Бригадир - это знаешь? Это ого-го! - сказал другой. - Организаторский талант иметь надо.
- Вот я и говорю, - упавшим голосом сказал Толя. - Я откажусь, ребята.
- Как это так откажусь? - строго проговорил Пресняков. - Тебе доверие, а ты - откажусь. Бери бригадирство, чего там.
Преснякова поддержали:
- Правильно! Нельзя отказываться!
- Знаний у меня мало, - сказал Толя.
- Брось! Ты у нас техническая голова.
- И командовать не умею…
- Подучишься!
- А чего нами командовать? Мы сами с усами.
- Только не очень-то прижимай, слышь?
- А если прижму? - спросил повеселевший Толя. - Обижаться не будете?
- Стерпим!
Утром Толя сказал Троицкому, что согласен.
* * *
Из нагревательной печи вытащили докрасна раскаленный бимс. Он светится и кажется прозрачным. Мальчуган в больших рукавицах ловко подхватывает его длинными клещами; два рослых молотобойца обрушивают на пышущий жаром металл тяжелые удары кувалд, высекая при каждом ударе снопы искр.
Красные отсветы пламени играют на худеньком, в пятнах копоти лица мальчугана. В карих, чуть раскосых глазах тоже то вспыхивают, то гаснут золотые искорки. Из-под шапки выбились влажные завитки.
Это бригадир Устимов.
- Переворачивай! - командует он. И, схватив гладилку - железную палку с загнутым плоским концом, - начинает водить ею по бимсу. Еле поспевая за ним, бьют наотмашь, с плеча, по гладилке молотобойцы.
Пот градом катит со всех троих. Вытирать нет времени: нельзя дать металлу остыть.
Толя бросает гладилку, хватает деревянный шаблон, прикладывает его к бимсу то тут, то там. Дерево дымится и потрескивает, вот побежали по нему голубые огоньки. Но Толе уже ясно, где еще бимс нуждается в правке. Снова в его руках гладилка. Снова грохот и снопы искр…
- Загонял ты нас сегодня, бригадир, - говорит Кривущенко, бросая кувалду и садясь возле остывающего выправленного бимса. - Нет, уж лучше ты не ходи к нам на корабль. А то еще поставят тебя командиром отделения - это ж мы пропадем при такой строгости.
- Как швед под Полтавой, - поддакивает второй молотобоец, тоже матрос с тральщика.
- Зачем я к вам пойду? - отвечает Толя, сворачивая длинную цигарку. - Мне и здесь хорошо.
Уже вторая неделя, как он бригадирствует. Сразу же на него навалилось так много забот и хлопот, что Толя даже как-то не успел хорошенько подумать, получается у него или не получается. Работали с утра до ночи, а то и ночь прихватывали, если портовая давала электроэнергию, - и думать о чем-то другом, кроме правки бимсов и шпангоутов, просто времени не оставалось.
Внешне его отношения с ребятами почти не изменились.
Утром он обходил с графиком бригаду (Троицкий оставил в его бригаде одну молодежь) и говорил обыкновенным, не каким-нибудь там "бригадирским", голосом: "Леша, тебе сегодня вот это надо сделать. А тебе, Николай, такое сегодня задание…" И Леша, и Николай, и другие кивали, задавали два-три вопроса - каков срок, как с шаблонами - и принимались за работу. Принимался за работу и Толя. Днем он еще раз обходил бригаду. Вечером проверял выполнение дневного задания. Случалось, что кто-нибудь не укладывался в норму. Ну как тут быть? Не мог, не умел Толя сделать выговор тому же Леше, с которым не так еще давно, в ремесленном, они вместе гоняли в "казаки-разбойники". Скажешь ему, а он, пожалуй, обидится, пойдут разговоры: задается, мол…
- Не бойся требовать, - советовал ему Троицкий. - От требовательности не портятся отношения. Слишком добренький бригадир - тоже плохо, с ним считаться перестанут. И потом - договоримся так: ты будешь давать задание бригаде не утром, а с вечера. А то по утрам медленно мы раскачиваемся, всякие хождения, поиски инструмента. С этим надо кончать. Учись организовывать, бригадир.
Обходя как-то вечером бригаду, Толя подошел к Володьке Федотову, работавшему в дальнем углу цеха. Володька подбирал по маркам бракеты. С первого взгляда Толя увидел, что дневная норма далеко не выполнена. Зная, что Володька должен работать с напарником, он спросил:
- А где Авдеев?
Володька кивком указал на груду кирпича поодаль.
Там, подтянув колени к самому носу, похрапывал Леша Авдеев. Толя растолкал его.
- Ну, устал, - сказал Авдеев, садясь и потягиваясь. - Слабость у меня… Да чего ты на меня зверем смотришь? Я и всего-то полчасика каких-нибудь…
Миролюбивый тон Авдеева, однако, не смягчил Толю.
- А другие не устали? - отрезал он. - На других блокада не действует? А ну-ка вставай!
- Чего расшумелся? Тебе что, больше всех надо?
- Мне? - Толя шагнул к Авдееву, пинком отбросил попавшийся под ноги кирпич. - Не мне, флоту надо! Понятно? А я, как бригадир, с тебя требую!
- Ладно, ладно… Не кричи… Завтра нагоним, - промямлил Авдеев, поднимаясь.
- Не завтра, а сегодня! Не уйдешь отсюда, пока не закончишь работу! Понятно?
Авдеев промолчал.
- Это еще видно будет, - ворчал он, когда Толя ушел. - Много берешь на себя…
- Меньше разговаривай! - крикнул вдруг Володька Федотов. - Ты тут дрыхнул, а мне теперь всю ночь из-за тебя уродоваться? Напарничек!
Толя опасался, что после этого ребята станут косо на него поглядывать. Прислушивался к разговорам. Но нет, косых взглядов вроде не было. Сам Авдеев на другой день заговорил с ним, точно ничего и не произошло. И все же… Все же что-то переменилось. Это чувствовалось по разным мелким признакам. Чуточку быстрее шла работа там, где он появлялся. Утром в общежитии, когда он вставал, ребята тоже начинали поторапливаться. Даже шумный, беспокойный Кривущенко, которого все побаивались за острый язык, Толю слушался беспрекословно.
Вот с Володькой только Федотовым - не просто. Избегает Володька разговаривать с Толей. Не может, видно, забыть "дезертира". А Толе легко забыть "бегаешь харчиться"?