Километров двадцать по газнийской дороге преодолели часа за полтора, то и дело останавливаясь. Наконец свернули к предгорью, утонули в океане пыли. Бэтээры вытянулись вдоль русла высохшего ручья, заглушили моторы. Метрах в ста пятидесяти от последней машины - шатры кочевников. Почему они не ушли тотчас же, не снялись с места, не испугались всей этой стальной грохочущей громады? Впрочем, что мне за дело до их шатров?
"Развернуть командный пункт армии в максимально короткие сроки" - дело, в общем, скучное и долгое. Копали ямы для КШМ - командно-штабных машин, накрывали их сетками от пыли и солнца. Полк связи, инженеры, рота спецназа и еще десятки машин, тоже накрывшиеся пятнистыми сетчатыми одеялами. Где-то поодаль, невидимые отсюда, стоят батальоны 56-й бригады ДШБ, 103-й десантной, 108-й пехотной дивизии… Все это внешне больше похоже на "нулевой цикл" какой-нибудь стройки, чем на войну.
Мой давнишний приятель подполковник Владимир Орлов из спецпропаганды позвал "поработать" с местным населением: чернявый бородатый доктор Володя Волобуев взялся лечить их недуги. Старики раскрывают беззубые рты, подставляют ладони для витаминов и лекарств, вокруг них вертится малышня в потертых тюбетейках и пыльных жилетках, расшитых цветными нитками. Все происходящее для них и зрелище, и радость, наверное: врач, лекарства… "Кто тут умеет читать?" - "Нет таких, наша школа - горы да овцы". Волобуеву помогает военврач-афганец Насим и несколько совершенно сомлевших от жары "сорбозов". И немудрено: жарко! Мы все по этой причине в "КЗС", без них бы здесь просто не выжить.
По дороге домой навестили с Орловым 56-ю десантно-штурмовую бригаду. Когда приехали, Раевский - худой, невысокого роста командир бригады - говорил по рации, а потом вышел к нам:
- Есть перехват: "духи" просят боеприпасы. Ну, я им сейчас штук сорок подкину!
Жареная картошка в артдивизионе была очень вкусной, только тарелки с каждым залпом подпрыгивали на столах. Это Раевский выполнял обещание: артиллеристы осуществляли "доставку" снарядов невидимому нам противнику. Под вечер возвращались к себе, по всей долине за нами тянулось облако пыли, которая накрывала позиции, людей и пушки.
Наша "спальная машина" называется "кунг". Что означает это слово, никто не знает. Армия использует десятки аббревиатур, запомнить их невозможно. "Кунг" изнутри напоминает купе плацкартного вагона и даже мягко качается на рессорах, когда ворочается во сне подполковник Владимир Орлов. Собственно говоря, сном это не назовешь. С трех часов ночи началась артиллерийская подготовка. Стоящий в полукилометре от нас реактивный дивизион "Ураганов" крошит афганские горы, и наш "кунг" подпрыгивает в такт каждому залпу. В маскировочной сетке прямо над нашим крыльцом - дырка. Если высунуть голову, то видны звезды и Млечный Путь.
Как же хорошо просто жить, не думая о том, как об этом надо будет писать потом в репортаже.
* * *
Командует операцией очень симпатичный мне начальник штаба армии генерал Юрий Павлович Греков. Греков поразительно похож на моего деда Петра Ивановича, который совсем неподалеку отсюда воевал в 20-х годах ветврачом в одном из конных полков Туркестанского военного округа.
Грекову чуть больше сорока, и он… "Ох, крут!" - качают головами за его спиной штабные офицеры. Оперативный дежурный по штабу однажды рассказывал мне, что он входит по вызову в кабинет генерала, предварительно положив под язык таблетку валидола - на всякий случай.
Наши взаимоотношения с Юрием Павловичем развивались следующим образом.
- Вы кто? - остановил меня как-то Греков в штабе армии.
- Корреспондент "Комсомольской правды".
- Хорошо.
Недели две спустя мы снова сталкиваемся на лестнице бывшего аминовского дворца, в котором расположен штаб, и Греков, глядя исподлобья, буркает:
- Вы кто?
- Я рассказывал вам в прошлый раз, товарищ генерал. Михаил Кожухов, корреспондент "Комсомолки".
- Хорошо.
В пять ноль-ноль Греков уже на высотке, где разместился наблюдательный пункт. Нервничает: перевал в горах, на который высадился первый десант, оказался заминированным, у "полосатых" только чудом нет раненых. Не все идет гладко и у мотострелков, слишком долго выходят на "блоки". Нам видно в бинокль, как карабкается на господствующую высоту одна из их рот, обозначая себя оранжевыми дымами, чтобы ненароком не задели свои же артиллеристы.
- Вы - кто? - громче обычного рычит, оглянувшись на меня, Греков.
- Я докладывал вам, товарищ генерал. Кожухов, корреспондент "Комсомолки".
- Какой еще "Комсомолки"? Марш отсюда к… матери!
* * *
В моем полулегальном присутствии здесь есть очевидные преимущества. За меня никто ни перед кем "не отвечает", и я тоже никому ничего не должен.
- Я схожу с вами завтра?
- А тебе оно надо?
- Пригодится.
- Пошли тогда. Но если что, я тебя не видел, - равнодушно пожал плечами командир роты спецназа капитан Володя Дядело в ответ на мою просьбу взять с собой на операцию. На языке спецназа она называется "реализацией разведывательных данных". Чтобы было понятно: сегодня в роту привели пленных, захваченных афганцами в первый день операции. Сами афганцы работать с ними отказались, сославшись на политику национального примирения. В спецназе о политике не рассуждают. Спецназу нужны результаты, их требуют начальство и логика войны. Пленных - их шестеро - посадили в глубокую яму, вырытую экскаватором в расположении роты, приставили к ним часового. Права им, как в американском кино, никто не зачитывал, и зрелище они являют собой жалкое…
Договорились выйти в пять утра. Пока возился, собираясь, разбудил полковника Юрия Николаевича Иванушкина, который представляет здесь политотдел армии:
- Ты кончай эти поездки, я тебе без шуток говорю!
Ну, нельзя же, в самом деле, расценить это как запрет? Так, рекомендация.
Рота втянулась в ущелье. Цепочкой шли через хлебное поле к кишлаку, невольно втягивая головы в плечи: снаряды, казалось, шелестели прямо над нами…
Рассказ о том, как спецназ работал с пленными в провинции Вардак, не стерпит ни одна бумага.
"На войне часто приходится лгать, и, если солгать необходимо, это надо делать быстро и как можно лучше". Так сказал однажды Хемингуэй, правда, совсем о другой войне. Уж не знаю, насколько хорошо и быстро я научился это делать, но мне здесь тоже частенько приходится врать. Хотя бы потому, что все материалы об "ограниченном контингенте" проходят военную цензуру, и уж лучше я заранее хорошо совру сам, чем по моим строчкам плохо пройдется цензор. С другой стороны, что изменится, если родные солдата узнают, что он погиб от шальной, случайной пули, а вовсе не пал смертью героя, спасая своих товарищей? Кому она нужна, такая правда? Недавний случай: товарищи сбитого летчика после нескольких дней рискованных поисков так и не сумели найти его тело, и домой отправили цинковый гроб с землей, чтобы вдова получила жалкую военную пенсию. Все просто: нет тела - погибший много лет будет числиться пропавшим без вести. Нет тела, нет и пенсии.
Описывать события минувших дней - желания никакого. Лгать самому себе - такой необходимости у меня нет. Написать правду? Я и так запомню ее на всю жизнь. Мне только ясно теперь, что вся правда о войне не будет рассказана никогда, в этом и нет нужды. На войне происходит много такого, что находится за границей добра и зла, за границей того, что положено, что можно знать человеку. Тот, кто это видел, будет помалкивать. Кто не видел, пусть считает, что ему повезло.
Правда о войне - красного цвета, и она пахнет кровью. И - точка.
* * *
Джалез, мятежная столица провинции Вардак, нашими войсками сегодня, похоже, взята не будет. На подступах к городу, в ущелье Санглах, в засаду попала разведрота 180-го мотострелкового полка. "Духи" дали бээмпэшкам войти в узкое ущелье и разом ударили с двух сторон. Бой шел четыре часа, разведчики пытались отойти под прикрытием брони, их несколько километров провожали перекрестным кинжальным огнем. Старший лейтенант Олег Монастырев, тяжело раненный, командовал боем.
Мы были в это время рядом, километрах в трех. Как раз садились на "броню", чтобы направиться в этот самый Санглах. Пленный клялся, что там, в ущелье, он покажет склады с оружием, и мы уже почти поверили ему, когда мимо нас на полном ходу прошли бээмпэшки разведчиков, вывозившие раненых. Водители гнали машины напролом, не разбирая дороги. Окровавленные, наспех перебинтованные парни лежали и сидели на "броне", схватившись за жерла пушек. Тридцать шесть человек, из которых выжить предстояло не всем.
Голосом Грекова ожила рация. Приказ роте: немедленно занять господствующие высоты в ущелье Санглах, чтобы моджахеды не смогли выйти в тыл отступающей пехоте и отрезать ее от основной группировки.
- У нас ни капли воды, нет провизии, люди раздеты, - доложил ротный.
- Об этом надо было думать раньше. Вы - спецназ. Выполняйте приказ, - отозвалась рация голосом Грекова.
Спецназ - войска "одноразового применения", объясняли мне ребята. Их дело - выполнить задачу за линией фронта, а уж вернешься ты обратно или нет, твое личное дело. Лучше, конечно, если вернешься… Между прочим, в спецназе только офицеры проходят специальную подготовку. В солдаты попадают самые обычные деревенские парни из России и Украины, до того в глаза не видавшие гор. Ну, может, гоняют их пожестче в учебке, чем всех прочих.
- Ты прости уж. Дальше наши дороги врозь, - сказал мне ротный. - До КП как-нибудь доберешься сам.
Рыжий прапорщик Витя Витюк, старшина роты специального назначения, весь день метался по командному пункту армии в трофейном "духовском" лифчике, испрашивая разрешения на подвоз боеприпасов и еды для парней, но безуспешно.
- Смотрите, дети! Щоб я за вас не волновался, - говорит, провожая ребят на операцию, этот добрый рыжий человек. "Маленькая пуля, как пчела, унесла товарища вчера" - это из стихотворения, которое романтичный прапорщик написал об афганской войне.
Когда рассвело, спецназ попросил ненадолго приостановить артиллерийский огонь, чтобы вынести раненых. За исключением этой передышки, в район ущелья Санглах весь день и всю ночь артиллерия била из всех стволов. Приказ Грекова был: сровнять с землей.
* * *
Наверное, всему виной была шелковица, которую мы лопали со спецназовцами прямо с дерева в кишлаке под Джалезом. Пару дней после этого я крепился в надежде, что все обойдется, но когда запасы туалетной бумаги и газет на командном пункте армии стали иссякать, а температура поднялась к сорока, я зашел в медпункт и был отправлен ближайшей "вертушкой" в кабульский инфекционный госпиталь. Сопротивляться было бесполезно: к тому времени я уже с трудом стоял на ногах.
- Амебиаз, сто процентов, - заверил меня после осмотра в госпитале забавный гражданский доктор из Харькова Саша Якимук, который, как выяснится позже, мечтает попасть на боевые действия и получить орден. - Михалъюрич, перед вами выбор: или вы ложитесь к нам на целых пять недель, и мы вас колем тем, что имеем. Второй вариант: сначала идете в дукан, покупаете индийское лекарство, а потом все равно ложитесь к нам, но мучения ваши закончатся раньше.
Я, разумеется, предпочел второй вариант.
Амебиаз - болезнь легионеров, о которой стало известно еще во времена колониальных походов англичан в Африку. Проистекает она так: невидимая глазу тварь - амеба - незаметно проникает с грязной водой в ваш организм и начинает хрумкать его потихоньку, пока не доберется до печени, которая ей нравится особенно. Чем здоровее печень, тем дольше вам остается жить.
О кабульском инфекционном госпитале не пишут в газетах, сюда не приезжают с концертами эстрадные звезды. Приземистые бараки стоят на отшибе, в самом дальнем конце взлетного поля кабульского аэродрома, на котором базируется вся авиация - и наша, и афганцев. Рев десятков взлетающих самолетов и вертолетов не смолкает даже ночью, и мелкая рыжая пыль, поднятая их винтами и двигателями, оседает на госпитальных бараках.
Госпиталь переполнен. Тиф и амебиаз косят тысячи человек ежегодно. По территории еле ходят солдаты в синих пижамах, у некоторых дефицит массы тела в десять - двенадцать килограммов. Но главный враг армии - это, конечно, гепатит. И хотя здесь в ходу тост "За красные глаза, которые не желтеют!", едва ли не треть контингента переболела гепатитом, который редко проходит бесследно. Переболели гепатитом и почти все врачи и сестрички кабульского инфекционного госпиталя.
Все основные работы здесь делают сами солдаты. Моют полы, меняют бутыли в капельницах, разносят обед. Кормят их - хуже не может быть.
- Может, - говорит мне солдатик в курилке. - У нас на заставе вообще только "сечка" - крошка пшеничной крупы. Зато на боевых действиях - как в ресторане! Там в сухпайке хотя бы мясные консервы, галеты, сгущенка. А на "точку" вернешься, снова утром и вечером "сечка", чтоб ее…
Весь "ограниченный контингент" тем временем обсуждает подробности из жизни двух привезенных из Союза коров, которые снабжают молоком представителя Генерального штаба генерала армии Варенникова: у него нелады со здоровьем.
Что мы за странный, не ставящий себя ни в грош народ? У нас достало всего, чтобы отправить этих парней умирать в афганских горах, - денег, мудрости, патронов и бомб. И даже вот "сечки" вдоволь - крошки пшеничной крупы.
Сегодня застрелился спокойный, обаятельный "начмед" центрального кабульского госпиталя, которого я знал. Говорят, он уже сдал должность, через два дня должен был возвращаться в Союз. Заперся у себя в кабинете, разложил перед собой фотографии семьи, написал им письмо. И - застрелился.
* * *
Наказ гражданского доктора Саши Якимука я, разумеется, выполнил. Прежде чем явиться с вещами в "инфекцию", купил и выпил рекомендованное мне индийское лекарство. Результат: чувствую я себя все хуже, почти ничего не ем уже четвертый день и у меня теперь совершенно черный язык!
Уже несколько дней подряд в моей палате повторяется одна и та же сцена. Входит очередной военный врач, я высовываю, что есть сил, мой черный язык, посетитель внимательно разглядывает его и озадаченно чешет затылок:
- М-да… Удивительно! Не нравится мне что-то ваш язык.
- Послушайте, мужики! - не выдерживаю я день на третий. - Может, мы все-таки найдем кого-нибудь, кому мой язык понравится? И кто будет знать, что со всем этим делать?
Привели немолодого полковника, профессора и все такое. Профессор посмотрел на мою многострадальную часть тела и озадаченно сказал:
- Вообще-то в моей практике такой случай однажды был. Язык тоже совершенно почернел. Но это, правда, было уже после смерти пациента…
Похоже, мне пора в Москву, в отпуск.
Июнь - июль 1987 г.
Третий семестр
Служебно-разыскная овчарка Рада каждое утро первой спускалась в котлован арматурного цеха - прежде чем туда ступали люди. Натренированная распознавать запах взрывчатки, она обнюхивала каждый метр высохшего бурого грунта, и там, где проходила Рада, можно было смело ставить табличку: "Проверено, мин нет".
В то сентябрьское утро, пройдя несколько метров по дну котлована, она села на землю. Не поверив собаке, ее проводник Виктор Романенко заставил Раду повторить весь путь. Собака снова остановилась в том же месте, преданно глядя в глаза хозяину: ей в таких случаях, она это знала точно, полагался сахар. Сомнений у Романенко теперь уже не оставалось.
Котлован арматурного цеха был заминирован.
Возможно, именно в это утро мама Сергея Меркулова получила от него очередное письмо. Уезжая, он заранее насочинял их целую пачку, якобы из Сибири, якобы из институтского стройотряда, и надежный товарищ теперь регулярно опускал письма в почтовый ящик. Это была святая сыновняя ложь. Узнай мать о том, что он снова в Афганистане, вызова "неотложки" не миновать. Его конспиративный план чуть было не пошел прахом в день прилета в Кабул, когда их, только что сошедших с трапа самолета, снимали для программы "Время". Быть может, впервые в жизни Сергей Меркулов, кавалер ордена Красной Звезды и медали "За боевые заслуги", спрятался тогда за спины товарищей: этот телесюжет для его мамы не предназначался.
На следующий день после ЧП в котловане строительный отряд "Дружба" вышел, как ни в чем не бывало, на работу. Фундамент арматурного цеха Кабульского домостроительного комбината - их основной объект, и останавливать работу из-за той мины никто не собирался. Только кто-то из них вспомнил старую армейскую шутку:
- "Дембель" в опасности! Меняю лопату на автомат.
Меняться, конечно, не стали бы, если бы и представилась такая возможность. В этом и была их идея: вернуться в Афганистан не с автоматами - с лопатами и мастерками в руках.
Их командир Сергей Чемезов рассказывал мне: идею пробивали тяжело. Уговаривали инстанции, обивали пороги. Их оппонентов в общем-то можно было понять: обстановка в Кабуле сложная, риск слишком велик, для обеспечения работы отряда потребуется охрана. Будет ли прок от такой работы, тем более что в Афганистане трудятся тысячи советских гражданских специалистов, их помощь стране огромна. Что тут возразишь?