"СВИСТКИ" И "ПЧЕЛЫ"
1
У вертолетчиков есть примета - перед вылетом экипаж должен помочиться на колесо своей машины.
Обычно самым используемым в этом смысле является левый пневматик - его орошают перед вылетом все три члена экипажа.
А пассажиры, ожидающие вылета, на этот левый пневматик всегда присаживаются. Потому что больше не на что…
Истребители же считают подобный акт оскорблением самолета. Наверное, потому, что у них не бывает пассажиров.
2
Повадились "свистки" ранним-ранним утром переходить на сверхзвук над модулями вертолетчиков. Ты спишь, а тут вдруг небо вместе с твоей головой раскалывается - и не один раз, потому что на сверхзвук переходят сразу несколько самолетов - от пары до звена. И решили вертолетчики отучить зарвавшихся королей стратосферы. Попросили они прикомандированный "Ми-6", который как раз убывал восвояси ранним утром, зависнуть перед отходом по заданию над модулем, где жили истребители-бомбардировщики.
Он и завис. Махина, величиной с весь модуль, грохоча винтами, перелетела со стоянки и начала медленно опускаться на фанерный барак, который под напором нисходящего потока от огромных лопастей затрясся, как тот домик ленивого поросенка, заметался, пытаясь сорваться с места и унестись прочь. Со стороны это смахивало на попытку гигантского изнасилования.
Повисев полминуты и постучав колесами по крыше, "Ми-6" поднялся и ушел. Разбор этого полета, конечно, был, но не очень сильный - с кого спрашивать, если "Ми-6" улетел. А "свистки" после пережитого стресса стали ускоряться вообще за пределами охраняемой зоны.
3
Сцена в столовой. Официантка несет чайник между рядами столиков истребителей и вертолетчиков. "Маша, сюда!" - зовет ее взмахом руки командир вертолета, майор Б. "Сначала нам, Маша!" - перебивает его истребитель. Маша в нерешительности останавливается.
- Ты чего встреваешь? - злится майор Б. - Нам уже на вылет!
- Это нам на вылет, - снисходительно смеется истребитель. - А у вас, наверное, это как-то по-другому называется…
- Это как - по-другому? - хмурится майор Б. - Чья бы корова мычала! Это вы-то летаете? Пронеслись, как укушенные, бросили бомбу куда попало! Лучше бы вообще на земле сидели. А то летай за вами, как нянька, жди, когда катапультируетесь, подбирай, рискуя двумя экипажами! Как будто у нас других дел нет, как вам задницы подтирать. Нацепили "стечкины", фланируют, а если приглядеться - да на хрена вы тут вообще нужны! Только спирт зря переводите! Маша, наливай!
СУПЕРЛЕНТА
Однажды летчики попросили у командира эскадрильи устроить им стрельбу из носового пулемета на полигоне. На боевом вылете пулеметом полностью владеет борттехник, тогда как командир жмет на кнопку пуска НУРСов. Борттехники встревожились, но делать нечего - нужно выполнять приказ. А встревожиться было от чего - именно борттехник заряжал пулеметные ленты, и это не было простым делом. Зарядная машинка - мясорубка по виду: подкладывай в пасть патроны да крути ручку. Только следи, чтобы патрон не перекосило - не заметишь, надавишь на ручку, может и шарахнуть. Да и мозоли на руках были обеспечены - тем более что заряжать ленты приходилось после каждого вылета. На борту держали не менее четырех коробок с лентами по 250 патронов. Борттехник Ф. любил, чтобы на его борту было восемь цинков - он ставил их рядком под скамейку. Они грели душу.
Перспектива полигона расстроила борттехника Ф. Он даже вначале нагло отказал подошедшему капитану Т.:
- Даже и не мечтайте! У меня ствол греется, уже плеваться стал, никакой кучности. Сами же в бою станете жертвой убитого вами оружия. Да и руки мои не железные - после ваших забав ленты заряжать!
Т. пообещал после стрельбы зарядить столько, сколько истратит. Борттехник Ф. согласился, но на вдвое большее количество - за амортизацию пулемета, как он объяснил. На том и договорились.
- Может, тебе еще и борт помыть? - съязвил напоследок обиженный капитан.
На полигоне борттехник установил пулемет на упор, переключил электроспуск на ручку управления. Капитан Т. с правым по кличке Милый, веселясь, отстреляли 500 патронов. Они бы могли и больше, но борттехник устал от дурацких танцев машины (прицеливание закрепленного пулемета производилось поворотами самого вертолета) и отключил командира от стрельбы, обосновав это тем, что пулемет перегрелся, и вообще, не нужно изматывать и злить боевое оружие бессмысленной тратой боеприпасов.
На стоянке капитан Т. сказал Милому:
- Останешься и зарядишь 1000 патронов. Я обещал, а слово офицера, сам знаешь…
- На фига мне такие стрельбы, - расстроился Милый. - Он обещал, а я крути!
Борттехник зажал струбцину машинки и открыл три цинка патронов - простые, бронебойные, трассирующие. Потом достал со створок пустую ленту на 1000 патронов, которую он собрал из четырех стандартных. Эти стандартные кончались всегда неожиданно и в самый неподходящий момент, поэтому борттехник решил создать суперленту.
Милый, пыхтя, крутил ручку, борттехник контролировал перекос патронов и расправлял свивающуюся черную змею. Зарядка прошла удачно. Милый, штурманские руки которого привыкли держать только карандаш да линейку, простонал, разглядывая свежие мозоли:
- Лучше бы я из автомата через блистерок - милое дело…
Борттехник покурил, любуясь на чудо-ленту, и начал ее укладку. В обычную коробку она не лезла - борттехник взял большой пустой цинк и аккуратными зигзагами уложил в него свою любимицу. Поднять этот цинк он не рискнул, чтобы не надорваться, и переместил его в кабину волоком. После долгих усилий, пользуясь коленом как домкратом, перенес цинк через автопилот и попытался опустить его под станину пулемета. Но этот огромный цинк никак не входил на предназначенное ему место. И ничего поделать было нельзя - мешало переплетение труб станины. Разочарованный борттехник, обливаясь потом, перетащил цинк через автопилот и, грохоча по ребристому полу, поволок его к кормовому пулемету. Но даже там, на относительном просторе, он кое-как приладил цинк так, чтобы лента могла свободно подаваться в замковую часть пулемета. "Как-нибудь и отсюда постреляю", - подумал он, утешаясь тем, что хвост теперь надежно прикрыт.
Утром летели в Турагунди. На 101-й площадке взяли на борт пьяного пехотного капитана.
- Возьмите, мужики! - попросил смиренно капитан. - Все, баста, моей войне конец - заменился! Уже третий день пью - а оказии до Турагундей нет! Болтаюсь как говно в проруби - хоть опять воюй. А это вам, чтобы до своей замены дослужить… - И он протянул командиру бутыль спирта.
Прилетели, сели на площадку возле дороги, справа от которой за сопкой виднелись пограничные вышки Советского Союза. Выключили двигатели, наступила отдохновенная тишина.
- Что-то порохом пахнет, - потянул ноздрями командир.
Борттехник открыл дверь в грузовую кабину и ахнул. В салоне плавали сизые пласты порохового дыма, просвеченные лучами из открытого кормового люка. Дым ел глаза, резал горло, дышать было нечем. Приглядевшись, борттехник увидел, что на полу, среди черных колец пулеметной ленты, валяется пассажир. Он пробовал встать, но поскальзывался на звенящем ковре из тысячи гильз и снова падал.
- Ты что сделал, козел?! - сказал борттехник, еще не осознавая масштабов случившегося.
Капитан повернулся на бок, поднял голову:
- А, мужики! Ну, спасибо вам, такой классный пулемет! - Я всю дорогу из него херачил! Не смотри на меня зверем - прощался я, понимаешь?! С этой долбаной страной, с этой войной прощался - чтобы помнили, суки!
Он был еще пьянее, чем полчаса назад. Борттехник выволок его за шиворот и спустил по стремянке. Капитан схватил вылетевшие следом сумки и побежал по дороге не оглядываясь.
Он бежал на Родину.
Экипаж проводил его недобрыми взглядами - теперь борт № 10 на промежутке Герат - Турагунди зарекомендовал себя как беспредельщик.
- Надеюсь, этот идиот просто так стрелял, не прицельно, - вздохнул командир.
Назад пара летела окольным путем, по большому радиусу огибая обстрелянный капитаном маршрут.
Свою суперленту борттехник Ф. больше не заряжал. Не было уже того восторга.
ПРЕДСКАЗАНИЯ
1
- А знаешь, Фрол, - сказал старший лейтенант Б., обнимая борттехника Ф. за плечи. - Оставайся-ка ты в армии. Ты уже понял, какая веселая служба у нас - что тебе на гражданке делать? На завод идти?
- Да года через три армии-то не будет, - сказал лейтенант Ф., не задумываясь. - Или сократят ее раз в пять. Перестройка…
2
Лейтенант Л., узнав, что на войне легко вступить в партию, засуетился. Начал собирать характеристики и учить Устав и материалы последнего Пленума ЦК.
- Зачем тебе это? - спросил его лейтенант Ф. - Хочешь умереть коммунистом?
- Типун тебе на язык! Быстрее вырасту, может, директором завода стану. Будучи членом партии, легче бороться за переустройство общества…
- Да через три года и партии-то не будет, - сказал лейтенант Ф.
- Ты еще скажи, Советской власти не будет! - загоготал лейтенант Л.
Но это было слишком сильное предположение даже для пессимиста Ф.
СТАРШИЙ ТОВАРИЩ
Утро 20 августа 1987 года. Вчера День авиации плавно перешел в ее ночь. Построение проходит не в штабном дворике, как обычно, а на большом плацу. Все - с тяжелого похмелья, кое-кто просто пьян, поскольку праздновал до утра. Перед строем - командир эскадрильи и незнакомый полковник - судя по нашитым на новенький комбинезон погонам, из Ташкента или из Москвы. Вчера вечером на праздничных танцах в клубном ангаре этот полковник, переодетый в штатское, пытался пригласить на танец одну из госпитальных женщин. Два уже прилично выпивших старших лейтенанта, заметив бледного штатского, доходчиво, с помощью мата, объяснили ему, что здесь - не его территория.
Теперь была прямо противоположная ситуация.
- Вчера, - сказал полковник, - двое молодых людей вели себя, мягко говоря, как скоты. Я думаю, сегодня у них хватит смелости, чтобы выйти сюда и извиниться перед товарищами за то, что они опозорили звание советского офицера.
Помявшись, старшие лейтенанты вышли. Отдав честь начальству, они повернулись к строю, и все увидели их испуганно-благочестивые лица.
- Еще вчера, - продолжал полковник, - я хотел отправить их авианаводчиками на Саланг. Но имею ли я право так запросто решать судьбу молодых летчиков, членов коллектива? Ведь именно коллектив должен воспитывать, помогать становлению характера, поддерживать, указывать на ошибки. И главную роль в воспитательном процессе играют старшие товарищи. Кто командир звена у этих офицеров?
Командиром звена был майор Б. Сейчас он стоял во втором ряду строя, рядом с борттехником Ф., прячась за широкой спиной своего правака.
- Я! - сказал он, стукнул своего Рэмбо по плечу и вышел из строя. Отдал честь, развернулся через правое плечо и попытался замереть по стойке "смирно". Но это ему никак не удавалось - он все время кренился и переступал ногами, находясь в процессе перманентного падения. Все увидели, что майор очень устал, - говоря языком протокола, он находился в состоянии сильнейшего алкогольного опьянения.
- Та-ак! - сказал полковник, подходя к майору сзади и заглядывая сбоку в его обиженное лицо. - Вот, значит, они какие, эти старшие товарищи! Вы сами строй найдете, или вас проводить, товарищ майор?
СНАЙПЕР
Майор Б., еще в Магдагачах, будучи капитаном, говорил молодым борттехникам, что летчик может летать, если он может сидеть. То же самое он повторил однажды, явившись на вылет в не очень трезвом состоянии.
- Не ссы, Хлор, - сказал он, поднимаясь в кабину. - Сейчас ты увидишь то, чего никогда еще не видел.
- Имеете в виду мою смерть, товарищ майор? - холодно спросил борттехник Ф.
- Ой, да ладно тебе, - пробормотал командир, регулируя высоту кресла под свой малый рост.
- А что "ладно"? - злобно сказал борттехник. - Рэмбо вон еще за ручку может схватиться, а я, извините, пассажир - мне-то за что прикажете хвататься - за свою ручку?
- Вот давай слетаем, а потом уже и ругайся, - сказал примирительно командир, шмыгая красным носом.
- Если оно будет, это "потом", - проворчал борттехник, но на запуск все-таки нажал.
Майор вел машину хотя и чересчур резво, но уверенно, огибая рельеф местности - радиовысотомер, выставленный на высоту в пять метров, ни разу не пикнул. Летели мимо разрушенного кишлака. На всякий случай борттехник послал в дувал пулеметную очередь, отломил от глиняного забора кусок. Командир оживился.
- А вот смотри, что умеет старый пьяный летчик, - сказал он.
Машина вошла в разворот. Даже не делая "горку" и еще не выйдя из крена, командир, со словами "видишь вон ту форточку?", выпустил по кишлаку одну ракету.
До указанной "форточки" - отверстия в стене, в которое с трудом пролезла бы голова, - было больше ста метров. Пущенный майором эрэс, двигаясь с боковым скольжением, вошел точно в отверстие и канул. Через секунду домик вспучило от внутреннего взрыва, он провалился внутрь, выбросив струи черного дыма.
- Ну, Степаныч, ты снайпер! - восторженно сказал Рэмбо.
- Я, конечно, снайпер, - важно сказал командир. - Но не настолько же! Учтите, товарищи старшие авиалейтенанты - так стрелять может только пьяный летчик!
ЕЩЕ РАЗ О ЛЮБВИ
Три существа нравились лейтенанту Ф. в замкнутом мире войны - хмурая презрительная официантка Света, пес Угрюмый и собственный вертолет за номером 10. Все трое были красивы и независимы. Большой, с мускулистым львиным телом, Угрюмый ходил за Светой по пятам, лежал у ее ног, когда она сидела на крыльце женского модуля. Может, он привязался к ней потому, что она его кормила - но лейтенанту Ф. эта странная пара казалась героями древнего мифа - богиня войны и ее могучий верный слуга. А вертолет был драконом (судя по округлостям тела и глазастости - самкой), служившим борттехнику Ф. верой и правдой. "Она очень красива, - писал борттехник Ф. в одном из писем. - Ее полет нежен, от ее изгибов все замирает внутри. В звуке ее двигателя собраны все гармоники мира, а значит, и вся его музыка - нужно только услышать ее. Керосин ее светло-желт и прозрачен, как (вымарано)… А ее гидравлическая жидкость имеет цвет и запах клюквенного морса. Именно эта машина - с ее выпуклыми задними створками, с закопченными, забрызганными смазкой капотами, с узкими гибкими лопастями, длинным хвостом, с ее ревущей скоростью и шквальным огнем - воплощает для меня и Эрос и Танатос моей войны".
При всем кажущемся родстве двух пар лейтенант Ф. никогда не предпринимал попыток к сближению со Светой - только иногда утром говорил Угрюмому, ночевавшему в коридоре летного модуля (в женский на ночь его не пускали): "Передавай привет хозяйке". Может быть, он не хотел разрушать созданную воображением тайну, а может, просто боялся, что его пошлют вслед за тем же лейтенантом С. Однако втайне фаталист Ф. надеялся на судьбу, и она, уже в конце его войны, свела дорожки борттехника Ф. и официантки Светы. Случилось это так.
Однажды утром, после снятия пробы свежей браги, борттехник Ф. пошел на стоянку через бассейн. Окунувшись и тем самым придав телу некоторую бодрость, он поднимался на аэродром по дороге, ведущей мимо крыльца женского модуля. Было раннее утро, небо только розовело, ночная прохлада еще лежала на дороге, и пыль была влажной от росы. Пахло свежестью.
На скамейке возле двери он заметил камуфляжную летную демисезонку ("чья"? - без ревности подумал борттехник). Проходя мимо, борттехник замедлил и без того медленный шаг. Он был еще слегка пьян, поэтому остановился и сказал:
- Доброе утро, Света!
- Доброе утро… - Она посмотрела на него и, слегка улыбаясь, спросила: - А что это у вас волосы мокрые? Под дождь попали?
И они засмеялись этому нереальному здесь дождю.
- Люблю купаться по утрам, - сказал он, окончательно смелея. - А знаете, я сейчас лечу в Фарах. Если вам нужно что-нибудь - ну там продать или купить, скажите.
- Если только телевизор, - сказала она просто. - Продадите мой маленький телевизор?
Он кивнул, и она вынесла в сумке из перкаля маленький "Электрон" - точно такой же стоял у борттехника Ф. в комнате, и борттехник собирался сбыть его перед самой заменой.
Он взял сумку из ее рук. Он даже коснулся ее пальцев своими - невзначай.
- Как получится, ладно? - сказала она. - Не торгуйтесь там.
И он пошел на стоянку.
Обернулся, помахал рукой. И она помахала ему.
Утро было прохладным, пустынным, и пахло почти как на Дальнем Востоке после дождя.
Борттехник шел к вертолету, улыбаясь, - он хотел, чтобы предстоящий полет был очень-очень долгим - например, вокруг всего Афганистана, огибая войну где-нибудь на 5–6 тысячах метров, над снежными вершинами, с включенной печкой - теплая кабина и морозный салон, - чтобы спокойно вспоминать это, такое уже далекое, утро…
…Когда прилетели в Фарах, горы плыли в жарком мареве. Пока ждали "Тойоту" с советником, борттехник Ф. с праваком Милым продали подручным полковника Саттара (начальника Фарахского аэропорта, брат которого был в банде) десять банок югославского конфитюра, попили с Саттаром чай. Увидев телевизор, полковник предложил купить его за пять тысяч. Борттехник Ф. отказался - он знал, что в городе продаст его за шесть с половиной.
- Не продашь, - сказал Саттар.
- Посмотрим, - пожал плечами борттехник.
"Тойота" оставила борттехника Ф. и Милого на центральной улице Фараха и уехала.
- Сначала продадим мои конфеты, - сказал Милый, - а потом поторгуемся за твой телевизор.
Конфеты из огромной сумки у Милого забрали прямо на перекрестке. Пока покупатели перегружали товар из сумки в свою тележку, подошли двое мальчишек, покрутились, прося бакшиш, потом схватили с телевизора, который борттехник поставил у ног, полиэтиленовый пакет с документами, запасными предохранителями и шнуром питания и бросились бежать.
- Их только пуля догонит, - сказал борттехник, глядя, как мальчишки исчезают вдали. Расстроившись, он даже понарошку прицелился из автомата. Покупатели заволновались, быстро заговорили, но никто не двинулся с места. "Кончай", - прошипел Милый и, скорчив улыбку, сказал:
- Он шутит! Шу-тит! Ха-ха-ха, понимаете? Но и вы должны его понять - мы к этому не привыкли, наши пионеры никогда не воруют у взрослых!
Потом они долго бродили по Фараху, предлагая телевизор без шнура. Его никто не хотел брать. Качали головами, махали руками. Уговоры найти бачат, укравших шнур, не действовали.
- Понимаешь, Милый, - грустно говорил борттехник Ф. - Меня попросили, а я все испортил - теперь этот телевизор только выбросить.
- Не ной, прорвемся, - отвечал Милый, весь мокрый от жары. - Русские не сдаются!