6
…Они возвращались. Борттехник, сидя на скамейке в чужом салоне, пытался прогнать навязчивые сцены собственной смерти в вероятном прошлом получасовой давности. Смерти шли чередой, одна страшнее другой, - вплоть до отрезания головы, - этот вариант, уже булькая и задыхаясь, он пытался предупредить, подорвавшись на гранате, но никак не решался разжать руку.
В пылу борьбы он даже не заметил, что навстречу им пролетела пара с техбригадой и экипажем. Бригада заменила пробитый хвостовой редуктор, и когда солнце, красное как клюква, сидело на западных горах, хромой вертолет приземлился на базе.
Где в это время был его борттехник, автор точно не помнит. - Он вообще не видит борттехника в первый час после прилета - его как бы не было на земле. Дальше понемногу проясняется. Кажется, быстро смеркалось - да, уже было темно, потому что костер за баней в окопе был ярок. Пили тут же, в ожидании закуски. Банщик пожарил мясо козы, подстреленной "мессерами" на обратном пути, - автор помнит, как ее разделывали в том же окопе. Он помнит, как потекла в пустое ведро вялая, прерывисто-густая струйка крови; отломилась с сухим треском козья нога, и ее выбросили на поверхность. Из мрака появились собаки и набросились на обломок с копытцем. Им выбросили еще ноги и голову. Ее тут же подобрал солдат с ножовкой, аккуратно отпилил крышку черепа с прямыми, кручеными винтом рожками, и боком, по-крабьи, заскользил в сторону. Его остановил майор:
- Куда понес, шустрый? Это - моя добыча. - И, обращаясь к борттехнику: - Как, пулеметчик, головка бо-бо? Пойдем-ка, я тебя полечу, у меня средство есть.
Он завел борттехника в предбанник, жестко держа за локоть, развернул к себе.
- Ты после прилета сходил, отметился?
- Куда?
- Куда, куда! К ней. Показался бы, вот, мол, жив, почти здоров. Друг все-таки… Иди, иди, пусть она тебе башку хоть продезинфицирует и заклеит - вон как рассадил, - а у нее БФ медицинский есть. Потом потихоньку двигайте ко мне в балок. Я сейчас попарюсь и приду. И вот еще - рога мои захвати, не пойду же я с ними по городку. А хочешь, себе возьми. Не простая коза-то!
- А какая? - тупо спросил борттехник, глядя на зазубренный срез кости.
- Семен Семеныч!.. Ведь на ее месте должен был быть ты… - Майор ткнул его твердым пальцем в грудь. - Если бы не я, - и он холодно засмеялся.
…В комнате, в полумраке, ветер от кондиционера шевелит цветы, высаженные в длинном цинке.
- Тебе сейчас нельзя напрягаться, давай я посмотрю голову. Надо промыть перекисью. Положи вот так, не дергайся. Ну что за блудливые руки, я же…
Пока ее пальцы осторожно перебирают его волосы, он сонно думает в ее колени: не хочу засыпать, после сна все уйдет, этот день кончится - а эта ночь должна быть бесконечна, как новогодняя, и все должны веселиться и ходить друг к другу в гости с бутылками, но я очень устал, так жалко пропустить этот праздник, этот карнавал жизни - и в общем веселье всегда найдется темный уголок, куда можно спрятаться с ней…
- Щиплет? - Она дует, склонившись, но он уже не отвечает.
Он будет спать пятнадцать минут - головой на ее коленях, окружив руками. Пока автор не постучит по его голове - ей неудобно, да и подозрительно долго вы отсутствуете, друзья. Майор уже выходит из бани и думает - где вы сейчас и чем занимаетесь?
…Сейчас они идут по темному городку, взявшись за руки. Они шарахаются от теней, выныривающих из-за углов, от скрипа песка под чужими ногами, - руки испуганно разлетаются, потом снова находят друг друга. Возле майорского балка, в темноте у лестницы он останавливает ее, поворачивает к себе, обнимает, шепчет на ухо… А она улыбается, она улыбается, закрывая глаза… Не торопитесь, думает автор, постойте еще минутку так, вы же не знаете, что будет дальше. Майор подождет…
Майор лежал на кровати и тренькал на гитаре.
- Ну, наконец-то, - сказал он. - Вы там спали, что ли? А тебя точно только за смертью посылать. Я тут мяса принес, полкозы заныкал, отдельно пожарили, и водка уже остыла. Слушай, почему до сих пор подругу не завел - здесь много девушек красивых. Сейчас было бы кому за тобой поухаживать, второй день рождения отпраздновать. А так - опять втроем… Ладно, будем считать, семейный праздник.
Сидели, выпивали, ели сухое и пористое, как пенопласт, мясо козы. Майор рассказывал историю спасения, все время подливая в стакан борттехника.
- Наверное, ему нельзя так много, - сказала она. - Вдруг сотрясение мозга…
- Какого, на хрен, мозга? - горлышком бутылки отодвигая ее руку, сказал майор. - У военных нет мозгов. Один мозжечок, блин! Я, например, полный идиот, несмотря на целого майора! А он вообще студент! Давай пей, студент, это лучшее лекарство от страха, который приходит ночью. Останешься сегодня один, закроешь глаза и будешь кино смотреть про сегодня, - то падаешь не так удачно, - ты же не раз представлял это хряссь?! - то пулю ловишь, то взрываешься и горишь, - вертишься, мокрые простыни накручиваешь, - нет, без водки не уснуть. Если, конечно, один спишь, - и он подмигнул ему. - Мне вот бояться нечего, а ты давай пей.
Вдруг он встал, взял сигареты, гитару и со словами "Пойду подышу" вышел.
Борттехник тут же распустил руки и губы, но она уклонилась:
- Мне надо выйти за ним. Ты не видишь, а он пьян и зол. Не знаю, чем все это закончится…
Борттехник остался один. Он положил гудящую голову на руки и закрыл глаза. Но задремать он не успел. Она вернулась:
- Он тебя зовет. Что-то мне не нравится это. Ни в чем не признавайся. А еще лучше, попробуй уйти, скажи, что голова болит. О, господи, какая я дура…
Борттехник вышел в темноту. Майор сидел на высоком крыльце, склонив голову на гитару. Не глядя на присевшего рядом борттехника, протянул ему плоскую фляжку с коньяком, пробежал пальцами по струнам. Вдруг задушил струны ладонью, сказал:
- А здорово мы сегодня повоевали! Понравилось тебе? Посыпался ты сегодня впервые, потом чуть не грохнули, - чувствуешь эту дрожь? Она сразу не проходит. Это излишек силы в тебе бродит - пренеприятнейшее ощущение - тело только зарядилось по полной, а уже все и кончилось… На земле-то успели сцепиться? Или мы раньше?
- Немножко, - сказал борттехник. - Когда за пулеметом на борт вернулся, там один уже был. Я весь магазин в него выпустил.
- Завалил?
- Не знаю, - сказал борттехник. - Я убежал.
- Да и черт с ним. Все равно здорово. Наложить в штаны и с полными штанами продолжать воевать - тоже кайф… Но лучше не бояться. Война как Вий - увидит испуганного и скажет пулям - вот он! Нужно всегда быть быстрее самой войны, - а это значит, никогда не думать, прежде чем нажать на спуск. И никогда не жалеть после… Ты просто должен стать частью ее организма, и тогда она не тронет тебя.
Через каждую минуту он прикладывался к фляжке. Речь его уже заметно покривела, но, даже извилистая, текла свободно.
- А особенно мне спасать нравится. Когда у них уже надежды нет, а тут ты, как Чапай, - летишь и рубаешь, рубаешь… - Глаза майора блеснули. Он пригнул голову, тронул струну. - Вот и песня есть хорошая, ты ее знаешь, - сказал он и, подыгрывая на трех струнах, тихонько напел:
- Там, у самой кромки бортов, друга прикроет друг…
Сейчас начнется, - читая в памяти продолжение песни, заволновался борттехник.
Майор отложил гитару, затянулся, щелчком послал окурок в темноту искристой дугой, вдруг обнял борттехника за плечи, зашептал ему в ухо коньяком и дымом:
- Эта война, брат, моя третья война, - она самая лучшая в моем гербарии. Признаюсь, никогда у меня не было таких шахмат, никогда у меня не было такой женщины, никогда я еще не летал с таким удовольствием и так свободно и никогда еще, - никогда! - я не попадал в такую дурацкую ситуацию… Она дикая, как и я, мы с ней как две собаки, жадные до жизни - умные собаки, но безумные, потому что собаки все же. Знаешь, я ношусь над этой землей, над пустынями и горами, как пес, выпущенный ненадолго на волю, во мне столько силы… И в ней тоже. А ты не собака, нет… Ты другой крови… Страх меня стал посещать - так хорошо долго не бывает. Сегодня вот думал - завалят стопроцентно… В общем, решил я - если все нормально закончится, возьму ее с собой. Ты не возражаешь? - засмеялся майор, прижимаясь лбом к виску борттехника, который сидел кроликом в удавьем кольце, и ему, загипнотизированному этим странным шепотом, хотелось расколоться, - казалось, майор сейчас же простит, и станет, наконец, легко…
- Слушай, - вдруг сказал майор, отстраняясь, - слушай мою мысль, только что пришедшую. Она гениальна! - Он поднял палец. - А давай останемся здесь - я могу организовать. Ты напиши рапорт, командира уломаем. Останемся? Пусть они все заменяются, хрен с ними. А мы втроем останемся. Придет другая эскадрилья, мы будем летать, будем жить, играть в шахматы… У меня уже запах этой земли - как запах родины. Березки-хренозки! Это отсюда они такие березовые! Пойми, там нечего делать таким, как мы, я в этом уже убедился - такая тоска, господи, какая там тоска! Две недели не выдерживаю. А здесь… Хочешь, я тебя научу летать на "крокодиле"? Вас же Степаныч натаскал немножко, за ручку держаться можете, - а я тебя асом сделаю, гад буду! Своим оператором посажу! Что ты там со своим пулеметом понял? Ни хрена ты не понял. Ты узнаешь, каково быть огненным богом, хозяином управляемых и неуправляемых молний, я научу тебя крутить мертвые петли, ты увидишь небо под ногами и землю над головой, выше которой не прыгнешь - это страшно и весело! Ну, отвечай, согласен?
- Согласен, - сказал борттехник, понимая, что майор пьян и завтра он не вспомнит о своем бреде. И самым странным для него было то, что он действительно был согласен сейчас.
- Договорились! - Майор хлопнул его по плечу и, опираясь на это плечо, тяжело поднялся. - А теперь пошли пить, петь и танцевать…
Но в балке майора вдруг совсем развезло. Отстранив протянутую кружку с чаем, он прошел к кровати и упал лицом вниз.
- Что будем делать? - сказала она шепотом.
- Чай пить, - сказал борттехник тоже шепотом и, взяв ее за руку, потянул за перегородку на кухню.
Здесь, вместо того чтобы подглядывать, - несколько строк из тех, что борттехник напишет в несохранившейся тетради. Но это будет через три дня и совсем в других условиях. Дверь на лоджию открыта, ночной ветер колышет штору, шумит в кронах больших влажных деревьев, светит настольная лампа. Расписывая засохшее перо, он выводит на белом листе: "Рапорт, рапорт, рапорт. Товарищ майор, товарищ майор, товарищ майор". И с красной строки: "Мне страшно, - зашептала она ему на ухо, - кажется, сегодня я чересчур испугалась за тебя, и он это увидел". - "Мне еще страшней", - сказал я, прислушиваясь к скрипу кровати за перегородкой, отодвигая эти звуки на самый горизонт своего сознания, чтобы не мешали мне слышать ее аромат - горько-сладкий, терпкий, осенний; чтобы я мог длить это остро-нежное мгновение, чтобы ее холодные пальцы могли скользить по моему дрожащему животу, и нерешительно-просяще, как кошка - одеяло, трогать мой ремень - и я уже не думаю о том, как буду выглядеть, - со свисающим до колен ремнем, стоя над вашим сокровищем и запуская пальцы в ее растрепанные волосы… О, только бы вы не проснулись, только бы не услышать командорские шаги… - удар в хрупкую челюсть негодяя будет сокрушителен! - но я не хочу думать об этом, потому что, преклоняя колени, забираю в горсть легкую теплую, влажную уже ткань, отодвигаю ее, раздваивая и раздваиваясь, освобождая теплый плод, и…"
…И майор проснулся (да и спал ли он?). Проклятье, ну почему пьяный никогда не спит мертвым сном, какого хрена ему все время нужно в мире бодрствующих, которые надеялись, что он угомонился до утра! Они метнулись, заправляясь, присели на лавку за стол, схватились за кружки с холодным чаем, лица их горели, зубы стучали. Майор заглянул, обвел их неожиданно трезвым взглядом, сказал:
- Спать пора, давай дуй домой. Примолкли тут, мадонна с младенцем, блин.
И борттехник ушел. Он был пьян и счастлив, но в мякоти счастья таилась косточка стыда, - он обсасывал ее горечь, бродя по городку до утра и пугая сонных часовых.
7
Утром до построения его вызвал к себе начальник штаба и предложил отправиться в профилакторий.
- Отдохнешь и подлечишься, - сказал он. - С головой шутить нельзя. И вообще, может, это тебе звоночек был, - не будем судьбу испытывать. Там и про замену узнаешь в штабе армии. Вот документы. Иди к инженеру, предупреди, потом собирайся и на аэродром - там "Ан-12" перелетный дозаправляется, вылет через час.
"А может, не надо?" - хотел сказать борттехник, но вдруг вспомнил ночные намеки майора. Встречаться с ним сегодня - трезвым, да еще с похмелья - показалось совершенно необязательным и даже опасным. Зато поманила вдруг перспектива переместиться сейчас в знакомый оазис под Ташкентом, отстраниться от войны, остановить время и рассмотреть весь этот жаркий месяц из прохладного далека.
"Антракт, негодяи!" - воскликнул он про себя и от начштаба понесся к инженеру, потом в свою комнату, где переоделся в "гражданку", сунул в "дипломат" трусы, носки, книгу и пачку бумаги (ему уже грезилось, что вся пачка к концу отдыха будет исписана, - так толкались и теснились в голове нетерпеливые слова) и устремился на аэродром. К майору заходить не стал - "скажу потом, что не захотел будить после такой ночи". Он завернул в столовую.
- А ты разве не знаешь? - усмехнулась ее маленькая чернявая соседка. - Они с Бандитом в семь утра улетели. Он явился на завтрак первым, сказал, что летит на границу и что там ее посылка ждет.
- Какая еще посылка? - удивился борттехник.
- Вот и она спросила. А он сказал "узнаешь", взял ее за руку и увел.
- Ну, прилетят, передай, что я в профилакторий улетел, - сказал расстроенный борттехник и пошел на аэродром.
"А может, оно и к лучшему, - думал он во время крутого подъема, скользя по лавке, - никого не увидеть, оставить вчерашнюю ночь неиспорченной, чтобы питать ею свое воображение неделю или две. Наверное, бог уберег - вдруг сегодня она, испугавшись, решилась бы наконец все прекратить…"
Рядом сидел бледный лейтенант-артиллерист.
- Не боись, не собьют! - крикнул ему в ухо борттехник. - Не пришло еще наше время, мне вернуться сюда надо!
…Он бродил по Ташкенту, стоял у фонтанов, спускался в метро, вдыхал его металлический ветер, поднимался, курил в тени тополей, сидел за столиками открытых кафе, ел арбузы и дыни, думая о чем-то своем. В Дурмень возвращался под вечер, купался в пруду, ужинал в маленькой пустой столовой. Знакомая по маю официантка хмуро косилась, повариха была новенькой, - и никаких легких и звонких следов прошлого… Приходил в свою комнату, лежа на кровати, читал книгу, выходил на лоджию, курил, слушая, как цикадами свиристят звезды, что-то писал китайской перьевой авторучкой на белых листах бумаги в круге света настольной лампы (заглядывая через плечо, мы видим рисунки на полях, перечеркнутые куски, строчку, оборванную словами: "Мне страшно, Рыжик"), Когда светало, снова шел на пруд, возвращался, срывая виноград, оплетающий аллеи парка. Он хотел, чтобы так было всегда, - чтобы терпеливо ждала его верная война, его друзья, его вертолет, майор, шахматы - и главное…
Но через неделю счастья в комнату вдруг ворвались старшие лейтенанты М. и Л. и с порога объявили, что они заменились!
- А тебя твой заменщик там ждет! На хрена ты уехал? Собирайся и дуй назад! Мы только заехали сказать, сейчас в аэропорт и - домой! Встретимся в Магдагачах после отпуска.
- Вот, блин… - сказал борттехник. - Вы даже не понимаете, как вы все испортили! Е же мое, - в ужасе взялся он за голову.
Два старших лейтенанта с безумием свободы в глазах умчались, оставив после себя запах водки и развалины счастья. Старший лейтенант затосковал. Зачем, думал он, вышагивая по комнате, ну зачем я поехал в этот проклятый оазис, потерял последние дни, - и что теперь делать, когда там сидит эта сволочь заменщик, и я уже вычеркнут из списков счастья - где же этот прославленный армейский бардак?! Туда, сейчас же туда, майор поможет, он обещал, он же сам предлагал, ну хотя бы еще месяц до общей замены, чтобы вместе с ними…
Он начал метаться между профилакторием и военным аэродромом, узнавать, есть ли борта на Сабзавар, и через два дня улетел.
Лучше бы он задержался. Ни майора, ни ее там не было. Их не было ни в городке, ни в пустыне, ни в горах, ни в небе. Их не было в стране. Об этом борттехник узнал, ворвавшись в ее комнату прямо с самолета.
- Тю-у! - сказала соседка. - А вот и опоздавший. Опять не успел, юноша! Вчера вечером они улетели. На две недели. Она - в счет отпуска, он - как бы в профилакторий. Если бы ты не поторопился, увиделись бы - майору же нужно прибытие отметить. А позавчера мы тут их как бы свадьбу праздновали. Вот в тот день, когда ты улетел, он ей предложение и сделал. Утром увез в горы, в снега, сел там - и предложил! Красиво, да? Теперь отправились в Союз, чтобы как полагается. Она просила передать, чтобы ты дождался…
"Останемся! - злобно бормотал борттехник, быстро шагая к штабу. - Вот тебе и останемся! Какой молодец! Меня - в профилакторий, ее - замуж. За себя… А она, конечно, согласна! Дождаться! И зачем я должен дожидаться теперь?!" Но улететь, не увидев, - это казалось ему вообще невозможным.
Он вошел к начштаба решительно, он даже не понял удивленного взгляда, когда потребовал оставить его здесь хотя бы на две недели. "А как я тебя оставлю? - спросил начштаба. - Ты здесь уже вне закона, приказ подписан, сидишь до первого борта. У тебя даже койки-то нет, по сути. Да ты что, с ума сошел, где это видано? Давай домой, что ты городишь, ну какие дела у тебя могут быть тут? Нет тут у нас никаких дел - рви когти, дурак, не гневи бога!"
В Сабзаваре он просидел еще неделю - пока оформил документы, пока ждал борт на Ташкент (на один опоздал намеренно, за что получил дыню). На построения уже не ходил, долго спал, шел в баню, валялся возле бассейна, прислушиваясь к звукам садящихся самолетов - не летит ли "горбатый". По вечерам рассказывал заменщику - молодому лейтенанту, как надо воевать. Ходил к ее соседке, пил чай, водку, глядя на стены ее комнаты, на ее кровать (здесь автор опускает целый том соседкиных рассказов, его мыслей, ее маленьких вещиц в его вороватых пальцах). Несмотря на соседкины намеки, уходил на ночь к себе. Сидел до утра на кухне, что-то писал, выбирался на улицу, курил в темноте, мокро шмыгая носом. Днем шел на стоянку, бродил возле пустой площадки своего (уже чужого) улетевшего борта, смотрел на песок и камни, думая, какой из них побывал под ее ногой - да что тут найдешь после ветра винтов!
И вдруг однажды, рассматривая очередного претендента на памятный сувенир, он понял, что все закончилось. И пришла радость и лихорадка - все закончилось только здесь, - он же знает номер части майора в Северо-Западном округе, и ничего не помешает ему, когда заменится вся эскадрилья и все отгуляют отпуска, - прибыть, найти, постучать в дверь и сказать небрежно, когда откроют… Если майор, то: "Здравия желаю, товарищ майор, у нас осталась отложенной партия при счете 5:5 с неплохими шансами у черных". А если она? Но будет еще время подумать, что сказать ей, теперь главное - выбраться отсюда. И пусть она, прибыв, узнает, что нет его здесь больше, - с грустным злорадством подумал он. И никаких записок.