– Не перегибай палку, курсант! А то ведь я не всегда такой добрый. Ну, где там твой караульный?
– Курсант Захаров, – приказал Кравец. – Сходите с товарищем капитаном.
– Ну, смотрите, курганцы! Службу в красный день календаря надо нести особенно бдительно, – сказал комендант, уходя. – До прибытия начальника караула, вы, Кравец, исполняете его обязанности. С вас и спрос будет, если что. А о своём начкаре не беспокойтесь. Я позвоню в Юдино, чтобы ему помогли вас догнать.
"Не знаете вы Шалова, товарищ капитан, – подумал Кравец. – Будет он в Юдино вашего звонка дожидаться. Он небось уже без вашей помощи что-нибудь придумал".
Но коменданта поблагодарил:
– Спасибо, товарищ капитан, – и заверил: – Мы вас не подведём…
Захаров, пробегая мимо, шёпотом восхитился:
– Ну, ты даёшь, Санька! – И посоветовал: – Гильзу подбери. Сдать надо будет в училище…
Когда комендант и Юрка скрылись из виду, Кравец забрался в теплушку. Мэсел тоже не скрывал своего восхищения, захлебываясь говорил, что никак не ожидал от Кравца такой решительности. "Лебезит, гад. Знает, что это из-за него пришлось мне так выкаблучиваться, – почему-то беззлобно подумал Кравец. – А может, это он подлизывается, потому что я теперь за начкара остался?"
Встреча с комендантом вымотала Кравца. Он поставил автомат в пирамиду, снял полушубок и завалился на нары, успев отдать, теперь уже на правах начальника, распоряжение:
– Курсант Масленников, заступайте на пост. Ваша смена, – и закрыл глаза.
5
Поспать по-настоящему Кравцу не удалось. Сначала разбудил Захаров. Он принёс не только воду и свечи, но и ходатайство коменданта перед командованием училища о поощрении отличившихся в карауле курсантов Кравца, Масленникова и Захарова. По этому поводу Юрка и Мэсел открыли оставшуюся бутылку и шумно веселились, пока Кравец не призвал их к порядку. Потом его разбудили гудки тепловозов и команды громкоговорителя: "Обходчик Петров! Зайдите к дежурному!", "Состав на пятом будет осажен", "Эй, на горке, что вы там телитесь?"
– Сортировка, – пояснил Мэсел.
Потом они с Захаровым громко заспорили, кому заступать на пост. Юрка утверждал, что Мэсел свою смену проспал, тот говорил, что Захаров положенное для службы время проехал на тормозной площадке. Кравцу снова пришлось вмешиваться и принимать сторону Мэсела. "Дружба дружбой, а служба службой. Тем более что наступила Юркина очередь". Когда Захаров, недовольно ворча, вышел из караулки, Кравцу наконец-то удалось поспать подольше.
Во сне его мучили кошмары. Снился старшина Гейман, орущий: "Ротя-а, подъём!", а потом вдруг: "Ротя-а, песню!" Гейман вскоре превратился в Бабу Катю, выговаривающего Кравцу: "Тута вам, таварищ курсант, не лицей. Тута вам – ваеннае училище". Во время нотации ротный стал меняться в лице и принял облик коменданта Сидорова, который голосом Шалова начал читать лекцию о необходимости знать язык потенциального противника. "Уот из ё нэйм?" – то и дело спрашивал он. Вдруг заиграл военный оркестр. Комендант растворился в воздухе, и Кравец оказался в рядах какой-то процессии, идущей по улице его родного Колгино. Рядом с ним печатали строевой шаг Захаров, Мэсел, какие-то незнакомые люди. Он спросил у Юрки: "Куда мы идём?". "Тебя хоронить", – ответил Захаров. Тут Кравец и разглядел, что впереди курсанты старшего курса несут гроб и памятник, где в чёрной рамке его фотография со стенда "Отличники учебы". Оркестр неожиданно перестал выдувать марш "Прощание славянки" и заиграл польку-бабочку. Процессия, приплясывая, вышла на училищный плац. Направилась прямо к памятнику Ленину, показывающему на дыру в заборе и провожающему самовольщиков каменным напутствием: "Верной дорогой идёте, товарищи!" Около памятника пляска с гробом прекратилась и начался траурный митинг. Выступал Мэсел и, утирая слёзы, говорил: "Кравец был моим лучшим другом!" Потом слово взяла одноклассница Ирина. Она тоже плакала, жалела Кравца и рвала на себе одежду: "Почему я вовремя не оценила его любовь?" В конце выступления Ирина оказалась совершенно голой, похожей на рубенсовскую пышнотелую матрону с многослойными складками на животе и могучими жировыми отложениями на бёдрах. Кравцу всегда нравились девушки хрупкие и утончённо-нежные, но растолстевшая Ирина показалась ему прекрасной. Вдруг на обнажённую Ирину-матрону набросился Мэсел, повалил её на асфальт и, непристойно хихикая, стал делать с ней то же, что с вагонной проституткой… Кравец хотел ударить Мэсела, но руки сделались, как будто ватные, отказывались повиноваться. В это время крышка гроба открылась, и оттуда поднялся покойник в курсантском парадном мундире с двумя курсовками на рукаве, о трёх головах, как Змей Горыныч. Только головы у этого чудища были не драконьи, а человечьи. Одна – Геймана, другая – Бабы Кати, а третья – Шалова. Все три головы вращались в разные стороны на длинных шеях и кричали, перебивая друг друга: "Ротя-а, песню! Эта вам не лицей! Надо изучать язык потенциального противника!" Трехголовый покойник направился к Кравцу, протянул к нему костлявые руки с длинными крючковатыми ногтями. Вот-вот – и схватит за горло… Кравец закричал, не слыша собственного крика, и… проснулся.
В теплушке кто-то разговаривал. Голос был незнакомый. Ещё под впечатлением страшного сна Кравец прислушался. Незнакомец низким, с хрипотцой басом рассказывал:
– На каждой станции приходится от алкашей отбиваться… Оружие-то нам, не то что вам, не положено… А за сохранность груза несём ответственность. Материальную. А они, алкаши, чуют, что ли, что у нас за груз. Лезут во все щели, как тараканы. Доски у вагона отрывают, ну и винцо, где бутылку, где пару, умудряются "скоммуниздить". Так я, в натуре, туристским топориком целую пол-литровую банку пальцев нарубил. Б… буду! Хочешь покажу? Щас кореш мой за ними сгоняет…
– Да, что твои пальцы, я в Кунсткамере не такое видал! – отказался Мэсел и тут же спросил: – А после никто за своими обрубками не приходит?
Кравец приподнялся на локте и увидел картину, которая заставила его вздрогнуть. В караулке помимо Захарова и Мэсела находилось двое здоровенных мужиков бандитской наружности. Руки того, кто рассказывал об отрубленных пальцах, были сплошь испещрены синими наколками. Левую щёку рассекал багровый шрам, придававший ему ещё более устрашающий вид. На столе громоздились бутылки с уже знакомым "Агдамом" и новые: "Солнцедар" и портвейн "777". Тут же лежали жареная курица и куски белого хлеба. От вида этого изобилия Кравцу до тошноты захотелось есть.
Увидев, что Кравец проснулся, рассказчик умолк и тронул Мэсела за рукав.
– А это наш начальничек, – представил Мэсел Кравца. Он снова был навеселе. – Посмотри, какие у нас лю-у-ди в гостях… Скажи, Юрка!
Кравец сел на нарах и строго спросил у Захарова:
– Кто это?
Глаза Захарова тоже пьяно поблескивали.
– Наши новые соседи. Хор-рошие парни, Сань… Ну, чё, ты надулся, в самом деле… – заметив недовольство друга, сказал он. – Ну, вместо пермяков на сортировке подцепили к нам два вагона. А там – ребята. Валера, – показал он на мужика со шрамом, – и его напарник Анар. Они в Волгоград вино везут. Вот это…
– Мы их к себе при-игласили. Праздник ведь, помнишь? – поддержал Захарова Мэсел.
– Я-то помню. А то, что посторонним находиться в караулке нельзя, кто помнить должен?
– У, какие мы сурьёзные, – иронично покачал головой тот, кого назвали Валерой и, по-южному смягчая окончания слов, спросил: – Что ты на пацаноу накинулся, в натуре? Какие ж мы посторонние? Мы тоже караульные, тоже груз охраняем! Тоже стратегический…
– Не положено! – настаивал Кравец, косясь на пирамиду с оружием, оценивая, все ли автоматы на месте: если дело дойдёт до драки, без автомата с такими бугаями не справиться. В памяти тут же всплыли инструктаж Бабы Кати, его рассказ о расстрелянном недавно уголовниками выездном карауле и фотография убитых солдат, которую ротный показывал.
Валера, перехватив взгляд Кравца, понимающе усмехнулся, но сказал вполне серьёзно:
– Не боись, начальник. Нам эти волыны без надобности. Не за тем пришли. Пацаны твои нам глянулись. Да и праздник, в натуре. Душа компании просит. Садись, выпей!
И Кравец смирился. Отпил немного вина, съел кусок курицы. В это время тепловоз дал два гудка.
– Анар, вали к нашим вагонам, – распорядился Валера, – а я ещё с кентами посижу немного…
Анар молча поднялся и вышел. Когда состав тронулся, Валера взял гитару, которая оказалась у него за спиной, и стал перебирать струны:
– Хотите, песню про вас спою?
– Про нас? – обрадовался Захаров. – Валяй!
Валера откашлялся и начал с прибаутки:
– А я вам песенку спою, а не Высоцкого, свою. Сочинил её как раз с похмелья… Ну, слушайте, кенты.
Он запел о часовом, который стоял на посту и к нему пришёл проверяющий. А он выстрелил в него и убил. Судят этого бедного часового, а он прокурору объясняет:
Это было год назад, а я обид не забываю скоро…
В шахте мы повздорили чуток.
Жаль, что там у нас не получилось разговора -
Нам мешал отбойный молоток.На крик души: "Оставь её!" – он стал шутить.
На мой удар он закричал: "Кончай дурить!".
Я чуть опомнился и, не вступая в спор,
Чинарик выплюнул, нож бросил и ушёл…
Но прокурор продолжал пытать подсудимого, и тот объяснил, мол, он стоял на посту, на небе были тучи, но, по уставу, верно он стрелял.
На первый окрик: "Стой!" – он стал шутить.
На выстрел в воздух закричал: "Кончай дурить!".
Я чуть опомнился и, не вступая в спор,
Чинарик выплюнул и выстрелил в упор.
Вообще-то, песенка была так себе. Блатная. Но чем-то давно знакомым от неё повеяло. Особенно Кравцу понравились последние строчки, про чинарик, про выстрел в упор в того, кто увёл любимую девушку у часового. В родной пятиэтажке Кравца большинство соседских мужиков прошли через зону или "малолетку". Так что в дни народных гуляний окна в доме перекликались похожими песнями. Тут были и про Ванинский порт, и про тундру, по которой мчит курьерский "Воркута – Ленинград". Кравцу в детстве нравилась одна песня, жалостливая: "Мы брели по сугробам, нам морозило ноги, а чекисты штыками подгоняли вперед… Мать-старушка седая, знай, воды нам давала, головою кивала, утирала слезу…" И хотя Кравец с младых ногтей хотел стать разведчиком, то есть тем же чекистом, но, слушая песню, жалел бедных зэка. В их дворовой, мальчишеской компании считалось шиком уметь "ботать по фене", сплёвывать сквозь зубы и курить "Беломорканал". Кравец не курил и не плевался, но песен блатных и таких слов, от которых мама упала бы в обморок, знал много. Правда, всё это забылось в старших классах, когда он стал заниматься спортом и комсомольской работой. Но, видать, на дне души след от "блататы" остался. Да у кого такого следа не нет, если в каждой семье кто-нибудь в лагерях срок мотал! Уже курсантом, когда изучали историю КПСС и культ личности, Кравец придумал для сталинской эпохи такое определение, как "приблатнённый марксизм-ленинизм". Правда, этим ни с кем не поделился. Даже с Юркой Захаровым. Такое определение – не шарж с голым Шаловым: за него мигом за воротами КВАПУ окажешься, а то и в психушке.
А Валера тем временем пел уже другую песню.
А за окном хорошая погода,
Окно откроешь – светит месяц молодой.
А мне сидеть ещё четыре года:
Душа болит, так хочется домой…
После окончания песни ещё выпили. Потом Валера снова пел. Окончательно окосев, Мэсел завалился спать, и Захаров закемарил, уронив на стол отяжелевшую голову. Кравец, который пил меньше других, и Валера, на которого вино как будто не действовало, доели курицу и вышли в "предбанник". Валера открыл настежь дверь теплушки и уселся на пороге по-зэковски, на корточках. Достал из кармана маленький транзисторный радиоприемник, выдвинул антенну и стал крутить ручку настройки. Поймал "Маяк". Передавали последние известия о том, как советские люди радостно встречают очередную годовщину Великого Октября. Диктор с придыханием говорил о состоявшемся вчера торжественном заседании в Кремлевском Дворце съездов и о речи верного ленинца – Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Леонида Ильича Брежнева. Далее следовали купюры из этой речи, где престарелый вождь с трудом выговаривал "сиськи-матиськи", то есть "систематически", и так далее, и тому подобное…
Валера жестом пригласил Кравца устроиться рядом.
Кравец, забыв всякую осторожность, свесил ноги вниз и взял транзистор в руки. В отличие от попутчика, подсмеивающегося над дряхлым генсеком, он стал вслушиваться в трудно различимые слова партийного лидера: по возвращении в училище придётся эту речь конспектировать, да и на следующем экзамене она обязательно окажется в билетах. Он так увлёкся прослушиванием, что не заметил, как Валера исчез. А когда спохватился и оглянулся, то увидел его с автоматом, к которому Валера пытался пристегнуть магазин…
Глава шестая
1
Смолин в сердцах сорвал с головы каракулевую ушанку и ударил оземь:
– Пока полный боекомплект снарядов не загрузите, эшелон не тронется. Это, товарищ генерал, я заявляю официально как командир полка!
– Поднимите головной убор, полковник! Приведите себя в надлежащий вид! Вы забываете, с кем говорите! – заместитель командующего округом по вооружению генерал-лейтенант Лобов сорвался на крик.
Первый батальон заканчивал погрузку на станции "Зелёное поле". Станция – одно название. Обыкновенная эстакада на краю картофельного поля, сразу за рядами гаражей, у забора военного городка. Лобов приехал проверить, как идёт погрузка, и всё время торопил Смолина: мол, у тебя, командир, ещё тринадцать эшелонов впереди, а ты с одним возишься. Смолин и сам знал, что на погрузку каждого эшелона положено не более трёх часов, но отправляться в горячую точку без боеприпасов решительно не желал. Дошло до скандала.
– Я хорошо знаю, с кем говорю! – жёстко сказал он. – Это вы, товарищ генерал, кажется, забыли, куда нас отправляют! Говорю вам с полной ответственностью: эшелон без снарядов не уйдёт!
– Я тебе приказываю, полковник! – окончательно выйдя из себя, по-медвежьи взревел Лобов. – Я тебя за неповиновение под суд отдам!
– В таком случае пошёл ты, ёкарный бабай, со своими приказами! Знаешь куда? – Смолин поднял шапку и зашагал прочь.
– Что, что? – у Лобова от такой наглости дыханье перехватило. – Да ты… Ты Родину предаёшь, полковник!
Смолин резко обернулся и отчеканил:
– Я-то её не предаю. А вот такие, как ты, генерал, её уже продали! Оптом и в розницу!
– Я тебя, Смолин, с дерьмом смешаю! – тон генерала не оставлял сомнений, что обещание он выполнит.
Смолин только плюнул в его сторону.
Кравец, на глазах которого всё происходило, поспешно козырнул Лобову и бросился вслед за командиром.
Взбешённого заместителя командующего принялся неуклюже успокаивать зампотех дивизии. Вскоре они уехали, так и не добившись отправки эшелона. Смолин приставил к машинисту двух автоматчиков и приказал стрелять в каждого, кто приблизится к паровозу без его разрешения.
День стоял морозный, безветренный. Из трубы гарнизонной кочегарки, возвышающейся над всей округой, как Вавилонская башня, дым густым столбом уходил в серое небо. Солдаты и офицеры, грузившие БМП на платформы, время от времени тёрли носы и щёки.
– Надень шапку, Серёга, простудишься, – попросил Кравец командира.
Смолин послушно натянул ушанку. Но внутри у него всё кипело и рвалось наружу:
– Что за цирк, комиссар? Мало того, что полк доукомплектовали солдатами из разных частей и даже из других округов, так теперь ещё на войну хотят без боеприпасов послать!
Это было правдой. Взамен первого мотострелкового батальона, в начале осени отправленного в Северную Осетию, полк пополнили бойцами из Чебаркуля, из Западной Сибири и Забайкалья. Но и этих новичков пришлось обменивать в соседних частях, после того как командующий округом распорядился в горячие точки молодых солдат не отправлять. Так что боевого слаживания, в его классическом понимании, у полка не было. Один раз постреляли на полигоне да провели ротные тактические учения.
– Я не знаю такой боевой единицы, как сводный полк! – тихо свирепел Смолин. – Я знаю только сводный оркестр, да и тому потребно время, чтобы сыграться!
Для других положенных при развертывании полка мероприятий времени и вовсе не осталось. А тут ещё служба вооружения сплоховала – не успела снаряды подвезти. А без них, Смолин, конечно же, прав, отправляться туда, где стреляют, нельзя. И так до сих пор доподлинно неизвестно, куда и зачем они едут. Одно ясно: не на прогулку. При этом Кравец понимал: Смолину крепко не поздоровится. Генералы обид не прощают. Тем более нанесённых публично. Это и высказал командиру.
– Да надоело мне на лампасы оглядываться и в Афгане, и здесь! Не простит – и не надо! Пошёл он в задницу со своим "лампасным синдромом"! Речь о жизни людей идёт, – отмахнулся Смолин.
Кравец подумал, как мало рассказывал Смолин о своём "афганском" прошлом. Известно, что служил он в провинции Кунар, командовал батальоном и что его батальон много раз участвовал в боевых операциях, зачищал "зелёнку" и кишлаки. И ещё что остались нереализованными два представления на орден Красной Звезды. В итоге привёз Смолин "из-за речки" только медаль от благодарного афганского народа да малярию, которая нет-нет да и начинает его потрясывать. "В любом случае, – подумал он, – опыт Смолина пригодится при выполнении боевой задачи. Но что за задача их ждёт?" Девятого декабря, говорят, вышло Постановление Правительства "Об обеспечении государственной безопасности и территориальной целостности Российской Федерации, законности, прав и свобод граждан, разоружении незаконных формирований на территории Чеченской Республики и прилегающих к ней регионов Северного Кавказа".
Именно через три дня после этого Постановления в дивизии и был получен приказ на отправку полка для действий в составе группировки прикрытия государственной границы России. Но так как самого Постановления в войсках никто не видел, то и из приказа оставалось неясным: куда направляется полк, как, прикрывая границу, он будет разоружать незаконные формирования?
Знакомые офицеры из Уральского округа внутренних войск рассказывали, что их части тоже отправляются на Кавказ, но позднее. В отличие от армейцев им поставлены более чёткие задания, которые сводились к мероприятиям по изъятию незаконно хранящегося оружия, выявлению лиц, подозреваемых в совершении тяжких преступлений, досмотру автомобилей, жилых помещений, проверке документов, охране общественного порядка и объектов, обеспечивающих жизнедеятельность населения и транспортных коммуникаций. Всё это "вэвэшники" должны были проводить совместно с армейскими подразделениями. Но об этом армейцы до сих пор не были уведомлены. И, более того, никто не мог сказать, что за вооруженные формирования будут противостоять им, какова их численность, каково вооружение, где они базируются?
Вопросов было больше, чем ответов. Однако по бестолковости и поспешности, сопровождающей подготовку к командировке, Смолин сделал единственный логичный вывод: полк отправляют на войну. Война всегда начинается с неразберихи. Потому и требовал он от командования то, что считал самым необходимым в бою – боеприпасы.