За этими официально сухими, по-военному скупыми словами из доклада исполнителей воли Ставки не была видна ни огромная работа в тяжелейших фронтовых условиях сотен тысяч людей, ни понесенные в не прекращающихся ни на минуту боях потери, ни трудности, в которых рождались эти умные и дерзкие замыслы и планы, ни то многое, что препятствовало их воплощению.
Самые дотошные исследователи истории великой битвы па Волге еще долгие годы будут изучать, удивляться и восторгаться тому, как и почему случилось то "чудо" высокого военного искусства, перед которым преклоняются народы всего мира. Но все, кто тогда делал эту великую историю на берегах Волги и Дона, не думали о славе. Они спасали Родину, и каждый отдавал этому святому делу все лучшее, что он имел, и самое дорогое - жизнь.
5.
От Рубежинского до Мело-Меловского, на сотнекилометровом расстоянии вдоль правого берега Дона, будто гигантская тетива, натянутая в излучине реки, укрылись, залезли в землю войска Юго-Западного фронта, нацелив стрелы ударов своих армий на юг и юго-запад.
В ночь на 19 ноября на всем фронте работали первопроходчики во вражеской обороне - саперы, делая проходы в заграждениях и минных полях, очищая землю от затаившейся невидимой смерти. Делали они свою опасную работу под густым покровом тьмы, кое-где под огнем противника, не имея права ошибаться. Любая ошибка - верная гибель, каждая ошибка - сигнал для врага: "Здесь ожидаются действия противной стороны".
В вязкой, будто смола, тьме время от времени возникала беспорядочная ружейно-пулеметная перестрелка, вспугивая дремлющую тишину. Разноцветными метеоритами в небе проносились ракеты, освещая изрезанную позициями и окопами местность.
В эту ночь не менее опасной была работа и у разведчиков. Нужны были последние сведения: что думает о нас враг, какие у него настроения, что он делает и что знает о предстоящем прорыве...
Пленные, захваченные в ту ночь разведкой, не поведали ничего нового и подтвердили сведения, известные войскам накануне. Перед готовыми к наступлению войсками фронта стояли те же подразделения, полки, дивизии и армии союзника Гитлера - румынские войска маршала Антонеску. Правда, новыми были кое-какие сведения, мало чем влияющие на подготовленный нами удар, - это некоторые меры, предпринятые немцами. Обеспокоенные прошедшей в предыдущие дни разведкой боем, они выставили, как подпорки к падающему "забору" обороны, не надеясь на его прочность, свои заградотряды. Об этом позаботился командующий группой армии "Б" барон фон Вейхс, хотя все захваченные в ту ночь пленные румыны и немцы на допросах показывали одно: они не ожидают от советских войск серьезных боевых действий. Какое там наступление, если русские армии выдохлись и не имеют резервов, а в Сталинграде войска Паулюса добивают остатки чуйковской армии.
Разведку боем, проведенную нашими армиями на ряде участков, они приняли за неудавшиеся наступательные бои с ограниченными целями или как явную хитрость для дезориентации. И видели во всем этом прежде всего пропагандистский маневр, стремление поднять настроение засидевшихся в обороне и истощенных до предела русских войск. И немцы, и румыны, одураченные пропагандой, непоколебимо верили этим басням своих военачальников.
Грязные, голодные, вшивые, сгорбленные от холода, пленные румыны и немцы, захваченные накануне дня прорыва, уничтожавшие с волчьей жадностью красноармейские щи, с наслаждением курившие русский самосад, с легкостью, граничившей с детской наивностью, на допросах и в беседах искренне сомневались в силах русских войск и их наступательных возможностях. Не знали они, что все позиции, все огневые точки, блиндажи, дзоты и различные заграждения уже распределены для уничтожения. Одни бомбами и снарядами, другие снарядами и минами, третьи минами и пулями, четвертые пулями и гранатами, именуемыми кратким и беспощадным словом на войне - огнем пехоты, артиллерии, авиации, танков, огнем, уничтожающим все живое и мертвое.
До самых последних минут перед началом артиллерийской и авиационной подготовки идут приготовления к атаке. Непрерывно проверяется готовность всех: от рядового бойца до самого высокого военачальника.
Эта ночь в канун 19 ноября перед наступательной "бурей" прошла для командиров и штабов в бессоннице. Бойцы получили право уснуть, чтобы накопить силы, но редко кто из них спал в ту полную тревог и ожиданий ночь... Одинокие наблюдатели и часовые на своих постах с беспокойством всматривались во тьму, прислушивались к любому шороху. Каждый по-своему оценивал одиночные выстрелы, следил за огненными трассами пуль, вспышкой каждой ракеты. Но противник даже по самой придирчивой фронтовой оценке вел себя спокойно...
Чего беспокоиться?.. Никаких признаков грозящей опасности. Изредка, распугивая тьму, озаряет небо холодная зарница далекой ракеты да пробарабанит частую дробь пулемет или автомат дежурного наблюдателя. И опять все затихает, и степь будто вымирает... Ни души в ней, ни звука.
А на войне тишина всегда подозрительна. Вот уже восток замутился суровым туманным рассветом. Когда глядишь на него, на душе становится особенно тоскливо, острее ощущаешь холод, пробирающийся под одежду. Все полны одним желанием, у всех одна мысль - скорее увидеть, когда же свершится то, чего ждали столько месяцев, недель, дней...
Телефонисты судорожно, до боли в руках сжимают трубки, радисты оглохли от напряжения. Они-то будут первыми, кто услышит эту команду: "Вперед!!!" Ждут, извелись все в ожидании заветного сигнала.
Зазуммерили телефоны, будто в воздух выпустили тысячи мышей и они заполнили его своим писком. Это летят сотни, тысячи радиосигналов, команд. И началось...
Из глубины, из-за спины десятков тысяч бойцов, командиров, которые сейчас пристально всматривались в степь, в высоты и овраги - туда, где проходили позиции врага, пронеслось над головой шипение, свист, угрожающий гул, расколовший тишину. Земля вздрогнула, как человек от озноба, и забилась в лихорадочной дрожи, в хаотичном переплясе, огненных судорогах. В воздух ворвалась воющая, стонущая, свистящая симфония взрывов. В небе провисли полудуги огненных мостов "катюш".
Землю окутал густой дым, ввысь вздымаются черные, веерообразные взрывы. Огненные языки пламени мечутся по вражеским траншеям и окопам, будто вылизывают искалеченную землю. Она дрожит, как в лихорадке, и качается, как палуба корабля в шторм, грозясь выскользнуть из-под ног. Порой кажется, что земля не выдержит этих ударов и расколется на огромные глыбы, хороня под собой все живое и мертвое.
Безмолвно, напряженно, выжидаючи глядели на разразившийся артиллерийский ураган бойцы и командиры. Пыльно-дымное марево занавесило горизонт. Дышать становилось все трудней и трудней. Мелкий песок хрустел на зубах, а в горле першило, саднило, от кислых угарно-едких запахов взрывчатки подташнивало.
Но вот разрывы скучились и неторопливо поползли дальше, в глубину вражеской обороны. Противник не проявлял ни малейших признаков жизни. Всем, кто наблюдал за разбушевавшимся огнем, казалось, что противника там и не было, что такая щедрая артиллерийская подготовка вовсе ни к чему.
И тут огонь, словно натолкнувшись на какую-то преграду, вернулся назад, будто захотел проверить, а все ли им сделано так, как надо, и с еще более яростной силой стал метаться на переднем крае по позициям врага, расчищая его огненными метлами.
Рушились траншеи, окопы, с треском и грохотом разлетались брызгами щепок накатники блиндажей, укрытий, как игрушечные отлетали и кувыркались по земле пулеметы, минометы, орудия...
В бинокль были видны свернувшиеся пожухлые листья, вражеские трупы на брустверах траншей и окопов. Так "бог войны" беспощадно расправился с вражеской обороной, расчистив дорогу нашей пехоте и танкам.
Но вот стена огня разрывов, удаляясь, ушла за высоту, и только изредка на горизонте вспыхивали ее прощальные залпы. А на брустверах наших позиций засверкали штыки, вылезли тупорылые стволы автоматов с пузатыми дисками, выкатилась из траншей волна - поднялась в атаку пехота. И побежала перекатами через ложбины, бугры, то пропадая в оврагах и балках, то вновь появляясь.
Прошло около часа после начала атаки нашей пехоты и танков, и тут только дал о себе знать противник. С вражеских позиций донеслись редкие ответные выстрелы, автоматные очереди и, наконец, первые артиллерийские разрывы в третьей, четвертой волне цепей советских войск. Но уже поздно. Наша пехота пустила в ход свою "карманную артиллерию" - гранаты, ощетинилась штыками. Сейчас начнется самый яростный рукопашный бой. По степи раскатилось прибоем мощное русское "ура".
Все яснее и четче доносятся частые, сухие, будто выстрелы детских хлопушек, разрывы гранат, короткие автоматные очереди, одиночные выстрелы винтовок. Бой на какое-то мгновение как бы ослабевает, замирает... Но это только обманчивое впечатление, создаваемое расстоянием, ограничившим видимость и притупившим слух. Атака по-прежнему идет неудержимо...
6.
Командующий танковой армией генерал Кипоренко стоял в траншее, на своем наблюдательном пункте, с тревогой всматриваясь вдаль. Туман плотной завесой закрыл все впереди. "Ни черта не видно, - думал он. - Как же управлять боем?" Он то и дело глядел на часы. Прошло уже несколько минут, как началась артиллерийская подготовка. Вслед за "катюшами" ударила артиллерия и минометы. Рядом с Кипоренко стоял начальник танковой армии генерал Геворкян. Он что-то говорил командующему, но слов его не было слышно и губы шевелились, как в немом кино.
Воздух безраздельно заполнил сплошной гул, свист и рев мин и снарядов. Окрасился в оранжево-багровые цвета серый полог тумана, на котором выплескиваются темные ветви раздробленной земли, разбрасываемые взрывами то тут, то там, по всему горизонту.
На наблюдательном пункте командующего армией царит напряженное ожидание. И хотя внешне этого никто не показывает, волнуются все: от командира до рядового бойца-связиста, до боли прижавшего к вспотевшему уху трубку телефона. Час двадцать минут бушевала огненная стихия на вражеских позициях, но вот с каждой последующей минутой в гул и грохот артиллерийского огня все настойчивее вплетаются пулеметная дробь, автоматные очереди. Это наша пехота готовится к броску в атаку, прижимая своим огнем к земле уцелевших солдат врага.
Снова ударили залпы "катюш", как заключительный аккорд огневой симфонии. И сразу все стихло. Насколько видно было впереди - белая полоса нейтральной земли между нашими позициями и вражескими покрылась темными, согнутыми фигурками поднявшихся на штурм бойцов.
Туман стал постепенно рассеиваться. Кипоренко прильнул к холодным наглазникам стереотрубы. Он увидел бойцов, выскакивающих из траншей и укрытий, бегущих вслед за темными коробками танков. "Ну, пошла матушка пехота", - вздохнул он облегченно, радуясь, что все началось так, как было задумано.
Это были солдаты из дивизии полковника Андросова. Они как бы открывали "ворота" танками его армии для прорыва в центре. Справа наступала еще одна гвардейская дивизия, слева - другая стрелковая дивизия. Но их боевые порядки Кипоренко уже не мог видеть, ибо фронт наступления армии растянулся на десятки километров. И то, что эти дивизии были скрыты, беспокоило его. Он знал, что оборона противника построена по принципу отдельных опорных пунктов, связанных между собой траншеями. Что ни высота, деревня, - мощное укрепление. Овраги, балки, лощины заминированы, опоясаны несколькими рядами колючей проволоки. Да и противник после того, как прийдет в себя, начнет сопротивляться, подбрасывать войска из глубины обороны, куда еще не достала наша артиллерия. А свежие резервы непременно будут брошены врагом в контратаки. То, что так быстро, волна за волной, пошли в атаку войска полковника Андросова, еще не означало, что и дальше все пойдет так же гладко.
Размышления Кипоренко прервал подошедший начальник оперативного отдела.
- Слышите, товарищ генерал? - сказал он, показывая рукой вправо.
С участка дивизии справа доносился лающий голос немецких шестиствольных минометов. Там же участилась трескотня пулеметов и автоматов. Да, там заметно ожили вражеские огневые точки. Но где они? Кто мог сейчас ответить на этот мучающий каждого стоящего здесь вопрос?
- Давай вызывай к телефону комдива сорок седьмой.
- Что у тебя происходит, Рыжаков?
- Прижал, гад, огнем с высоты два полка. Головы не поднять...
- Ничего, дорогой, сейчас помогу твоей беде. Давай целеуказание. Куда бить?
- Да я сам ничего не вижу. Выслал вперед разведчиков. Как только обнаружат их позиции, тут же доложу.
Кипоренко подозвал стоящего в стороне командующего артиллерией армии.
- Готовься, дорогой. Надо выручать пехоту сорок седьмой дивизии.
Тут же подбежал радист.
- Товарищ генерал, Рыжаков вас просит.
- Все в порядке, товарищ генерал. Высота двести двадцать восемь. Шестнадцать дзотов. Мой правофланговый полк залег в лощине с кустарником.
- Минут через десять жди нашего огонька. А ты не теряй времени. Обходите высоту и наступайте с танками на ферму. Ваш левый сосед уже вышел на дорогу.
Кипоренко снова поглядел на часы. Прошло уже два часа боя. "А что у Андросова?" Кипоренко попросил связать его с дивизией, наступавшей в центре.
- Ну как дела, Андросов? Далеко ушли твои орлы?
- Не больно далеко. Правофланговый полк Миронова ничего идет... К хутору Клиновому подходят... Но и его прижал противник огнем. А два других полка продвигаются медленно. Встречают много дзотов.
- Артиллерию, артиллерию пусть тянут в боевые порядки. Без нее они долго будут топтаться на одном месте. А для нас сейчас важны темпы, темпы и еще раз темпы. Понял?
Кипоренко, уже по-серьезному обеспокоенный медленным продвижением стрелковых дивизий, позвонил и в левофланговую дивизию. Там положение было таким же. Войска продвигались медленно, сопротивление врага нарастало. Все это грозило армии серьезными последствиями... Она по существу не взяла планируемого разбега, продвижение войск было незначительным, и это могло привести к тому, что танковые войска тоже завязнут на первой позиции врага. Замысел блестяще разработанной операции грозил остаться "войной" лишь на бумаге... При этой мысли Кипоренко вздрогнул. К полудню по плану операции танковые корпуса должны выйти на рубеж Калмыковский. И танки уже вышли колоннами из своих исходных районов. Остановить их теперь невозможно. К тому же, если улучшится погода, неминуемы удары вражеской авиации по колоннам.
Решение пришло мгновенно. "Рвать, рвать, не теряя ни минуты, рвать единым мощным совместным ударом стрелковых дивизий и танковых корпусов оборону врага в "центре".
Кипоренко подозвал начальника штаба. К ним подошел член Военного Совета армии полковой комиссар Поморцев. Приложил ладонь к уху, поворачивая голову на север.
- Слышите богатырскую поступь наших стальных коней?
Все умолкли, прислушались. Оттуда доносился громыхающий гул танковых колонн.
- Отпустил бы ты меня, Иван Кузьмич, с ними.
- Ты как конь боевой: заслушав сигнал тревоги, навостряешь уши, готовясь ринуться в атаку. Куда ты собрался, в какой корпус?
- Навещу Канашова. Погляжу, как он там командует.
- Давай, давай, поезжай. Командир-то он неплохой. Привет ему от меня. Скажи, спуску ему не дам, коли будет что не так, хоть и недавно в танкисты его окрестили. Признаться, тревожно мне за него.
7.
Командир танкового корпуса генерал Канашов томился в ожидании приказа. С началом атаки его танковые колонны вышли с исходного положения в сплошном тумане. Плохая видимость вполне устраивала танкистов: полная скрытность и отличная маскировка от воздушного наблюдения противника. Но тут же появились неизбежные в таких случаях затруднения. Нелегко было точно выдерживать маршрут движения. В степи много новых, не нанесенных на карту дорог, проложенных войсками. Это мешало танкистам, лишало возможности быстро ориентироваться. Приходилось делать частые остановки и сверять маршрут с местностью, чтобы не сбиться с пути.
Вместе с Канашовым ехал в машине Поморцев. Его приезд накануне марша корпуса и удивил и насторожил Канашова. "Хочет посмотреть, как буду командовать... Кипоренко тоже, наверно, беспокоится обо мне. Вот и прислал на всякий случай. Погляди, мол, Константин Васильевич, как пойдут дела у нашего наскоро испеченного танкиста. Возможно, и помочь ему надо поначалу". Мысли о том, что его как командира вздумали опекать, сердили Канашова. "Поморцев неплохой человек. Но если он приставлен ко мне как нянька, - это уже слишком..." К его удивлению, Поморцев не задал ему ни одного служебного вопроса. Даже не поинтересовался, где находятся его танковые бригады. Он поздоровался и стал рассказывать армейские анекдоты, будто затем и приехал в корпус. Все это выглядело странно. Канашов хорошо знал, что Поморцев безразлично относился к этой разновидности устного творчества. А однажды, когда Канашов посетовал на то, что не запоминает и не может пересказывать анекдоты, которые ему мастерски рассказывают другие, сказал: "Это, Михаил Николаевич, у тебя хорошее свойство мозга не держать в голове дряни". "Чего же сейчас Поморцева прорвало на анекдоты?"
- Ты что-то, Михаил Николаевич, сегодня не в духе. Меня, наверно, осуждаешь? Чего, мол, приехал чудить, развлекать побасенками. А представь себе, что у меня сегодня настроение праздничное. Так что рвется все наружу. Песни пел бы, да голоса нет. А душа поет. Не осуждаешь?
- Что вы, Константин Васильевич. За то, что у человека на душе радость, судить грешно.
- А как же не радоваться, дорогой. В наступление какое перешли. Сколько ждали этого праздника!
Канашова вызвал к рации командующий армией.
- Есть, товарищ генерал. Постараемся. Есть рвать с ходу...
С чувством важности полученного сейчас приказа - допрорвать румынские боевые позиции, на которых задерживалась стрелковая дивизия Андросова, и чувством смутной тревоги вернулся он к Поморцеву. Будучи мысленно весь там, в бою, он рвался скорее начать боевые действия танковым корпусом и все же что-то невольно тревожило его. Почему наши пехотинцы не смогли взломать вражескую оборону.
Поморцев подошел к Канашову, всматривался в задумчивое лицо, пытаясь угадать его настроение.
- Путевку получил, Михаил Николаевич?
- Все в порядке. Бьем совместно с пехотой из Клиновой и Усть-Медведецкой.
Поморцев обнял Канашова.
- Только не зарывайся... По-умному. Не очертя голову.
- Есть, товарищ полковой комиссар.
Канатов влез в командирский танк, помахал Поморцеву папахой. Танк рванул с места, заскрежетал гусеницами и, вырвавшись, обогнал грохочущую колонну, понесся вперед, грозно покачивая орудием.