Антивоенный роман "Час мертвых глаз" - самый популярный роман Гарри Тюрка и, несомненно, одна из вообще самых популярных книг в ГДР, впрочем, десять раз переиздававшаяся и уже после объединения Германии. Кстати, это было единственное произведение Тюрка, опубликованное еще во время раздела Германии и в ФРГ (мюнхенским издательством "Дамниц Ферлаг" в 1980 году). Но нужно сказать, что после первого издания в 1957 году роман Тюрка был подвергнут уничтожающей критике со стороны партийного руководства Союза писателей ГДР за его "недостаточную партийность". Тюрку объявили строгий выговор, а книгу изъяли из библиотек. Только невиданный успех чешского перевода романа в 1960 году заставил восточногерманских издателей переиздать роман. При переиздании Тюрка заставили снять посвящение, сделанное им своим погибшим сослуживцам, как якобы "обеляющее нацистских убийц". Автор восстановил его только в издании 1994 года.
В чехословацкой армии роман Тюрка входил в программу обязательного чтения, очень популярен он был и среди солдат ВДВ Национальной народной армии ГДР. Это неудивительно – помимо четкой антивоенной позиции автора в романе довольно подробно описывается подготовка и тактика немецких разведывательно-диверсионных групп на Восточном фронте в конце Второй мировой войны.
Отчаянные парашютисты из роты фронтовой разведки сражаются на Восточном фронте в конце 1944 года. Ночные разведывательно-диверсионные операции, которые изображает автор в этом популярном и вызывавшем оживленные споры романе о Второй мировой войне, называли командой смертников: молодых парашютистов в последнюю военную зиму высаживают в районе Мазурских озер в советском тылу для разведки позиций Красной армии, готовящейся к последнему решающему наступлению против Германии. Они большие мастера в своем деле, но они замечают, что их отдельные успехи сомнительны, и у них начинают возникать сомнения и в правоте того дела, за которое они воюют. Гарри Тюрк написал удивительно захватывающую книгу. Как едва ли в каком-то другом литературном произведении послевоенного времени подкупает подлинность, с которой автор изображает развитие событий на фронте. Герои этого романа взяты из действительности. Фронтовик Гарри Тюрк посвятил книгу своим погибшим товарищам..
Содержание:
Гарри Тюрк - Час мёртвых глаз 1
Мужчины 1
Час мертвых глаз 2
Деревня 10
Вернер Цадоровски: Я не вернусь, моя рыжеволосая молитва на ночь 17
Женщина 20
Чтение мессы 27
Танец звезд 31
Убитая гармонь 36
Анна: одна с биением моего сердца 42
Кровавый снег 45
Операция "Кладбище" 54
Томас Биндинг: все мечты умирали 58
Гарри Тюрк
Час мёртвых глаз
Памяти моих бывших товарищей Вилли Фостера, Эрих Штайна, Вернера Хэддике, Освальда Менгеса, Вальтера Цеха, Курта Вайдлинга и Хельмута Киндлера, погибших, пребывая в заблуждении, что они герои, и чьи храбрость и бесстрашие были достойны лучшего дела, чем то, за которое они сражались
Мужчины
Машина летела очень высоко. Она находилась далеко за облаками, и шум ее моторов больше нельзя было услышать на земле. Это был переоборудованный "Юнкерс", приспособленный для перевозки восьми солдат с легким вооружением. Самолет был снабжен сдвижной дверью, так как эти восемь солдат должны были покидать его с парашютами.
Снаружи была ночь. Глубокая полная бесконечности чернота как бы обрызганного звездами неба. Облака проносились в паре сотен метров над землей, тягучие, смешивающиеся в непроницаемую, светящуюся серым массу. Это была ночь новолуния, и кроме непостоянного мерцания звезд, другого света не было. Была только пустая, нагоняющая страх мрачная тишина, разрывавшаяся шумом двигателей, больше ничего. Мужчины в машине знали это. Они не могли смотреть наружу; так как у самолета не было окон. Но они все же знали, что ожидало их, когда они спрыгнут через сдвижную дверь: несколько сотен метров падения сквозь беззвучное, совершенно неизвестное пространство, которое лежало между землей и покровом ночных облаков. А потом земля.
В самолете было тесно. Отсек освещала только слабая предохранительная лампа с голубоватым свечением. Воздух в отсеке был наполнен испарениями мужчин, потным запахом их тел, запахом их кожаных ремней и табачным дымом, которым пропиталась их одежда. Восемь мужчин сидели рядом на узких продольных скамейках, тела немного нагнувшись вперед, согнувшись в лямках парашютов. На головах похожие на горшок каски, покрытые пятнистой маскировочной тканью, совершали иногда кивающие движения, потому что мужчины пока не затянули ремешки под подбородком и за ушами. Руки их лежали между коленями, неподвижно, как омертвелые, или беспокойно, бесцельно двигающиеся. На груди у них висели очень маленькие, короткие пистолеты-пулеметы, поверх камуфляжа, который был таким же пятнистым, как чехол на каске. Это были легкие, похожие на игрушечные винтовки, короткоствольные итальянские "Беретты", и в половину не такие восприимчивые к пыли, сырости и грязи, как немецкие пистолеты-пулеметы. Больше никакого другого оружия на солдатах не было видно. Они засунули ручные гранаты в карманах брюк, а пистолеты в потайные карманы камуфляжей. В других карманах хранились патроны и шоколадные батончики, кабели для взрывчатки и перевязочные пакеты, катушки с проводом и быстро действующие болеутоляющие таблетки.
Только у одного из солдат не было пистолета-пулемета. Между его ног стоял контейнер с взрывчаткой. Он должен был донести его до земли. Такую взрывчатку можно было спокойно бить кузнечным молотом, не боясь того, что она взорвется. Абсолютно надежное подрывное средство, которое приводилось в боевое состояние только за пару минут до его предполагаемого подрыва с помощью комбинации с крохотным, продолговатым капсюлем. Солдат это знал. Однажды он, когда не было никакой другой возможности, прибил заряд этой взрывчатки к опоре моста двенадцатидюймовым гвоздем, прежде чем присоединил капсюль взрывателя. Он был специалистом в этой области, и его товарищи знали, что скорее обрушится небо, чем откажет разрывной заряд, заложенный этим маленьким щуплым старшим официантом из отеля "Штадткроне" в Штутгарте.
Лица мужчин были отмечены тупой безучастностью. Это были лица молодых, сильных солдат, для этой ночи зачерненные сажей, чтобы не было светлых пятен, если им придется где-нибудь лежать в засаде в нескольких метрах от вражеского часового, перед тем, как убрать его. Их черты нельзя было распознать. Они мало говорили друг с другом. Да и не о чем было говорить. Задания были распределены. Каждый знал, то ему делать. Они целую неделю на макете в ящике с песком знакомились с территорией, куда им предстояло высадиться, они десятки раз повторяли все детали опасного предприятия, они знали из аэрофотосъемок самолетов-разведчиков каждый холм, каждый водоток и каждое убежище на территории, к которой они подлетали. Они были хорошо накормлены и снабжены. Они владели всем, что было необходимо, чтобы осуществлять операции, подобные этой. Они владели не только их собственным оружием, но и оружием противника. Они были обучены вождению автомобиля, радиоделу, минно-взрывной технике. Они владели полудюжиной различных методов убийства. С помощью пистолета-пулемета и складного ножа, спрятанного в кармане на икре ноги, пистолета и края ладони.
Мост, к которому они подлетали, находился лишь в нескольких минутах полета за застывшим, закопавшимся в грязной, по-осеннему влажной земле фронтом у старой границы Восточной Пруссии и Польши. Был 1944 год, и до Рождества оставалось еще два месяца. Армии лежали друг напротив друга в стрелковых ячейках. Сдержанно затаившись, собираясь с силами, и готовясь к будущему удару – Красная армия, измученные отступлением, усталые, нервно организующие оборону, готовящиеся к отражению будущего наступления – немцы.
Мост был массивной, старой конструкцией из лекальных тесовых камней и бетона. По рельсовому пути над его опорами к близкому фронту катились эшелоны. Стрелковые дивизии и танковые батальоны. Платформы с грузовиками и реактивными установками, вооружение, боеприпасы и люди Поезда шли днем и ночью, так как у немцев едва ли были еще самолеты, которые могли бы их атаковать. Они катились к наскоро оборудованной товарной платформы около фронта и исчезали отсюда в глубоких лесах. Назревал шторм, и этот самолет с восемью солдатами был одной из многих попыток оттянуть начало шторма. Подобно ракете, которой стреляют в грозовую тучу в надежде задержать обрушивающуюся бурю.
Машина поднялась далеко за немецким фронтом с полевого аэродрома. Пилот знал этот вид полетов. Он летел очень высоко и пересекал фронт. Потом он пролетал большое расстояние над русским тылом, прежде чем снова поворачивал самолет на обратный курс. Пеленгатор указал, что он был в нескольких минутах над местом, где ему предстояло сбросить парашютистов. Он махнул радисту и сказал в ларингофон: "Приготовиться!" Потом он приглушил двигатели, пока они не заработали только лишь со слабым бормотанием, и машина медленно опускалась вниз.
Радист через перегородку прополз в грузовой отсек. Он увидел, как солдаты цепляли карабины их фалов вытяжного кольца за трос, который был натянут вдоль отсека. Они стояли в ряду за еще закрытой сдвижной дверью. Унтер-офицер проверил, все ли крючки прикреплены к тросу. Потом он первым подошел к сдвижной двери.
- Завтра ночью, в два часа! – сказал радист унтер-офицеру. – Ровно в два часа зажгите сигнальные огни. Вы нас услышите. Кроме того, погода будет ясной. Осмотрите место, чтобы вокруг не было никаких обломков или камней. И если у вас будут раненые, сделайте носилки и пристегните их к ним крепко. Проем двери довольно высокий.
Унтер-офицер кивнул. Покрытое черной краской лицо его оставалось неподвижным. Он был большим, благодаря камуфляжу несколько неуклюже выглядевшим человеком.
В этот момент первый, протяжный звук зуммера послышался из звукового сигнала на потолке отсека. Радист раскрыл сдвижную дверь. Сквозняк затеребил одежду солдат. Он ворвался в отсек и наполнял ее свежим, холодным дыханием ночи. Последний в ряду сказал своему соседу спереди: - Ночи уже чертовски холодные…
Потом послышался второй звук сигнала. Машина скользила в паре сотен метров от земли. Унтер-офицер прыгнул первым. Ночь поглотила его без звука. Мужчины теснили к выходу, одной рукой передвигая карабин на стальном тросе у себя над головой. Через четверть минуты после звукового сигнала отсек был пуст. Радист снова закрыл сдвижную дверь. Машина еще некоторое время скользила дальше на приглушенных двигателях, но потом летчик снова разогнал их до полной мощности и поднял машину круто вверх в облака, все выше и выше.
Восемь мужчин висели снаружи на темных шелковых колоколах парашютов. Земля приближалась. Внизу было тихо. Ровная площадка с кустарником и по-осеннему голым лиственным лесом. Мужчины беззвучно опускались навстречу земле, ожидая удара. Каждый из восьми знал, что до будущей ночи, когда самолет заберет их назад, некоторые из них могут быть уже мертвы.
Час мертвых глаз
Томас Биндиг лежал, съежившись между двумя плотными кустами акаций. Они росли на откосе дамбы, а откос лежал на расстоянии едва ли вытянутой руки от железнодорожных рельсов, там, где рельсы шли к мосту. Он тихо дышал, открытым ртом, и его ряды зубов выделялись, сверкая белым, на черном от сажи лице. Он бездействовал и ждал. Земля замерзла. На опавших листьях кустов лежал тончайший слой инея. Было безветренно, и звезды были очень светлы. Биндиг медленными, осторожными движениями расстегнул ремешки каски. Он снял каску с головы, осторожно положил ее рядом с собой на землю и пару раз отодвинулся ее, пока она не лежала так, чтобы не могла вызвать шум из-за его неосторожного движения.
Потом он так же медленно отодвинул рукав камуфляжного комбинезона и посмотрел на часы. Циферблат светился бледно-зеленым сетом. Секундная стрелка скользила от цифры к цифре. Ей предстоит еще десять раз обежать вокруг циферблата, думал Биндиг, тогда наступит время. Тогда я должен быть впереди у моста, там, где стоит последний куст. И после того, как стрелка десять раз пройдет свой путь, я буду там, и тогда один часовой будет идти с середины моста до куста. Он повернется только в двух или трех метрах от меня, чтобы пойти назад к середине моста, где он встречается со вторым часовым, проделывающим такой же путь, но с другой стороны. И там, в таком же кусте, сидит Цадо и ждет его. Сегодня ночью неплохо. Это почти легче, чем когда это было другими ночами. Он поднял нож, который положил на землю перед собой. Это был обыкновенный складной нож парашютистов, с широкой деревянной рукояткой и тонким, несколько смазанным жиром лезвием. Биндиг хорошо заточил его на обеих сторонах, очень остро и без малейшей зазубрины. Это было его оружие на эту ночь. Пистолет находился в потайном кармане комбинезона.
Еще десять кругов по циферблату, думал он. И Цадо лежит с другой стороны моста. Артист. Мужчина с носом хищной птицы и шрамом на лбу, после драки в Гамбурге. Он представлял себе, как тот другой лежал там, и так же ожидал с нетерпением в засаде, как он. Цадо, думал он, бывший артист. Его звали Цадоровски, но никто не называл его так. Они называли его Цадо, и он был в роте с самого начала. На четыре года дольше, чем сам Биндиг. Он воевал на Крите и в Сицилии. Он был стреляным воробьем, и он работал в варьете метателем ножей и наземным акробатом. Биндиг думал о нем, пока медленно готовился к тому, чтобы проползти последние метры до крайнего куста. Он думал об артисте Цадо, который бросил выпускные экзамены в школе ради своего любимого занятия с ножами и непреодолимого обаяния, которое оказывали на него театральные подмостки. Он представлял себе, как Цадо теперь так же, как и он, с ножом в руке, подползал все ближе к часовому, и он знал, что Цадо убьет русского умело и осмотрительно, беззвучно и надежно.
Мост был перекинут через русло реки, протекавшей в глубокой впадине в земле. Это была очень тонкая река, но выемка на земле была очень глубока, и вследствие этого мост почти походил на виадук. Рельсовые пути слабо проблескивали в звездном свете. Биндиг видел, как часовые шли с концов моста к середине, где они встречались, обменивались парой слов и поворачивались, чтобы снова патрулировать до конца моста. Они шли, закутанные в шинели, с винтовкой на спине. Это были маленькие, черные фигуры с меховыми шапками. Издалека выглядело, как будто бы они бродили на невидимом пути, который пробегал сквозь небо мимо звезд.
Солдат с другой стороны моста уже подползал к часовому. Он приближался с навыком своей многолетней солдатской службы к пятну под деревом, стоявшего в голове моста. Он дал часовому дойти до середины моста и снова возвращаться. Каждый раз, когда часовой поворачивался к нему спиной, он подползал еще дальше вперед. Пока не добрался до дерева, за стволом которого он присел на корточки. Он наблюдал, что часовой каждый раз обходил вокруг дерева, когда снова совершал свой обход. На следующий раз, подумал Цадо. Сколько людей мне еще придется убить, собственно, прежде чем я снова смогу метать свои ножи? Он слышал, как один часовой говорит с другим. Он еще совсем молодой парень, думал он. У него снова будет то проклинающее, испуганное детское лицо, когда он умрет. Скоро я больше не могу видеть никаких мертвецов и никаких умирающих. Я вижу их каждой ночью. Если я лежу у одной из этих толстоногих деревенских проституток, я вижу трупы, и тогда девушка хихикает и грызет мой шоколад, так как она знает, что я ничего не буду говорить, и ничего не буду делать целый час. Это отвращение. Но не только отвращение. Это гораздо хуже. Нельзя так часто думать об этом. Больше нет выбора. Из движущегося поезда нельзя выпрыгнуть. При этом можно сломать себе шею. Нужно доехать со всеми до конечной станции. И до этой конечной станции ведет чертовски крутая дорога. Вот подходит часовой. Так выглядит человек, который умрет в следующую минуту. И я должен убить его уже только потому, что на другой стороне моста сидит Биндиг, и если я не убью его, то он убьет Биндига, а Биндига я не могу бросить на произвол судьбы, потому что он единственный человек, который знает, что меня мучат лица трупов, и так как он молчит и я знаю, что с ним происходит то же самое. Он еще раз сравнивал положение стрелки часов со временем, которое он внушил Биндигу. Это правильно, думал он. Он взял нож и привел свое тело в положение, похожее на натянутую пружину. Он был очень спокоен и больше не двигал даже веками, пока не услышал шаг часового. Потом он услышал, как тот, тихо напевая себе под нос, подходил к дереву.
Биндиг сидел за кустом и рассматривал землю перед своим укрытием. Он замерз, но это была поросшая травой земля, на которой не лежало никаких сухих веток, листьев, ничего. Когда часовые встретились на середине моста, Биндиг посмотрел на часы. Из десяти оборотов секундной стрелки оставался еще один. Часы были надежны. Это были большие специальные часы с секундомером. Биндиг прикрыл ладонью чистое лезвие ножа. Часовой медленно приближался. Это был коренастый мужчина, смело сдвинувший свою меховую шапку влево. У него не было ничего кроме винтовки с примкнутым штыком. Они всегда оставляют своих часовых с винтовкой, думал Биндиг. Всегда у них эта длинная винтовка с квадратным штыком. Пистолет-пулемет лучше. Короткое оружие вообще лучше. Что он сделает с той винтовкой? С ней он слишком медленен
Он смотрел ему прямо в лицо, на широкое, грубоватое лицо с веселым курносым носом. Цадо и я, думал Биндиг, пока часовой приближался к нему, они подготовили нас специально для этого. Как старшего официанта к подрывному делу. Мы – отряд специалистов. Специалистов по убийству и разрушению. Привыкнем ли мы когда-нибудь к тому, когда этого больше не будет? Когда-то, когда все закончится?
Часовой тихо кашлянул. Он спрятал руки в карманах шинели. Биндиг видел, что у часового портупея поверх шинели. Это хорошо, думал он. Если у них портупея под шинелью, то нет уверенности, что справишься с ними ножом. Их ремни из очень толстой кожи. Часовой остановился в нескольких шагах от куста и повернулся. Он постучал сапогом о сапог и пошел назад своей дорогой. Биндиг поднялся, стараясь не создавать шум. Он быстро сделал один шаг за куст, потом еще один и еще один. Он не бежал, он быстро шел, большими шагами, беззвучно на толстых резиновых подошвах, пока не оказался за спиной часового. Он не прыгнул на него. Он положил ему левую руку вокруг шеи и нанес удар правой. Это был самый быстрый, самый уверенный и самый тихий вид убийства, который он выучил. Нож разорвал часовому почку, и мужчина с хрипением от удушья опустился на землю. Биндиг ловко его перехватил, а потом так же умело снял у него с плеча винтовку. Он стянул с мертвеца толстую, серо-коричневую шинель и накинул ее на себя. Она была ему немного великовата, но теперь это не имело значения. Несколькими быстрыми упругими шагами он пообедал назад к месту, где лежала его каска. Он взял ее и подвесил ее к чужой портупее над шинелью. Потом он натянул меховую шапку мертвого часового и закинул за плечо его винтовку.