По дороге, которая вела в деревню Хазельгартен, тарахтел мотоцикл. Когда он остановился в деревне, солдат, сидевший скорчено на заднем сиденье, осторожно слез, потянулся и слегка постучал по шапке. На нем была маскировочная куртка поверх форменного кителя, шапка его съехала далеко на затылок, а белый шерстяной шаль он небрежно обмотал вокруг шеи. На бедре висел пистолет в видавшей виды кожаной кобуре. Он был гладко выбрит и его ногти под кожаными перчатками были сравнительно чистыми. Он пару раз топнул по мерзлой земле, а потом с улыбкой в уголках рта произнес: - Обер-ефрейтор Цадоровски благодарит за то, что подвезли.
Он вытащил из кармана брюк полную пачку сигарет и дал ее мотоциклисту. Тот снял перчатку и взял ее. Он вынул несколько сигарет и сказал: - У вашего брата, по крайней мере, всегда есть что курить.
- Это верно, - согласился Цадо в деловом тоне, - но зато у вас, штабных связных, всегда есть бабы поблизости. Это тоже нельзя забывать? Дать тебе прикурить?
- Нет, - ответил мотоциклист, - я должен прямо сейчас ехать дальше к этому чертовому командному пункту пехоты. Туда проложена телефонная линия, и они даже не замечают этого. Ты уже видел блондинку нашего казначея?
- Видел, - кивнул Цадо. Он с секунду подумал, потом взял сигарету из пачки и закурил. – Классная! – сказал он, пуская дым через ноздри. – У нее сиськи как у царицы Савской с пачки сигарет.
- Да, - заметил мотоциклист, - но она никого к себе не допускает. Даже нашего каптенармуса, а тот ведь может предложить не только жратву. Он когда-то был известен тем, что мог убедить любую.
Цадо осмотрелся на деревенской улице. Она была пуста. Он выпустил дым и заметил: - Вероятно, спит с казначеем. Так часто бывает.
Мотоциклист покачал головой. Это был маленький, коренастый солдат, который сидел как древесный клоп на сиденье машины. - Как раз и нет, - объяснил он Цадо, - казначей спит каждую ночь у тетушки из Союза немецких женщин. Мы это точно видели.
- Ладно, - ответил Цадо, ухмыляясь. – Вам же все равно кроме этого нечего делать. Но тетушка из Союза немецких женщин так близко к фронту? Наверное, упустила обоз?
- Не знаю. Она все время читает речи деревенским бабам. Кроме того, у нее расширение вен, я сам видел.
- Ей нужно что-то сделать против этого. Я знал людей, которые умерли из-за расширения вен. И кто тогда на самом деле спит у блондинки?
- Никто, - ответил связной. Это прозвучало почти очень печально. - Она никого не подпускает к себе.
- Она ждет командующего генерала, - сердито сказал Цадо, - она хочет сделать хорошую партию. Это понятно. Они дороги, лучше держаться от них в стороне. Нужно заниматься только девушками, которые делают солидные цены. Могу тебе сказать, немец, что в блондинках нет ничего такого, чего нет в бабах, чистящих картошку на кухне. Когда бабы уже лежат в кровати, у них всегда одни и те же придурковатые лица.
Мотоциклист скривил губы. Потом он тихо засмеялся и сплюнул. Он думал о блондинке, и во время этой улыбки он ненавидел ее из-за ее упрямства. Он сказал, при этом несколько прищуривая глаз: "Если бы ты знал, как я ее проклинаю...
- Ты плохой человек, - произнес Цадо. Он покачал головой и засмеялся. – А бог наказывает плохих людей!
- Бог погиб под Сталинградом..., - проворчал водитель. - Я знаю! - кивнул Цадо. - Он оставил нам своего представителя. И провидение. Чтобы мы не проиграли войну. Он посмотрел на часы на его запястье и сказал: - Я не хочу прогонять тебя, немец. Но через полчаса прилетит "швейная машинка" и будет осматривать позиции. Ты будешь смеяться, но она стреляет по мотоциклистам-связным. Теперь я на твоем месте убрался бы...
Мотоциклист кивнул и подал ему руку. Он поблагодарил за сигареты, но Цадо отверг благодарность с жестом миллионера. Пока связной взбирался на мотоцикл, Цадо спросил его: – Ты завтра тоже поедешь этой дорогой?
Мотоциклист неопределенно пожал плечами. – А что? Ты завтра тоже появишься у нас в тылу?
- К сожалению, - вежливо сказал Цадо, - я должен был пообещать это даме из маленького домика за школой.
- Я могу быстро отвезти тебя домой, - сказал связной с улыбкой. - У дамы из маленького домика за школой есть родимое пятно возле пупка.
- Совершенно верно, - подтвердил Цадо равнодушно, - речь и идет об этом родимом пятне. Мотоциклист повернул ручку газа и заставил мотор пару раз взвыть. Потом он опустил передачу, и пока отпускал сцепление, крикнул: - Скажи мне, тогда я тебя отвезу домой!
- Договорились! - проворчал Цадо ему вслед. Потом он своим пританцовывающим шагом спустился вниз по деревенской улице за поспешно удаляющимся мотоциклом.
Бронетранспортер стоял, закопанный наполовину в землю, с обратной стороны последнего дома Хазельгартена. Это была маленькая, пестрая машина, облицованная стальными листами. Впереди два колеса, сзади гусеницы с резиновыми подушками. Над башней с 20-мм пушкой торчала радиоантенна. Машина поддерживала прямую радиосвязь с дивизией. Радисты сидели у аппарата день и ночь, но радиограммы для роты были скудными. Если их вообще присылали, то это были оперативные приказы, зашифрованные распоряжения отправить определенное количество людей от дивизионного штаба. На машине была также радиосвязь с передним краем обороны, но она не использовалась. Волна, на которой происходил радиообмен между передним краем обороны и дивизией, была неважна для передвижной радиостанции. Таким образом оставалось лишь задание принимать приказы из дивизии и передавать дальше командиру роты. Он жил в одном из маленьких деревенских домов. Он был щуплым, безбородым молодым человеком с белокурыми бровями, который едва ли заботился о службе. Он предпочитал предоставлять это дело унтер-офицерам. Только если требовалось принимать решения, за которые он должен был отвечать, он вмешивался во внутренний распорядок. Лейтенант Альф был мужчиной с небольшим фронтовым опытом. Но его дядя был Ic - начальником разведки дивизии, и он был обязан ему этим положением, в котором он играл лишь роль наблюдателя. Он никогда еще не был за русскими линиями, но это не мешало его солдатам. Они никогда не были приучены к тому, что офицер летел вместе с ними.
Земля вокруг бронетранспортера была растоптана и примерзшая. Это была тяжелая, темно-коричневая земля. Когда она была еще мягкой, солдаты выкопали ямы для машин. Считалось, что они были необходимы, если летчики атакуют деревню. Но никаких летчиков еще не было, с тех пор как рота разместилась в этой деревне. При случае один из медленных бипланов кружил над территорией, и тогда вся жизнь между домами замирала. Все же, казалось, что за русскими линиями в это время не было никаких других самолетов, кроме этой жужжащей, старомодно выглядевшей машины.
В нескольких сотнях метров сбоку от прижавшейся к стене последнего здания передвижной радиостанции посреди лугов и кустарников находился отдельный хутор. Он лежал почти скрыто в маленькой низине, можно было видеть только верхний этаж и крыши. Забор вокруг него был высок, планки без щелей. Местами они были исправлены, это было видно издалека по светлым пятнам.
Это сделал слабоумный, думал Томас Биндиг, он чинил забор, это можно видеть. Он столяр? Или плотник? Он глухой и немой с рождения и у него не все в порядке с головой? Как знать... Есть люди, вполне нормальные половину их жизни, а потом они испытывают что-то, от чего теряют разум. Он потерял к тому же речь и слух. На войне? Едва ли, так как для прошлой войны он был слишком молод. Он тогда, наверное, вообще еще не родился. И в этой войне, пожалуй, этого не могло быть, так как тогда они направили бы его в приют. Таких людей они не выпускают из военных госпиталей. Не хорошо, если люди видят, каким можно вернуться с войны. Женщина, кажется, обращается с ним хорошо. Она, похоже, спокойный человек, терпеливый. Есть ли у нее отношения с ним? Ее муж погиб, как говорят. Заменяет ли он ей его? Женщина выглядит хорошо. Вовсе не как крестьянка. Скорее как учительница из города. Только то, что у нее более грубые руки. Неудивительно, что солдаты смотрят ей вслед, если ее можно увидеть в деревне. Она бывает в ней достаточно редко. У нее умное лицо. И глаза странного коричневато-зеленого цвета.
Биндиг сидел на кожаном сидении в передвижной радиостанции и пристально смотрел через открытый люк на одинокий хутор. Он держал в руке сигарету, на которой висел длинный огарок пепла. Он надел наушники, но была включена не военная радиостанция, а радио. Биндиг слушал музыку. Это был концерт радио Бреслау, музыка звучала со скрипом и с искажениями, но Биндиг внимательно слушал ее с преданностью человека, который любит музыку и которому она нужна. Картины скользили перед его глазами, но они стирались все больше, и вместо них он видел все более отчетливо образ женщины из одинокого хутора. Ее глаза странного цвета, и ее спокойная походка, ее собранные волосы и снова всегда ее глаза. Он вскочил только, когда снаружи кто-то застучал по броне машины. В смятении он отложил наушники, и в то же самое мгновение лицо Цадо появилось перед люком. Цадо бросил взгляд в машину, потом кивнул и проворчал: - Я так и думал, все же... спрятался в угол, да еще и наушники надел! Ты просидел здесь весь день?
- Да, - ответил Биндиг, - еще до одного часа назад я спал, а потом я пошел сюда.
- Спал? - спросил Цадо, качая головой. – Но ты же хотел пойти за нами. Почему ты не пришел? Там была еще одна очень подходящая девочка...
Биндиг скривил лицо, выключая радиоприемник. Он положил наушники на ящик и поднялся. Пока он вылезал через люк, он медленно сказал: - Я слушал чудесный концерт. Иногда как раз не нужна и никакая девочка.
Цадо ухмыльнулся и сдвинул шапку далеко на затылок. Потом он произнес, подмигивая: - Ты и твои концерты. Постарайся, чтобы об этом не услышали ни ротный, ни Тимм. Они объявят тебя опасным человеком, если узнают, что ты слушаешь концерты. Впрочем, я принес две банки говяжьего рулета.
- Из дивизии?
- От дамы! - сказал Цадо. - От дамы, которая дружит с писарем. Что ты об этом думаешь?
Цадо снова был прежним. Казалось, как будто последняя операция никак на него не повлияла. Как будто это был только прогулочный полет. Биндиг рассматривал его задумчиво. Он знал, что Цадо никогда или только очень редко давал почувствовать, что он думал. Он не позволял ничего по себе заметить, и это могло быть также потому, что он был жестче, чем другие. Иногда его не разглядишь, думал Биндиг. Иногда не знаешь, что у него на уме.
- Мы будем есть рулеты…, сказал он между прочим, - но нам нужно бы достать немного картошки для этого. Как ты думаешь, есть тут где-то поблизости картошка?
Цадо тоскливо махнул рукой. - Картошка это второстепенное дело. Но я хотел бы есть эти рулеты, по крайней мере, из нормальной тарелки, не из этой вонючей жестяной посуды.
Он повернул голову и посмотрел в сторону одинокого хутора. Он лежало тихо под вздувшимися облаками, которые медленно собирались в серый потолок.
- Похоже, что у них там есть огонь, - сказал он. – Что ты скажешь насчет того, если мы поедим у них? Картошка у них тоже найдется.
- Можно предположить, - задумчиво сказал Биндиг. - Но сделают ли они это? Где у тебя твои рулеты?"
- В квартире, - объяснил Цадо. – Дай мне только этим заняться.
Он оставил Биндига и быстрыми шагами пошел в деревню, чтобы принести банки с мясом. Биндиг прислонился к бронированным плитам и зажег сигарету. Когда Цадо уже достаточно отдалился от него, Биндиг крикнул ему вслед: - Скажи радисту, чтобы он вернулся к своей машине!
Цадо уже исчез между домами, как на дороге, которая проходила в некотором удалении от одинокого хутора усадьбы, появился автомобиль. Это был "Фольксваген", который на большой скорости въехал в деревню. Он затормозил прямо перед Биндигом, и рука в коричневой кожаной перчатке махнула ефрейтору. Чрезвычайно высокий голос крикнул из машины: - Подойдите сюда!
Когда Биндиг услышал команду, он сразу знал, что эта встреча может плохо закончиться. У него было тонкое чувство к интонации голоса, и голос из этой машины ему не понравился. Он побуждал его к возражению.
- Я сейчас не на службе! – крикнул он в ответ. - Вероятно, вы справитесь и сами. Это прозвучало вызывающе. Дверь машины энергично раскрылась. Мужчина, который вышел из нее, был богатырского вида. На его безукоризненно чистом кителе были знаки различия обер-фельдфебеля. На груди, на серебряной цепи, висела бляха полевой жандармерии. Биндиг увидел это и медленно поднялся, пока обер-фельдфебель подходил к нему. Он непроизвольно пододвинул кобуру с пистолетом, чтобы было удобнее до нее дотянуться, но обер-фельдфебель уже был возле него, и его высокий, хриплый голос пролаял яростно: - Ваша фамилия?
- Биндиг.
- Господин обер-фельдфебель! - крикнул другой.
- Нет, - сказал Биндиг удивительно спокойно, - меня зовут только Биндиг, а не господин
обер-фельдфебель!
Другой ошарашено рассматривал его несколько секунд. Потом он прищурил глаза на его круглом, до синевы выбритом лице и произнес угрожающе тихо: - Если вы прямо сейчас не соберете ваши кости, и не будете вести себя как солдат, то вы испытаете на себе, что бывает, когда я становлюсь неприятным.
Биндиг проигнорировал это предупреждение. Он прислонился снова к бронированной плите бронетранспортера с радиостанцией и расслабленно сказал:
- Вам стоило бы привыкнуть к тому, что вы были здесь не в тылу, а на фронте. Здесь не стоят навытяжку перед каждым кривлякой.
Обер-фельдфебель широко раскрыл глаза и повторил, наморщив лоб: - Кривляка? Вы сказали "кривляка"?
- Кривляка!
- Парашютист?
Биндиг показал большим пальцем на военный крест "За заслуги" на форме обер-фельдфебеля и сказал: - Вы бы лучше сняли здесь ваш орден за невмешательство. Иначе над вами будут смеяться.
- Я спросил вас, парашютист ли вы.
- Да, - ответил Биндиг с улыбкой, - а вас это беспокоит?
Другой рассматривал его холодно. - Мы вас знаем. Мы знаем, что вы кучка самых больших мерзавцев в этой местности. Но мы с вами разберемся! Где ваш ротный командир?
Биндиг сделал неопределенное движение рукой. Он указал головой на деревню и сказал: - Там сзади...
- Ну! - приказал обер-фельдфебель. – В машину! К вашему командиру роты!
Биндиг покачал головой. Потом он произнес, поднимаясь: - Нет. Я не люблю садиться в машину к незнакомым людям. Я лучше пойду пешком.
Он двинулся в сторону деревни, и обер-фельдфебелю ничего больше не оставалось, как следовать за ним. Он махнул водителю, чтобы тот ехал за Биндигом. Водитель был унтер-офицером. Он зло посмотрел на Биндига, когда тот проходил мимо его машины.
Лейтенант Альф спал. Он появился, в одних брюках и форменной куртке, с босыми ногами у двери дома, который служил ему квартирой. Когда он увидел Биндига рядом с обер-фельдфебелем, то удивленно поднял брови и спросил, прежде чем обер-фельдфебель смог что-то сказать: - Что-то натворил, Биндиг?
Биндиг вытянулся по стойке "смирно", насколько смог, и быстро ответил: Нет, господин лейтенант. Но этот господин хотел с вами поговорить.
Альф недоверчиво перевел взгляд с одного на другого. Он предчувствовал, что произошло, и выслушал рапорт обер-фельдфебеля молча.
- Мои люди не привыкли к обращению с полевой жандармерией, - сказал он кратко. – А что же вы хотите от меня, обер-фельдфебель?
- Недисциплинированность этого человека граничит с бунтом! - объяснил тот. – Я настаиваю на подаче рапорта об этом инциденте вышестоящему командованию.
Альф застегнул свою куртку. – Ну, это ваше дело, - ответил он раздраженно. - Чего вы здесь хотите?
- У меня приказ на принудительный привод обер-ефрейтора Герхарда Бахманна. Упомянутый находится у третьей роты в стрелковой траншее. Я должен забрать его и запрашиваю для этого у вас одного человека, который проведет меня на позицию.
- Вы не знаете, где располагается рота? - осведомился Альф. Он не обращал внимания на обер-фельдфебеля и заметил на другой стороне улицы Цадо, который равнодушно прислонился к наполовину сломанному забору с двумя консервными банками в руках.
- Нет - сказал обер-фельдфебель, - я не знаю местонахождения роты.
В это время было на фронте тихо. Могло продолжаться еще полчаса, пока минометы русских не начнут свое вечернее богослужение. До тех пор впереди был только отдельный ружейно-пулеметный огонь, но здесь и его не было слышно.
- Цадо! - крикнул Альф через улицу.
Вызванный осторожно поставил консервные банки на землю. Затем он снова поднялся и крикнул в ответ: - Господин лейтенант? Он слышал все, о чем говорили Альф и обер-фельдфебель.
- Мне нужен связной! - крикнул Альф.
Цадо несколькими быстрыми шагами перешел улицу и встал перед Альфом настолько правильно, как тот никогда еще не видел.
- Связной уехал в штаб дивизии, господин лейтенант! – доложил Цадо. – За почтой…
- Хорошо, - кивнул Альф. - Тогда другой солдат, который мог бы провести полевую жандармерию к командному пункту третьей роты.
Цадо вытянулся, и обер-фельдфебель сбоку посмотрел на него удовлетворенным взглядом.
- Я сам это сделаю, господин лейтенант. Я знаю эту позицию.
- Садитесь к ним. Езжайте с ними, - сказал Альф. – Биндига срочно ко мне!
Обер-фельдфебель приложил руку к шапке и поблагодарил. Альф махнул рукой.
- Прошу господина обер-фельдфебеля разрешить мне забрать мою каску! - попросил Цадо с серьезным лицом.
- Разрешаю!
Цадо окинул Биндига одним взглядом, в то время как он поворачивал назад и быстро перебежал улицу. При этом он прищурил один глаз.
Когда машина отъехала, Альф спросил Биндига: Ну, что происходит, Биндиг? Нервы?
- Нет. Не нервы, - ответил Биндиг. - Я солдат, но я ведь не служанка для этих стервятников.
Альф покачал головой. Он должен был этим вечером написать еще письма женам четырех погибших в последней операции солдат. – Биндиг, - тихо сказал он, - вы хороший солдат. Но если вы продолжите в таком духе, вы однажды будете висеть на каком-то буке у обочины дороги. Обер-фельдфебель подаст на вас рапорт. Он посмотрел на него взглядом, который был почти сердитым. – Биндиг, это же бесславно, пройти все такие бои, которые испытали вы, а после этого висеть там на буке. Биндиг опустил голову. Он ничего не говорил. Он думал: это бесславно, но это то, что нам остается. Это заключительная точка после всего, что мы делаем. Проклятая бесславная последняя точка.
- Ложитесь спать, - посоветовал ему Альф, отворачиваясь, - не носитесь тут как сумасшедший. Спрячьтесь пока. Я поговорю с обер-фельдфебелем, когда он вернется.
Цадо был возбужден, но он умудрился сделать так, что оба полевым жандармам ничего не смогли заметить. Он настолько хорошо ввел их в заблуждение, что они оба считали его образцом солдата.