…Как же звали того истерзанного афганца-бедолагу, оставленного своими соотечественниками, братьями по мусульманской вере на мучительную верную смерть под нещадно палящим солнцем? Ах, да, Амани! Это имя, единственное, что он смог из последних сил произнести и потерял сознание. Вместо лица - кровавое месиво, на перебитых, плетнем повисших вдоль худого туловища руках многочисленные ножевые раны, гематомы и ссадины на ногах. Нетрудно догадаться, какие нечеловеческие пытки пришлось вынести этому уже немолодому мужчине. Привязанный веревкой к дереву, которое, возможно, подростком сам у дома и посадил, он был обречен на смерть. Колесников приказал солдатам бережно освободить несчастного от пут, отнести в тень, дать воды, оказать медицинскую помощь. Что дальше с ним делать, Виктор не знал. Оставить одного, беспомощного здесь - значит приговорить к смерти. Взять Амани с собой в таком состоянии тоже нельзя. Решили пока осмотреть дом. Он был пуст и разграблен. И только пройдясь по двору, увидели лежащие в винограднике окровавленные трупы - женщины и старика. Скорее всего, это были жена и отец Амани. Рядом на земле валялась записка на дари. Таджик Рахмонов ее быстро перевел на русский: "Так будет с каждым, кто сотрудничает с "шурави"". Теперь картина разыгравшейся здесь трагедии немного прояснилась. Душманы устроили показательную казнь, со средневековой жестокостью расправившись со своими соотечественниками, не пощадив даже женщину и старика. В чем выражалось их сотрудничество с нашими войсками, наверное, даже Аллаху неизвестно. Похоже, что обычное восточное гостеприимство погубило этих простых людей. Амани застонал, и Колесников направился к нему. "Единственный выход - вызвать санитарный вертолет", - мелькнула мысль.
- Бирюза, я Гром, у меня "трехсотый", в тяжелом состоянии. - Колесников специально не стал уточнять, во избежание лишних вопросов, что раненый - афганец. Да и по большому счету, какая разница: живой ведь человек нуждается в срочной помощи. Получит он ее - может, сто лет проживет, нет - умрет уже к вечеру. Они вынужденно задержались в кишлаке на полтора часа, пока не прилетела "вертушка" с красным крестом на борту. Погрузив в ее металлическое чрево полуживого афганца, рота ушла в горы. Потом Колесников специально справлялся в госпитале о его судьбе. "Он еще нас с вами переживет", - услышал бодрый ответ. Настроение как-то сразу улучшилось: не зря, значит, возились с Амани. А с "шурави" он теперь будет до конца дней своих. Настоящие друзья и впрямь познаются в беде. Как и враги. Душманам, убившим его отца и жену, он обязательно отомстит. Таков неписаный закон предков.
…Виктору нечасто, но снятся сны об Афганистане. Однажды явственно увидел себя молодого, бесцельно бродившего по бывшему военному городку, заброшенному и позабытому афганцами. Зрительная память и спустя годы цепко держала в голове каждую мелочь, каждый уголок ухоженной в то время территории, вдоль и поперек истоптанной их следами. И от этого чужая твердая земля казалась близкой, почти своей. Теперь же он не узнавал ее: выжженная пустыня лежала вокруг, где не было ничего живого. По каким-то лишь ему известным приметам Виктор безошибочно нашел место, где когда-то стоял сборно-щитовой штаб полка, где располагался офицерский модуль первого батальона, в шутку прозванный холостяцкой обителью. Какие страсти здесь подчас кипели! Ведь и на войне у каждого была маленькая личная жизнь со своими эмоциями, впечатлениями, тайнами, вмещавшаяся как раз в этих тонких стенах. Здесь был второй дом, в котором жили радость и обиды, недоразумения и сомнения, тревоги и надежды. Вдруг Виктор отчетливо вперемешку услышал голоса живых и погибших ребят - Сашки Морозова, Сереги Окунева, Пашки Карпинского, Кости Виноградова… Басом рокотал, извещая всех о натопленной солдатской бане, старшина роты прапорщик Хозяйкин, полностью оправдывавший свою фамилию. Солдаты уважали Михалыча за непоказную, настоящую заботу, но особенно за мужество и смелость, периодически проявляемые им в горах. Будто вырвавшиеся из-под земли голоса то быстро нарастали, превращаясь в долгое многозвучное эхо, то удалялись ненадолго, чтобы вновь напомнить о себе. По ним как по ротному списку во время вечерней поверки он узнавал фамилии и даже контурно, чуть расплывчато видел по-прежнему молодые лица некоторых своих солдат, в основном "дембелей". Кто-то из них поинтересовался:
- Как живете, товарищ капитан? Все сбылось, о чем мечтали?
- Живу нормально, ребята. А вы-то, как?
- По-разному. А когда снова в разведку вместе пойдем, может, завтра на рассвете? Мы уже соскучились по вам и настоящему делу…
Виктор проснулся среди ночи в холодном поту и уже не сомкнул глаз: таким неожиданно долгим оказалось возвращение с войны домой, в сегодняшний день.
Почему в век космических достижений и нанотехнологий до сих пор не изобретена знакомая фантастам в деталях машина времени? Колесников никаких денег не пожалел бы, чтобы снова на два года переместиться в опаленную войной молодость, в ставший родным первый мотострелковый батальон, где каждый знал свой маневр в бою и горой стоял за сослуживца. Они чуть иронично и снисходительно называли себя путешественниками, но если и кривили душой, то самую малость: на карте в зоне ответственности дивизии с трудом можно было отыскать вершину, где бы ни ступала нога мотострелков. Казалось, что при таких частых выходах неизбежны большие потери. Но батальону удавалось, хоть и не всегда, подчас чудом, с божьей помощью сводить их к минимуму. А секрет феномена прост, как автомат Калашникова: здесь научились, независимо от должности и званий, в опасную минуту прикрывать огнем товарища, беречь друг друга. Это может быть самое главное правило в военном искусстве.
* * *
После колхозной "вольницы"-посевной бригаду Колесникова бросили на ударную районную стройку. По плану этот консервный завод должны были давно ввести в строй, но, как водится, не хватало средств. И вот поступила команда "срочно", за девять месяцев "родить" завод. Поэтому и понадобился тяжелый неквалифицированный труд, к которому осужденным не привыкать. Колесников ловко управлялся с любым инструментом и работой. Если требовалось ведрами таскать наверх бетонный раствор, он, не жалея себя, делал это наравне со всеми. Приходили машины с кирпичом и блоками, переключался на их разгрузку. "Все должно быть по-честному", - считал Виктор. За такую требовательность к себе, справедливость и уважали в колонии Афганца. Даже те, кто "точил зуб" против него вроде Леньки-валютчика и Лысого.
Каждую неделю получал от жены письма. И с нетерпением ждал новых, как в Афгане. Света писала обо всем: о том, что в Минске недавно открыли новую станцию метро, комфортабельную гостиницу, очередной супермаркет - город на глазах преображался в европейскую столицу. Вторая новость - соседи выдали замуж дочь, а на работе у жены сменился директор. В общем, обычные житейские новости. В конце Света сообщила, что на выходные постарается приехать, и спрашивала, что привезти.
У него же не было особых новостей. Дни, как близнецы-братья, похожи, разве что воскресенье, наполовину выходной, немного выделяется. В начале ноября исполнится уже год, как он в колонии. Никогда не думал, что на пятьдесят первом году жизни здесь окажется. Так что пути господни точно неисповедимы. С другой стороны, это, как и Афган, суровая житейская школа со своим кодексом чести, правилами. Их не так уж и сложно постигнуть, если при любых, самых неблагоприятных обстоятельствах оставаться человеком. Увы, не всем это дано. Такие хамелеоны, как, например, майор Бодаковский, точно здесь не прижились бы.
Удивительная, непредсказуемая все-таки штука - память. Сколько Виктор ни пытался навсегда забыть, вычеркнуть из сознания как ненужный, даже вредоносный "файл" под названием Бодаковский, ничего не получалось. Этот тип, видимо, до конца жизни, как кошмарный сон, будет преследовать повсюду, хотя временное расстояние между ними с годами только увеличивается. После той "душевной" беседы, когда Колесникову почти открыто предложили "сдать" комбата, они мельком виделись несколько раз, напрямую не общаясь. У ротного и замначпо дивизии разные орбиты вращения, поэтому казалось, что пересечься их пути-дорожки в Афганистане уже не смогут. Но именно так и случилось спустя несколько месяцев на боевой операции в Панджшере, когда в состав оперативной группы соединения вместо заболевшего гепатитом начальника политотдела исполняющим его обязанности был включен майор Бодаковский. Надо было видеть важное, самодовольное, напыщенное до отвратительности лицо этого Колобка-Нарцисса, бонопартика дивизионного масштаба с майорской звездой на погонах. Он, конечно, комплексовал из-за звания, мысленно примеряя полковничью папаху. Но до нее еще надо было дослужиться. Вот и старался вовсю, ни перед чем не останавливаясь.
Та бестолково, наспех подготовленная операция с самого начала не заладилась и была обречена на провал, несмотря на задействованные почти по максимуму силы и боевую технику.
Из штаба армии требовали результат, а докладывать, кроме подрывов на минах двух бронетранспортеров и одной БМП, было нечего. Может, еще и этим была продиктована та спешка, которая, как известно, ни к чему хорошему не приводит, тем более в боевой обстановке.
Как специально сошлось, что именно первую роту капитана Колесникова использовали в качестве отвлекающего маневра, пока дивизионный разведбат выходил в тыл боевикам Ахмад Шаха. В связи с этим она поступила в непосредственное подчинение руководству оперативной группы. И все было более-менее нормально, пока среди ночи на связь не вышел майор Бодаковский, не преминувший официальным тоном представиться и.о. заместителя командира дивизии по политической части.
- Доложите обстановку! - недовольно потребовала трубка. И, недослушав до конца, беспардонно перебила: - О каком сосредоточении душманов вы говорите?! Они вам померещились со страха. "Духи" давно за перевалом. С рассветом вашей роте нужно быть на высоте 3214.
- Но именно ее "духи" собираются превратить в неприступную крепость. Без артиллерийской подготовки одной роте соваться туда равносильно самоубийству.
- Товарищ капитан, вы боевой офицер или последний трус-паникер? Где ваши высокие морально-волевые качества, партийная сознательность, - сердито выговаривала трубка. - Немедленно выполняйте приказ!
- Товарищ майор, прошу соединить меня с командиром или начальником штаба дивизии, - как можно четче и спокойнее, чувствуя, что внутри все закипает, попросил капитан Колесников.
- Вам меня недостаточно?! - взорвался в нервном крике Бодаковский. - К чертовой матери под трибунал пойдешь, капитан, за невыполнение приказа заместителя командира соединения!
И связь прекратилась. Колесников со злостью выматерился, послав по известному адресу Колобка. "Вот гад, решил в войнушку поиграть, орден себе добыть на чужих костях - не выйдет!" - Колесников и не думал выполнять дурацкий, безответственный приказ, тем более, что он поступил через голову командира дивизии. Ночной штурм укрепленной "духами" высоты привел бы только к одному: у ее подножия полегла бы вся рота, для которой отметка на карте 3214 стала бы братской могилой. На верную смерть вести своих бойцов Колесников категорически отказался. А другой офицер, тот же бывший комбат майор Жуков, бездумно подчинился бы воле старшего по должности и званию, меркантильно рассудив, что война все спишет, а ему еще надо расти по службе. Это трудный нравственный выбор, и каждый делает его сам.
Как и предполагал Колесников, утром злопамятный Бодаковский запустил механизм отстранения его от должности. Что он наговорил комдиву и начштаба, можно только догадываться. Генерал, правда, немного потушил огонь, недовольно буркнув: "Сейчас не время выяснять отношения. Завершится операция, вернемся к вашему рапорту, товарищ Бодаковский". Это было соломоново, устраивающее всех, кроме самого Колобка, решение. Все знали, что через неделю генерал Яковлев убывал в Военную академию Генерального штаба и готовился уже сдавать дивизию сменщику. Ему меньше всего хотелось конфликтовать, разбирать персональное дело какого-то ротного, отстранять его от должности. Казалось, что обстоятельства на стороне Колесникова и факт "неповиновения" замначпо никто всерьез рассматривать не будет. Но Виктор ошибся. Бодаковский настоял на заседании парткомиссии. Ее секретарь подполковник Шевчук лишь на словах оказался принципиальным коммунистом. После обличительной речи Бодаковского он полностью принял его сторону, даже не попытавшись разобраться в сути конфликтной ситуации. И молча проголосовал в унисон с замначпо - за исключение члена КПСС Колесникова из партии. Умело дирижируя общим настроением ("Что будет, если каждый командир подразделения перестанет выполнять в боевой обстановке приказы?"), Бодаковский добился-таки своего: большинством голосов парткомиссия исключила его из передового отряда строителей коммунизма. Попытка же возбудить еще и уголовное дело ни к чему не привела. Военный прокурор, в отличие от партийных активистов, провел всестороннюю проверку и не нашел в действиях офицера состава преступления. И.о. начальника политотдела не имел права без согласования с командиром дивизии самостоятельно отдавать боевой приказ. Поэтому и с роты Колесникова не сняли, ограничившись формальным выговором за нетактичное поведение со старшим начальником.
А через три месяца он заменился в… Забайкальский военный округ. На равнозначную должность, хотя некоторые его сверстники уже в начштабах батальона ходили.
И если не суждено Виктору забыть непорядочного Бодаковского, все делавшего для того, чтобы ядовитым поклепом сломать молодому офицеру дальнейшую карьеру, то также навечно в памяти останется и трогательное до слез прощание с ротой. Его бойцы, которым Бодаковский готовил братскую могилу в Пан-Джшере, все без лишних слов понимали. Поэтому когда ротного вызвали на допрос в Военную прокуратуру, они строем пошли вслед за ним. И целый час как на посту стояли под окнами гарнизонной Фемиды, пока офицер не появился на пороге. Как же тронут был он этим знаком солдатского внимания, мужской солидарности! А провожали его так, что не хотелось уезжать, расставаться с этими вчерашними пацанами, на глазах у него повзрослевших, возмужавших. Была бы его воля, он бы каждого наградил, как минимум, медалью, а то и орденом. Все без исключения заслужили, а "дембеля" в особенности. Им по объективным причинам больше риска "на душу населения" досталось. И те же Жарко, Смолячков, Курнев знают об этой войне столько, что впору солдатские мемуары писать. Надежные, проверенные в боях парни. Они настоящие лидеры в коллективе, опора командира. Да, такой роты у него уже никогда не будет - с этой грустной мыслью-откровением капитан Колесников, по-мужски крепко обняв каждого, сел в запыленный полковой "уазик". Через пятнадцать минут тот доставил офицера на аэродром к уже стоявшему на взлетно-посадочной полосе "Ан-12".
…Света, как и обещала, приехала в воскресенье. Это было уже их третье свидание за год. Жена немного похудела, а во взгляде заметна невысказанная печаль. Привычные вопросы: как самочувствие, чем занимаешься, как здоровье? Он ее о том же спросил. Видно, она по-прежнему носит в себе ту трагедию: призналась, что плохо спит. Почему судьба, словно нарочно, свела их на пустынной ночной дороге с тем неизвестным парнем, которому жить бы и жить?
- Это месть Афгана, - глухо проронил Виктор и сам немного испугался своих слов.
- При чем здесь твой Афган, о чем ты говоришь?! - встрепенулась в тревоге жена.
- Я расскажу то, чего ты не знаешь. - Немного помолчал, раздумывая, стоит ли ворошить отнюдь не героическое прошлое, затем неторопливо закурил. Им никто не мешал, они были только вдвоем.
- Однажды в родовом кишлаке главаря банды мы устроили засаду. Была оперативная информация, что со дня на день он должен там появиться. Небольшая группа затаилась внутри дома, вторая, основная, - в соседнем, заброшенном. Двое суток просидели вместе с тишиной. Утром собирались уже уходить, как среди ночи вдруг услышали шаги. То был неуловимый Карим. Разумеется, не один, а со свитой, охраной. И семьей, как потом выяснилось. Жена и дети после скитаний по горам на зиму, видимо, возвращались в свой дом. В прибор ночного видения только силуэты видны, да и то на определенном расстоянии. В общем, детей мы заметили не сразу. По оговоренному плану первой открывала огонь моя группа, находившаяся внутри дома главаря банды. И только потом вступали в бой основные силы, сосредоточенные снаружи вокруг. Это была классическая ловушка, угодившему в нее шансов на спасение почти не оставалось. Противно скрипнув, почему-то открылась не центральная, а боковая дверь, у которой я находился. Мы посчитали ее, заваленную хламом, покосившуюся от старости, без ручки, нерабочей, а зря. Опасаясь, что основной вход мог быть заминирован, осторожный Карим решил войти в дом именно через ту потаенную дверь. Внезапно увидев перед собой его тучное тело, я инстинктивно нажал на спусковой крючок. Раздалась автоматная очередь, насмерть сразившая главаря. С криком "Падар!" (отец. - Авт.) к нему бросился мальчуган лет тринадцати, которого я поначалу принял за душмана. Просто мелькнула тень… Я не хотел и не должен был его убивать, но в той нервной суматохе, когда уши заложило от стрельбы, когда в воздухе запахло порохом и смертью, все перемешалось вокруг - ругань, свист пуль, а время будто остановилось, трудно было уже разобрать, где свои, а где чужие… К тому же про ребенка заранее ничего не было известно.
Погрузившись в воспоминания, Виктор не заметил, как искурил тлеющую сигарету до фильтра.
- У афганки, на глазах которой я убил мужа и сына, попросил прощение. Готов из-за сына был даже встать на колени. Что я еще мог сделать? Но услышал гневные проклятия в свой адрес. Даже не зная дари, нетрудно догадаться, что от имени Аллаха желала мне эта женщина. И вот теперь, спустя годы, похоже, начали сбываться ее черные предсказания. У нас нет детей, на нашей совести гибель парня. Это их бог - Аллах потребовал у нашего вернуть мой должок.
- Витя, что ты такое говоришь? - всплеснула руками жена. Услышанное для нее было полным откровением. Она не хотела верить ни единому его слову. - Признайся, зачем ты все это выдумал? Зачем терзаешь свою и мою душу?
- Все, что я тебе рассказал, правда.
- Даже если и так, то в чем твоя вина? Ты же сам сказал, что не хотел убивать ребенка. Так получилось. Случайно. На войне ведь всякое бывает. Это она во всем виновата, а не ты.