Еще не смолк гул завершивших свое черное дело самолетов, а над позициями уже раздались голоса. С недалекой позиции артиллеристов кто-то яростно и немудрено матерился, периодически захлебываясь кашлем. Чуть дальше кто-то сипло кричал на одной ноте. В другой стороне перекликались, потом оттуда неожиданно прозвучал смех. Андрей невольно улыбнулся и, отряхиваясь, сплевывая хрустящий на зубах песок, выглянул из окопа. В оседающих клубах пыли разглядел копошащихся батарейцев. Его тоже увидели:
- Живой, командир?
- Живой, живой...
После пережитого ада знакомый голос давешнего артиллериста-богатыря обрадовал.
- Танки-и!
Пелена пыли, словно ждавшая этого крика, опала, сразу стала видна степь перед высоткой. И далекие еще коробочки машин.
- Два, четыре, семь - бормотал, считая, высунувшийся из-за орудийного щитка заряжающий сорокопятки. Примерно на четырнадцати он, очевидно, сбился со счета и затих, напряженно всматриваясь в наполняющуюся ревом двигателей и лязгом железа степь.
- Рота, к бою! - неожиданно хриплым голосом крикнул, наконец сбросивший минутное оцепенение Карасев приподнявшись над бруствером.
- К бою - словно эхом пронеслось по цепи красноармейцев.
Рядом лязгнул запираемый затвор. Рослый наводчик, прильнув у прицелу, быстро крутил маховик, по выцветшей добела гимнастерке на его широкой спине проступало темное пятно пота. Тонкий ствол пушчонки хищно зашевелился, выбирая первую цель.
Памятуя о своих новых обязанностях, Андрей подхватил автомат и не спеша двинулся по траншее, подбадривая готовящихся к бою подчиненных.
На их загорелых, обветренных лицах он ясно читал всю гамму обуревавших его самого чувств. От невозмутимого спокойствия, до неприкрытого волнения, от яркой, сжигающей ненависти до прошибающего холодным, мерзким потом, страха. Вот один из них кряжистый тридцатилетний мужик, тщательно примяв каблуками старых разбитых сапог землю под ногами, старательно одернул гимнастерку, застегнул верхний крючок ворота, огладил мозолистой слегка подрагивающей ладонью рыжее цевье "мосинки". В соседней ячейки худой, ясноглазый паренек скрывая за суетливыми, неловкими движения охватившую его тревогу переставил с места на место трофейный маузеровский карабин.
- Чего это они? А, командир? - лицо бойца выражало удивление и растерянность.
Андрей смотрел и не верил своим глазам, до фрицев оставалось километра полтора, когда цепь атакующих внезапно остановилась. Постояв немного, словно в нерешительности, грозные боевые машины стали пятиться назад. Немцы уходили. Уходили, не сделав ни единого выстрела.
Карасев чертыхнулся, с одной стороны он чувствовал себя смертником, которому внезапно объявили об амнистии, с другой, хуже нет, когда вроде очевидные действия и планы противника вдруг становятся для тебя загадкой.
Между тем грохот и лязг стихли окончательно и над изувеченной взрывами, изрытой воронками и траншеями степью повисла тишина, изредка нарушаемая лишь бряцанием оружия и негромкими голосами, удивленных бойцов.
- Ну, что у тебя тут сержант? - в ячейку спрыгнул Журавлев.
- Ушли, товарищ комбат - растеряно пожал плечами Андрей.
- Это я и без тебя знаю - усмехнулся старлей - вот это-то и хреново, что ушли. Значит, не интересуем мы их больше. Вот, что Карасев. Снимаемся и отходим к Большенабатовке. Твоя рота в арьергарде пойдет.
- Понял.
- Ну, раз понял, действуй.
Недолгие сборы и вот уже вереница красноармейцев и четыре конские упряжки с орудиями оставляют так и оставшуюся неприступной для врага позицию. Прошло часа два после того, как колонна отступающего батальона скрылась из виду, алый солнечный диск укатился вслед за ней. Небо посерело, в воздухе слегка потянуло прохладой. Решив, что ждать больше нечего Карасев дал команду, и редкая цепочка его бойцов покидает окопы. Спустившись с холма, построил людей, провел короткую перекличку, и рота неторопливо зашагала на восток к пока не видной отсюда светлой полоске Дона.
Слышен топот сапог, бряцание оружия, тихие разговоры, а кое-где даже смех, это неунывающий Матафонов своими хохмочками веселит идущих рядом товарищей. В очередной раз чудом обманувшие смерть люди, несмотря на усталость, охотно отзываются на немудрящие шутки ефрейтора.
Примерно через пару километров разговоры и смех вдруг обрываются. Легкие порывы ветерка носят клочья окровавленных бинтов. Люди, лошади лежат вперемешку, там, где их настигли пули и снаряды немецких летчиков.
Рота проходит скрипя сжатыми до боли зубами. Люди стараются не смотреть друг другу в глаза, словно это они виноваты в гибели своих товарищей.
Внизу, у подножья все еще густо дымит подбитый немецкий танк, из открытого люка башни свисает неподвижное тело в черном комбинезоне. Чуть поодаль второй Т-3, башня его сорвана, валяется метрах в десяти. Позиция остановивших их зенитной батареи страшно изувечена снарядами, пушки разбиты, вокруг валяются тела девчонок-зенитчиц. На месте наводчика единственного уцелевшего орудия старший лейтенант Андреев, уткнулся лбом в прицел, можно подумать, что спит, только гимнастерка на боку почему-то бурого цвета. У его ног, неподвижно сидит "сержант Маша". Ее широко открытые глаза неотрывно смотрят в сереющее небо, в уголке рта тонкая струйка запекшейся крови, каска свалилась с головы, коротко стриженные - русые локоны касаются пыльных сапог комбата.
Люди шагают почти в полной тишине, только бряцает оружие, негромко топочут сапоги и вполголоса матерится идущий рядом Матафонов.
На околице Большенабатовского оставленный Журавлевым боец, сообщил, что противник захватил Калачевскую переправу, и бои уидут в самом городе. Уже в темноте быстро накатывающейся летней ночи, рота спустилась к пристани, загрузилась на паром. Под легкий плеск волны неуклюжая конструкция неторопливо, со скрипом поползла по поблескивающей темной сталью речной глади, оставляя за спиной отсвечивающий зарницами дальних пожарищ теперь уже чужой правый берег Дона.
Глава 21
Снег чистым покрывалом укутывает обгоревшие, закопченные останки мертвого города. Белые хлопья мельтешат в пустых окнах разрушенных домов, не тают на лицах людей. Мертвецов очень много, они лежат на разбитых снарядами и бомбами улицах, еще больше их под развалинами разрушенных зданий. Свои и чужие, военные и гражданские, мужчины, женщины, дети, с самого начала городских боев их никто не убирает. Некому убирать, вот и лежат они полуразложившиеся, закоченевшие или совсем свежие уставившись открытыми глазами в хмурое, серое небо, с которого, кружась, крупными снежинками, валит снег.
Карасев поежился, кутаясь в порядком засаленный, местами прожженный ватник, подбросил в небольшой костерок гнутую ножку венского стула, протянул к огню озябшие ладони. Где-то, совсем рядом короткой очередью прогрохотал МГ. Пули раскрошили остатки штукатурки на стене напротив окна, припорошив известью закоченевший труп немецкого солдата в зимнем, грязно-белом балахоне.
- Надоел - лежащий у костерка Матафонов не вставая поднял ППШ, положил ствол на подоконник и не целясь выстрелил в ответ - давно бы уже засек, да разобрался с ними.
Возившийся с трофейной маузеровской "снайперкой" Васильев которому собственно и была адресована последняя реплика поднял голову, флегматично пожал плечами.
- Я и засек. А стрелять командир не велел.
- Он тебе, что мешает что ли? - буркнул Андрей - от него шума больше чем вреда. Опять же этот под присмотром, а снимешь, его другой появится, да еще и позицию поменяет.
- Так-то оно так - зевнул Матафонов, и на некоторое время замолчал, задумчиво глядя на огонь. Впрочем, долго молчать неугомонный младший сержант не мог просто физически. Помешав винтовочным шомполом угольки, он поинтересовался - командир, а вот ты, после войны, чем заниматься думаешь?
- Поживем, увидим - пожал плечами Андрей.
- Глупые ты Матафонов вопросы задаешь. Ты доживи еще сначала - сидящий рядом с командиром Зырянов, закончив штопать крупными мужскими стежками оставленную немецким штыком в недавней рукопашной прореху на ватнике, откусил нитку, зябко повел широченными, затянутыми в тельняшку плечами - я вот, к примеру, так далеко и не загадываю вовсе. Сегодня живой, да и ладно.
Бывший артиллерийский наводчик, потеряв на улице в стычке с вражеской самоходкой орудие и весь расчет, так и прижился в Карасевской роте, сменив оптику сорокопятки на прицельную планку станкового "максима".
- А что, и доживу. Кишка у их вонючего Гитлера тонка меня на тот свет спровадить - вскинулся сержант - Я так думаю, фрицы, они уже совсем выдохлись. Сколько уже в Сталинграде топчутся, а дальше никак. И на Кавказе их остановили, Новороссийск то держится. А летом как перли. Так что помяни мое слово, еще немного и погоним мы их, до самого Берлина гнать будем. Ну, с тобой Зыряныч и так все ясно. Ты - то оттуда, сразу в свой Севастополь и опять: "по морям, по волнам". А я вот учиться пойду, на геолога.
- Тоже, однако, учиться пойду - оторвавшись от "облизывания" любимой игрушки, широко улыбнулся Васильев - учителем, однако, буду. Детишек учить надо.
- Хорошее дело - кивнул Матафонов, и совсем не в тему мечтательно протянул - эх, пожрать бы сейчас. Жалко Кирилюка на тот берег вчера увезли, уж он бы точно достал.
- Не трави душу - погладив себя по тощему животу, уныло пробасил Зырянов - и без тебя тошно. Брюхо уже к позвоночнику присохло.
- Мужики, ротный здесь? - в комнату сунулся невысокий огненно-рыжий парень в серой, видавшей виды шинели.
- Пригнись дурик - рявкнули сразу несколько голосов.
Боец испуганно присел, придерживая рукой сваливающуюся с головы шапку. Вовремя, засевший в доме напротив немецкий пулеметчик заметил шевеление. Снова загрохотала очередь, над головами засвистели пули, кроша и дырявя и без того изуродованные стены.
- Здесь я. Чего надо - недовольно откликнулся Карасев
- Тащ лейтенант, вас комбат зовет. Срочно. Там начальство какое-то приехало, ругается шибко.
- Иду я, иду - Андрей нахлобучил каску поверх ушанки, застегнул ремешок под подбородком, взял автомат, на четвереньках в позе гордого льва прополз под окном. Выбравшись из комнаты, окинул взглядом своих бойцов - младший сержант Матафонов за старшего, и сбросьте уже, наконец, этого фрица к остальным.
Следом за вестовым, перескакивая через разбитые ступени лестничных маршей, спустился на первый этаж.
- Здесь осторожней товарищ младший лейтенант - предупредил боец - снайпер работает. В полный рост нельзя. Я его отвлеку, а вы сразу в траншею сигайте.
Парень взял, очевидно, заранее заготовленную палку, нацепил на нее пробитый пулей ШС и осторожно приподнял нехитрую приманку над подоконником. Выстрела Андрей не услышал, но пуля взбила фонтанчик пыли чуть левее, там, где по прикидкам стрелка должен был находиться красноармеец.
Улучшив момент Карасев "рыбкой" нырнул в окно и очутился в глубоком ходе сообщения. Отполз чуть подальше, освобождая место для проводника. Рыжий, не заставил себя долго ждать, прыгнул следом.
- Не боишься? Смотри, доиграешься.
- А я не в первый раз его обманываю - улыбнулся вестовой - он все время левее стреляет, а я левша.
- Вот запомнит он тебя и подловит.
В ответ на мрачные прогнозы паренек лишь беззаботно пожал плечами и пригибаясь двинулся вперед по траншее, Карасев последовал за ним к стоящему в глубине двора скелету пятиэтажки, в подвале которой и располагался батальонный КП.
Обстановка в штабе батальона была накалена до предела. Весь и без того немногочисленный штабной люд куда-то попрятался, оставив комбата отдуваться в гордом одиночестве. Хотя нет, в углу стараясь особо не отсвечивать, вытянувшись в струнку, застыл комполка. Неведомое начальство, оказавшееся невысоким, круглым, как колобок типом в кожаном реглане на овчине и с меховым воротником и шапке с кожаным верхом, металось по тесному, слабо освещенному сооруженной из снарядной гильзы коптилкой помещению, вокруг застывшего навытяжку Журавлева.
- Может, объяснишь мне, капитан? - потрясая кулаками и брызгая слюной орал благим матом толстяк - почему ты оставил противнику важный опорный пункт? Ключ к обороне на всем участке. Кто разрешил отступить? Как это прикажешь понимать, а? Да я тебя под трибунал...
Комбат, старательно изображая из себя неподвижную и бессловесную статую, только молча играл желваками, сверху вниз поглядывая на вконец взбешенного "кожаного", да время от времени косился на командира полка.
До Карасева, наконец, стало доходить о чем собственно идет речь. Полуразрушенная трехэтажка, не то с магазином, не то с каким-то ателье на первом этаже, цоколем выходила на площадь, образуя некоторое подобие бастиона, прекрасно прикрывающего все подходы к этой самой площади.
Здание немцы захватили еще позавчера, и никакой вины Журавлева и его подчиненных в этом не было. Оборону там держали бойцы другого батальона. Небольшой гарнизон дрался до последнего, никто из защитников живым оттуда не вышел. Самое интересное, что комполка прекрасно все это знает. Знает, но молчит, зараза. Очевидно, решил, что встревать, себе дороже. Видно как на его худой, осунувшейся физиономии выступили бисеринки пота, кривятся и подрагивают губы. Боится.
Особая "прелесть" ситуации заключалась в том, что тыльная сторона злополучного дома находилась как раз напротив позиции Карасевской второй роты, и именно оттуда их периодически обстреливал немецкий пулеметчик. От нехорошего предчувствия у Андрея противно заныло "под ложечкой".
Между тем, распекавший комбата начальник соизволил обратить внимание на новое действующее лицо.
- Кто такой?
- Командир второй роты, младший лейтенант Карасев.
- Значит так - смерив хмурым взглядом вытянувшегося по стойке "смирно" Андрея слегка утихомирился толстяк - сегодня, крайний срок завтра, опорный пункт вернуть. Иначе расстреляю к чертовой матери. Ты меня понял, комбат?
Объявив приговор "кожаный" резко развернулся и вышел, оставив подчиненных на пару размышлять над своей нелегкой долей.
Некоторое время Журавлев молча, задумчиво дымил самокруткой, наконец, повернулся к продолжавшему стоять у двери Карасеву.
- В общем, ты все понял, ротный. Да ты присядь.
- Товарищ капитан - Андрей осторожно опустился на сетчатую железную кровать, единственный предмет мебели на батальонном КП - Это, что же, в полный рост на пулеметы? Да у меня в роте двадцать шесть бойцов, включая меня и санинструктора. Мы даже дойти не успеем, все там и останемся. И кому от этого легче будет?
- И что ты предлагаешь младшой? - зло ощерился командир батальона - наплевать на приказ? А потом самим к стенке встать, чтобы расстрельной команде удобней целиться было? Я тебе даже людей не могу дать, нету у меня людей. Так что товарищ младший лейтенант, как хочешь, хоть в лепешку расшибись, а приказ выполни.
- Разрешите выполнять - поднялся Андрей.
- Иди - не оборачиваясь, бросил Журавлев - да, подожди. Там под кроватью ящик гранат. Все забирай. Это все, что могу.
Обратно "домой" Карасев возвращался в гордом одиночестве и крайне отвратительном настроении, зато с целым ящиком трофейных "колотушек" на плече. Простреливаемый вражеским снайпером участок обогнул по хорошей дуге, через позиции первой роты. Немного задержался на КП командовавшего ею старшего лейтенанта Ибрагимова. Гостеприимный горец встретил приятеля со всем возможным при его нынешнем положении радушием, угостил пустым кипятком и запеченной в углях сладкой, подмороженной картофелиной. Сочувственно поцокав языком выслушал жалобы на злодейку - судьбу, и бестолковость начальства, но ничего путного присоветовать не смог. Пообещал огневую поддержку всеми оставшимися стволами в случае необходимости и все. В очередной раз Карасеву приходилось рассчитывать только на собственные силы.
В общем, в родное расположение он вернулся злой как черт и уставший как собака.
В крохотную, не простреливаемую прихожую одной из квартир второго этажа собрались, командиры взводов, из которых едва ли можно было теперь набрать полноценные отделения, старшие пулеметных расчетов и снайпер.
Карасев окинул взглядом небритые, перепачканные грязью и копотью физиономии товарищей. Шестеро, те - кто пережил бой на высоте за Доном, уцелел огненном аду Сталинграда. Из взвода бойцов 10-й дивизии НКВД в июле месяце прибывшего для охраны переправы в Большенабатовке, помимо него самого в строю осталось двое: получивший звание младшего сержанта Матафонов и назначенный штатным снайпером - Васильев.
Сама Сталинградская дивизия НКВД, оказавшаяся единственной организованной силой, в конце лета 42-го года вставшей на пути рвущихся к Волге фашистов практически перестала существовать. Ее полки, погибая, выполнили свой долг, страшной ценой, затормозив стремительное движение 6-й армии и дав советскому командованию возможность сосредоточить силы необходимые для обороны города. Остатки ее бойцов и командиров растворились среди защищающих город стрелковых частей. Вот так и Андрей с горсткой его товарищей уцелевших в июле на перепаханном свинцом и сталью клочке Донской степи влились в отступающий батальон старшего лейтенанта Журавлева. Временно. Но, как гласит солдатская мудрость: "человек предполагает, а командир располагает". Нет у нас ничего более постоянного, чем временное.
Водоворот событий, закрутивший сержанта Карасева в июле 42-го, так и нес, не давая остановиться. А потом, помотал, пожевал, да и выплюнул его на Сталинградские улицы уже младшим лейтенантом. Как ни странно, несмотря на творящуюся вокруг катавасию командование не забыло заслуг Журавлева и его бойцов. Сам комбат получил капитана, Ибрагимов - старшего лейтенанта, ну а Андрею, по кубарю в каждую петлицу, вместо треугольников. Не дело, мол, сержантам ротами командовать.
Пришло представление и на командира третьей роты Петренко, вот только не дождался он повышения, сложил голову в одном из боев на подступах к Волге. Батальон же вошел в состав 13-й гвардейской стрелковой дивизии. Вот так нежданно-негаданно и в гвардию попали.
С тех пор в роте личный состав менялся быстрее, чем командир успевал с ним познакомиться. Вроде прислали пополнение, смотришь, на следующий день из десятков, единицы остаются. Три дня назад прислали шестьдесят человек, два полнокровных взвода, с командирами. Младшие лейтенанты, молодые пацаны, только после училища, друг на друга похожие как близнецы братья. А теперь, нет тех лейтенантов, и бойцов из того пополнения едва ли трое выжило. Так, что по здешним меркам двадцать шесть человек в роте, это совсем неплохо. У соседей в 118-м полку, 37-й гвардейской стрелковой дивизии, за один только день 11 ноября и вовсе из двухсот штыков, в строю шестеро осталось.
- Вот так-то, братцы, хочешь, не хочешь, приказ выполнять надо - подытожил Карасев, закончив с доведением новой вводной до личного состава.
Некоторое время, бойцы лишь молча переглядывались. Наступившую тишину нарушил худощавый, седоусый Вешин - командир второго взвода.
- Вот оно значится, как смертушку принимать будем.
- Погоди Василич помирать - перебил товарища Матафонов - командир, чего делать то будем?