– Вы спросите, почему же в таком случае я остаюсь с революцией. Революция – это ураган, а человек, подхваченный им, уже не человек, а беспомощный сухой листок во власти стихии.
Подошел Деметрио Масиас, и Солису пришлось замолчать.
– Мы уходим, барчук.
Альберто Солис весьма искренне и красноречиво поздравил Деметрио с успехами в боях и походах, и прославивших его имя и ныне известных всем бойцам могучей Северной дивизии.
Словно зачарованный, слушал Деметрио рассказ о своих подвигах, причем столь преувеличенный и приукрашенный, что он сам не узнавал в нем себя. Тем не менее эти речи так ласкали его слух, что в конце концов Масиас стал рассказывать о своих делах то же самое и в подобном же тоне и даже уверовал что все именно так и было.
– Какой приятный человек генерал Натера! – заметил Луис Сервантес по пути к постоялому двору. – Зато этот капитанишка Солис такой болтун!
Деметрио Масиас был настолько доволен, что даже не слушал Луиса. Он лишь крепко сжал ему руку и негромко сказал
– Я в самом деле теперь полковник. А вы, барчук, мог секретарь.
В тот вечер много новых друзей объявилось и у бойцов Масиаса, пропустивших "за приятное знакомство" изрядное количество мескали и водки. Но поскольку не у всех одинаковые характеры, а спиртное нередко бывает дурным советчиком дело, естественно, не обошлось и без пререканий; однако ради общего спокойствия все было должным образом улажено вне стен кабачков, таверн и публичных домов.
Наутро в городе нашли несколько трупов: старую проститутку с пулей в животе и двух новобранцев полковника Масиаса, которым продырявили череп.
Анастасио Монтаньес доложил об этом своему командиру, на что последний, пожав плечами, ответил:
– Тьфу ты!… Распорядись, пусть похоронят…
XIX
– Широкополые идут! – в страхе вопили жители Фреснильо, которым стало известно, что наступление революционных войск на Сакатекас кончилось неудачей.
В городок возвращалась разнузданная толпа опаленных солнцем, оборванных, почти голых людей в пальмовых шляпах с высокой остроконечной тульей и огромными полями, наполовину закрывавшими лицо, за что их и прозвали "широкополыми".
Возвращались они так же весело, как несколько дней назад уходили в бой: грабили поселки, имения, ранчо, даже самые жалкие хижины, попадавшиеся им на пути.
– Кому продать машину? – громко вопрошал раскрасневшийся повстанец, которому надоело тащить свой тяжелый "трофей". Это была совсем новая пишущая машинка, привлекавшая всеобщие взгляды ослепительным блеском никелированных частей.
За одно только утро у сверкающего "Оливера" переменилось пять владельцев, причем цена машинки, равнявшаяся поначалу десяти песо, с каждой новой сделкой убавлялась на одно-два песо. И не мудрено: ноша была слишком тяжела, и никому не удавалось протащить ее больше, чем полчаса.
– Даю песету, – предложил Перепел.
– Забирай, – отозвался очередной владелец машинки и торопливо передал ее покупателю, явно опасаясь, как бы тот не передумал.
За двадцать пять сентаво Перепел получил немалое удовольствие: подержав машинку в руках, он бросил ее на камни, и она со звоном разлетелась.
Это явилось как бы сигналом: те, что несли тяжелые или громоздкие вещи, принялись отделываться от них, швыряя свой груз на скалы. Хрусталь, фарфор, массивные зеркала, медные подсвечники, изящные статуэтки, китайские вазы – все ненужные трофеи похода летели на дорогу и разбивались вдребезги.
Деметрио, который не участвовал в этом веселии, столь несоответствовавшем результатам сражения, отозвал в сторону Монтаньеса и Панкрасио и сказал им:
– У них не хватило выдержки. Город взять не так уж трудно. Глядите сюда: сначала войска развертываются вот так, потом понемногу сближаются, и – хлоп! Готово!
Для наглядности он широко развел сильные жилистые Руки, постепенно свел их и, наконец, прижал к груди.
Монтаньес и Панкрасио, найдя его объяснение необычайно простым и ясным, убежденно поддакнули:
– Сущая правда! У них не хватает выдержки! Люди Деметрио разместились на скотном дворе.
– Помнишь Камилу, кум Анастасио? – вздохнул Деметрио, растянувшись на навозе рядом с сонно зевавшими бойцами.
– Это кто же такая, кум?
– Та, что приносила мне еду, когда я лежал в ранчо.
Анастасио сделал неопределенный жест, словно говоря:
"Эти истории с бабенками меня не интересуют".
Забыть ее не могу, – продолжал Деметрио, не вынимая сигары изо рта. – Было мне тогда совсем тяжко. Только я выпил кувшин холодной воды, а она меня и спрашивает: "Еще дать? Ну потом у меня бред начался. Лежу, а кувшин все время перед глазами стоит, и голосок ее слышу: "Еще дать?". И звучит, кум, он у меня в ушах, точно серебряный колокольчик… Как считаешь, Панкрасио? Не махнуть ли нам в ту деревушку?
– Послушайте, кум Деметрио, вы что, мне не верите? По этой части у меня большой опыт. Ох, женщины, женщины! И нужны-то они нам всего на минутку, зато какую!… А сколько ран и шрамов из-за них на моей шкуре, будь они неладны! Баба – самый нант опасный враг, это уж точно, кум. Думаете, нет? Ничего, сами убедитесь. По этой части у меня большой опыт.
– Так когда же махнем туда, Панкрасио? – настаивал Деметрио, пуская изо рта клубы сизого дыма.
– Только мигните… Вы же знаете, у меня там тоже зазноба осталась.
– Твоя, и не только твоя, – сонным голосом вставил Перепел.
– Твоя, и моя тоже. Так что поимей сочувствие, вези ее сюда. – подхватил Сало.
– Правильно, Панкрасио, тащи сюда свою кривую Марию Антонию, а то здесь больно холодно, – выкрикнул лежавший поодаль Паленый.
Многие расхохотались, а Сало и Панкрасио начали обычное состязание в сквернословии и непристойностях.
ХХ
– Вилья идет!
Эта новость облетела городок с быстротой молнии.
Вилья! Магическое имя! Великий человек, начинающий свой путь; непобедимый воин, уже издалека, подобно удаву, навораживающий свою жертву!
– Наш мексиканский Наполеон! – утверждает Луис Сервантес.
– Вот именно. "Наш ацтекский орел, вонзивший стальной клюв в голову этой змеи, Викториано Уэрты", как выразился я в одной яз своих речей в Сьюдад Хуарес, – несколько иронически произносит Альберто Солис, адъютант Натеры.
Оба они сидят за стойкой в кабачке и потягивают пиво из кружек. Вокруг них "широкополые" с шарфами на шее, в грубых яловых башмаках, с мозолистыми руками скотоводов. Они едят, пьют и без конца говорят о Вилье и его войске. Люди Масиаса смотрят на солдат Натеры, разинув рот от восторженного изумления.
Вилья! Бои за Сьюдад Хуарес, за Тьерра Бланка, за Чиуауa и Торреон!
Все, пережитое и виденное ими самими, теперь утратило всякую ценность в их глазах. Им хотелось слушать рассказы о героических подвигах Вильи, в поступках которого поразительное великодушие чередовалось с самым чудовищным зверством. Вилья – это неукротимый хозяин гор, вечный враг всех правительств, которые травили его, словно дикого зверя; Вилья – это новое воплощение древней легенды о разбойнике, ниспосланном провидением на землю. Он идет по ней, высоко неся сверкающий светоч идеала: "Грабить богатых, чтобы сделать бедняков богачами!" Эту легенду творят бедняки, а время, передавая ее из поколения в поколение, придает ей все более ослепительную красоту.
– Знаете, друг Анастасио, – заметил один из бойцов Натеры, – если вы придетесь по душе генералу Вилье, он может подарить вам имение; но если, не приглянетесь, прикажет расстрелять, и точка.
А войско Вильи! Настоящие северяне, отлично одетые, в техасских шляпах, в новенькой форме цвета хаки, в ботинках из Соединенных Штатов по четыре доллара за пару!
Люди Натеры рассказывали все это, а сами удрученно посматривали друг на друга, ясно отдавая себе отчет в том, как выглядят они в своих огромных шляпах из листьев сойяте, истлевших от дождей и солнца, в штанах и рубахах, которые давно уже превратились в лохмотья и лишь наполовину прикрывают их грязные завшивевшие тела.
– Там не голодают… Они везут на повозках быков, баранов, коров. У них фургоны с одеждой, целые обозы с боеприпасами, оружием, провиантом. Ешь – не хочу!
Потом речь зашла об аэропланах Вильи.
– Ах, эти аэропланы! Когда они на земле, рядом, ты даже не знаешь, что это за штука такая – не то каноэ, не то лодка. Зато уж как начнут подниматься в воздух, такой грохот, дружище, пойдет, что оглохнешь, а потом возьмут себе и полетят, да так быстро, ну прямо автомобиль. И оказывается, что это огромная-преогромная птица, которая даже крыльями не машет. Но самое интересное другое: внутри этой птицы сидит гринго и везет тысячи гранат. Представляете, что это значит! Начинается бой, и гринго, словно зерно курам, горсть за горстью швыряет все эти свинцовые гостинцы па врага. И внизу сплошное кладбище: убитые тут, убитые там, всюду мертвецы!
Когда Анастасио Монтаньес поинтересовался у своего собеседника, сражались ли когда-нибудь солдаты Натеры вместе с воинами Вильи, оказалось, что все, о чем с таким воодушевлением рассказывали натеровцы, было известно им лишь понаслышке и что Вилью никто из них в глаза не видел.
– Хм! Сдается мне, что все мы, человеки, одинаковы. По-моему, каждый из нас не лучше и не хуже другого. Чтобы сражаться, надо иметь хоть чуточку совести. Ну какой я, к примеру, солдат, если никогда и не думал им быть? Вот я весь перед вами. Как видите, одни лохмотья. А я ведь человек обеспеченный… Что, не верите?…
– Одних волов у меня на десять упряжек. Что, не верите? – передразнил стоявший за спиной Анастасио Перепел и громко расхохотался.
XXI
Грохот перестрелки ослабел и понемногу стал удаляться. Луис Сервантес отважился наконец высунуть голову из убежища, которое он отыскал среди развалин каких-то укреплений на самой вершине холма.
Он и сам вряд ли понимал, как очутился там. Куда исчез Деметрио со своими людьми – он тоже не знал. Луис вдруг оказался один, затем его увлекла с собой накатившаяся лавина пехоты, и он был сброшен с седла. Когда изрядно истоптанный юноша поднялся на ноги, какой-то кавалерист посадил его на круп своей лошади. Но вскоре конь и седоки рухнули наземь, и Сервантес, забыв о ружье, револьвере и обо всем на свете, увидел, что вокруг него вздымаются столбы белого дыма и свищут пули. Вот тогда первая попавшаяся яма да груда битых кирпичей и показались ему самым надежным укрытием на свете.
– Эй, приятель!
– Альберто, дружище!… Меня сбросила лошадь, на меня накинулись и, решив, что я убит, отобрали оружие. Что я мог поделать? – удрученно объяснил Луис Сервантес.
– А меня никто не сбрасывал – я тут из чистой осторожности, понятно?
Своим веселым тоном Альберто Солис вогнал Сервантеса в краску.
– Черт возьми! – воскликнул Альберто. – Ну и командир у вас! Настоящий мужчина. Сколько бесстрашия, сколько выдержки! Мы все восхищались им – не только я, но и многие, кто пообстрелянней меня.
Луис Сервантес не нашелся, что ответить.
– А, так вы там не были? Браво! Очень своевременно отыскали безопасное местечко. Следуйте-ка за мной, дружище, и я вам все объясню. Пойдем вон туда, за тот утес. Как видите, с этого косогора к подножью холма есть лишь один путь – тот, что перед нами. Справа – отвесная скала, и со стороны ее не подступишься. Слева и подавно – там слишком крутой подъем: один неверный шаг, и костей не соберешь – покатишься вниз, разобьешься об острые выступы скал. Так вот, часть бригады Мойи залегла на косогоре, готовясь ворваться в первую траншею федералистов. Над нашими головами свистели снаряды, сражение завязалось уже повсеместно, как вдруг противник прекратил огонь. Мы. решили, что федералистов обошли с тыла, и бросились к траншее. Ох, дружище, вы даже не представляете себе!… Трупы, как ковер, устлали всю нижнюю половину склона. Пулеметы поработали на славу: нас буквально смели с косогора, спастись удалось лишь немногим. На генералах лица не было, и они уже не решались поднять в атаку быстро подоспевшее к нам подкрепление. И вот тогда, не ожидая ничьих приказов и не спрашивая их, Деметрио Масиас громко закричал:
– Наверх, ребята!
– Что за безрассудство! – в ужасе воскликнул я.
Пораженные командиры не успели даже слово вымолвить. Конь Масиаса, словно обретя вместо копыт когтистые орлиные лапы, стал взбираться вверх по скалам. "Наверх, наверх!" – заорали бойцы Деметрио, устремляясь за ним; люди и лошади, слившись воедино, как олени, перескакивали с камня на камень. Только один парень потерял равновесие и скатился в пропасть; остальные, уже через несколько секунд, оказались на вершине холма. Они давили копями солдат в окопах, кололи их ножами. Деметрио набрасывал лассо на пулеметы, как на быков, и вытаскивал их из гнезд. Долго это, конечно, не могло продолжаться: численно превосходящий противник уничтожил бы смельчаков так же быстро, как они напали на него. Но мы, воспользовавшись мгновенным замешательством врагов, с головокружительной быстротой бросились к позициям федералистов и легко выбили их оттуда. Какой великолепный солдат ваш командир!
С вершины холма был виден склон Ла Буфы и ее гребень, похожий на украшенную перьями голову надменного ацтекского императора. Шестисотметровый склон был усеян мертвецами; волосы их были спутаны, одежда перепачкана землей и кровью. И среди этого нагромождения еще не остывших трупов, словно голодные койоты, сновали оборванные женщины, обшаривая и обирая погибших.
Меж белых облачков от винтовочных выстрелов и черных клубов дыма, повисших над горящими зданиями, вздымались залитые ярким солнцем дома, большие двери и бесчисленные сверкающие окна которых были наглухо закрыты; виднелись переплетенные друг с другом живописные улочки, расположенные ярусами и причудливо вьющиеся по склонам холмов. А над этими радующими взор городскими кварталами высились стройные колонны, колокольни и купола многочисленных церквей.
– Как прекрасна революция даже в своей жестокости! – взволнованно произнес Солис и с легкой грустью тихо добавил: – Жаль, что скоро все станет иным. Ждать осталось недолго. Бойцы превратятся в толпу дикарей, наслаждающихся стрельбой и грабежом; и в их бесчинстве, словно в капле воды, со всей отчетливостью найдет свое выражение психология нашей расы, заключенная в двух словах: грабить и убивать! Друг мой, какая жестокая ирония судьбы скрыта в том, что мы, готовые отдать весь пыл души и самое жизнь ради свержения презренного убийцы, сами воздвигаем огромный пьедестал, на который поднимутся сто или двести тысяч подобных же извергов!… Народ без идеалов – это народ тиранов! Жаль пролитой крови!
Убегая от солдат в широкополых пальмовых шляпах и просторных белых штанах, в гору карабкались охваченные паникой федералисты.
Рядом просвистела нуля.
Альберто Солис, который стоял, скрестив руки и размышляя над своими последними словами, невольно вздрогнул и сказал:
– Будь они неладны, эти назойливые мухи, которым я приглянулся. Не отойти ли нам в сторонку, дружище?
Луис Сервантес ответил ему такой презрительной усмешкой, что уязвленный Солис спокойно уселся на камень.
Лицо его вновь озарилось улыбкой, а взгляд следил за колечками ружейного дыма и облаками пыли над разрушенными домами и обвалившимися крышами. И ему показалось, что он видит символ революции в этих облаках дыма и в этих тучах пыли, которые поднимались вверх, по-братски соединяясь, смешиваясь между собою и превращаясь в ничто.
– А! – неожиданно вскрикнул он. – Понял!
И он указал рукою в сторону железнодорожной станции, где, яростно пыхтя и выбрасывая густые столбы дыма, мчались на предельной скорости паровозы, которые увозили в набитых до отказа вагонах спасавшихся бегством людей.
Тут Альберто почувствовал резкий удар в живот, ноги у него стали словно из ваты, и он сполз с камня. В ушах у него зазвенело, и наступили вечный мрак и покой.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Пенистому шампанскому, сверкающему в свете люстр, Деметрио Масиас предпочитает чистую текилу из Халиско.
За ресторанными столиками сгрудились измазанные землею, пропахшие дымом и потом мужчины в засаленных лохмотьях. Бороды у них всклокоченные, волосы нечесаные.
– Я прикончил двух полковников. – грубым гортанным голосом восклицает низенький толстяк в шляпе с галунами, замшевой куртке и с бордовым платком на шее. – Им, толстобрюхим, пузо бежать мешало: что ни шаг – о камень спотыкаются, а уж как пришлось на холм взбираться, покраснели, словно помидоры, языки высунули. "Куда же вы так быстро, холуйчики? – кричу я им. – Погодили бы, а то я страсть не люблю пугливых куриц. Передохните, бедняги, я вам особого вреда не сделаю!" Ага, готовы! Ха-ха-ха! Отбегались, мать вашу… Трах! Трах! Каждому по пуле… Отдыхайте теперь сколько влезет.
– А я вот упустил важную птицу, – вставляет чумазый солдат, который, вытянув ноги и зажав между ними винтовку, сидит в углу зала между стеной и стойкой. – Ух, и золота же было на проклятом! Галуны на эполетах да на плаще так и сверкали. А я, как последний осел, дал ему улизнуть! Он вытащил кошелек и показывает, а я рот и разинь. Не успел дойти до угла, раз пуля, потом другая. Я жду – пусть всю обойму расстреляет. Наконец вижу – мой черед. Пресвятая дева Халпская, не дай уйти этому ублюдку… мать… Прости, господи, чуть не выругался! Я за ним, но пустое дело – как рванет вскачь! Славный у него был коняга. Как молния, промелькнул у меня под самым носом. Пришлось отыграться на каком-то бедняге, бежавшем по той же улице. Эх, и задал я ему перцу!
Поток слов не иссякает, и пока мужчины с жаром рассказывают о своих приключениях, белозубые женщины с оливковыми лицами и яркими белками глаз, прицепив к поясам револьверы, перекрестив на груди пулеметные ленты и напялив на себя широкополые пальмовые шляпы, снуют, словно бездомные собаки, среди рассевшихся группами бойцов.
Девица вызывающего вида с густо нарумяненным лицом и очень смуглыми руками и шеей, подпрыгнув, садится на стойку рядом со столиком Деметрио.
Он оборачивается и встречает похотливый взгляд, устремленный на него из-под низкого лба, на который спадают две растрепанные пряди волос.
Дверь распахивается настежь, и один за другим входят, разинув от изумления рты и полуослепнув от света, Анастасио Монтаньес, Панкрасио, Перепел и Паленый.
Анастасио вскрикивает от удивления и бросается к коротышке-толстяку в украшенной галунами шляпе и с бордовым платком на шее. Старые друзья обнимаются так крепко, что у них багровеют лица.
– Кум Деметрио, рад познакомить вас с белобрысым Маргарито. Это настоящий друг! Ох, и люблю я этого белобрысика! Вы еще узнаете его поближе, кум. Стоящий парень! А помнишь, белобрысый, Эскобедскую тюрьму в Халиско? Шутка ли, целый год вместе!
Среди всеобщего какого-то сатанинского веселья Деметрио оставался по-прежнему молчаливым и мрачным. Не выпуская сигары изо рта, он протянул Маргарито руку и буркнул:
– Ваш покорный слуга.
– Так это вас зовут Деметрио Масиас? – осведомилась девица, которая сидела на стойке. Она болтала ногами, касаясь ботинком спины Деметрио.
– К вашим услугам, – нехотя оборачиваясь, отозвался он.
Девица все так же невозмутимо продолжала болтать ногами, показывая новые голубые чулки, еле прикрытые задравшейся юбкой.
– Э, Оторва, и ты здесь? Слезай и иди сюда. Пропустим по рюмочке, – предложил белобрысый Маргарито.